Лори Пенни
Иллюстрация: Charlotte Gomez / BuzzFeed
Я никогда не чувствовала себя до конца женщиной, но и мужчиной быть не хотела. Сколько себя помню, хотела быть чем-то между. Цитируя Руби Роуз: «Я называю себя девушкой, но лишь потому, что мой выбор ограничен». Мне всегда казалось, у всех так же.
Я обнаружила свою ошибку в один из дней в начальной школе, когда девчонки из моего класса начали обсуждать, какие мальчики им нравились. Меня нечасто приглашали присоединиться к такого рода тайным женским разговорам. Даже тогда во мне было что-то странное: непохожесть, которая отчасти крылась в моей идентичности, отчасти в том, как я одевалась – в черные бесформенные комбинезоны, – редко расчесывалась и подскакивала, когда кто-то пытался со мной заговорить.
Я тогда не могла добавить к разговору ничего, что было бы одновременно интересным и правдивым. Так что я упомянула, что часто чувствую себя, как гомосексуальный парень в теле девушки. Ведь у всех так бывает, да?
По их лицам я поняла, что это не так. Совсем, совсем не так.
То было время, когда tumblr не существовал и очень немногие подростки говорили о понятиях «гендерквир» или «трансмаскулинность». Единственные женщины, о которых я знала, кому было позволено одеваться, разговаривать и вести себя как мужчины, были лесбиянками. Я часто жалела, что сама не лесбиянка. Но мне почти всегда нравились парни – а если тебе нравятся парни, ты должна вести себя как девушка. Это, как и занятия спортом, мне никогда не удавалось.
Где-то в это время я впервые прочла работы феминистки второй волны Жермен Грир. Она сумела разъяснить фундаментальные истины, которые все взрослые в моей тесной вселенной, состоящей из школы, дома и библиотеки, одинаково поспешно игнорировали, – ну и пошлые шутки тоже были не лишними. Я уверовала в «Женщину-евнуха» с рвением неофита и одержимостью ботана доподросткового возраста. Я написала Грир письмо своими наилюбимейшими ручками и чуть не взорвалась от волнения, когда она прислала ответ на открытке с коалами. Я тут же твердо решила, что однажды буду феминисткой и писательницей – прямо как она.
Согласно Грир, освобождение – это понять, что кем бы ты ни была в этой жизни, в первую очередь ты женщина. Ее работы помогли мне осознать, как общество видело меня и всех других девушек, которых я когда-либо встречала. Мы не были в первую очередь людьми – мы были всего лишь девушками. Тем не менее, оглядываясь назад, я понимаю, что эта агрессивная позиция «женскости» во главе угла» была частью причины, по которой мне понадобился десяток лет, чтобы признать, что помимо феминистки, я еще и гендерквир. Что я сейчас здесь, чтобы сражаться за права женщин, что я играю за женскую команду – но при этом никогда не чувствовала себя уж слишком женщиной.
Я выросла на феминизме второй волны, но это не помешало мне морить себя голодом.
В течение длительных периодов своей юности я страдала анорексией – из-за многих трудноразрешимых, болезненных, совершенно банальных причин, где гендерная дисфория была лишь одной из списка. Я чувствовала себя узницей женственности собственного тела, растущей груди и проявляющихся изгибов. Из-за голодания прекратились менструации, из-за него же исчезла грудь. Оно же – и теперь радоваться было нечему – превратило меня в маниакально-суицидальную развалину, заставило бросить школу и травмировало всю мою семью.
В семнадцать лет я загремела в отделение острых пищевых расстройств на шесть месяцев.
Окно в моей палате почти не открывалось. Щели хватало ровно на то, чтобы вдохнуть свежего воздуха перед утренним взвешиванием. Я пришла туда истощавшая и с остриженными до костей черепа волосами, пришла андрогинной, как скелет. Настаивала, чтобы люди звали меня Лори – это мужское английское имя – вместо Лоры. Мне было слишком плохо, чтобы радоваться тому, что я наконец выгляжу такой же бесполой, какой себя чувствую. В тот момент мне просто хотелось умереть. По большей части, от стыда.
Короче говоря, я не умерла. Мне стало лучше. Но лишь после того, как я позволила некоторым исполненным благих намерений профессионалам-медикам силой вернуть меня на “правильную” сторону гендерной бинарности.
Психиатрическая методика традиционно запаздывает по отношению к социальным нормам, а доктора – очень занятые люди. Не их вина, что, менее чем через 20 лет после того, как гомосексуальность исключили из официального списка психических расстройств, моему врачу хватило одного взгляда на короткие волосы, мешковатую одежду и феминистские постеры, чтобы решить, что дело в подавленной гомосексуальности. Что камин-аут магическим образом заставит меня снова начать есть.
Как я и сказала, они пытались.
Была лишь одна проблема. Я не была гомосексуальна – в этом я была уверена. Я была бисексуальна и надеялась, что однажды, когда я перестану быть такой странной, то смогу проверить теорию на практике. Ушло много времени, что убедить в этом докторов. Я не помню, как это делала, и не уверена, что хочу вспоминать. По-моему, в действие шли диаграммы. Мрачное было время.
Мне было слишком плохо, чтобы радоваться тому, что я наконец выгляжу такой же бесполой, какой себя чувствую.
Ну да ладно. В конце концов, они прекратили попытки заставить меня выйти «из шкафа» и решили наоборот затолкать туда поглубже. Если ты не лесбиянка, то верная дорога к психическому здоровью лежит в «принятии своей женственности». Нужно было отрастить волосы, начать носить платья и перестать постоянно злиться. Нужно было принять гендер и пол, которыми тебя наделили, вместе со всеми их неписаными правилами поведения. Нужно было завести постоянного парня, мило улыбаться и упорно работать. Я повторюсь: эти люди не намеревались причинить мне или кому-то другому длительный психологический вред. Как и любое другое учреждение, которое на протяжении веков пыталось привести квир* и людей, не вписывающихся в норму, к общему стандарту для их же блага, они искренне пытались помочь.
Пять лет я пыталась поправиться. Отчаянно старалась быть хорошей девочкой. Я старалась носить платья, делать макияж, не быть настолько странной, и раздражённой, и любопытной все время. На пять лет я затолкала свою «квирность» подальше, в сокровенный, трясущийся от страха уголок, откуда она выбиралась лишь в исключительных случаях: бутылка водки, «Шоу ужасов Рокки Хоррора» или и то, и другое одновременно. Но быть хорошей девочкой у меня так и не получилось, так что я забила на несоответствия, отрезала волосы и снова превратилась в злую феминистку.
Феминизм спас мне жизнь. Я поправилась. Я писала, посещала новые места, вернулась к политической деятельности и завела новых друзей. Я оставила далеко позади больничные травмы и попыталась скрыть свое прошлое за юбками и макияжем.
Сегодня я феминистка и писательница, но я больше не боготворю Жермен Грир так слепо. Для начала, Грир одна из многих феминисток – некоторые из них вполне уважаемые, – кто считает трансгендерных людей опасными для всего движения. Их доводы довольны просты. Все сводится к идее того, что транс* люди лишь усиливают бинарное гендерное мышление, когда решают присоединиться к другой группе, вместо того, чтобы бросать вызов тому, что значит быть мужчиной или женщиной. Грир звала транс* женщин «отвратительной пародией» на женственность.
Комментарии Грир насчет транс* женщин иллюстрируют основной конфликт между феминистками второй волны, желавшими расширить понятие «женщина», и молодыми феминистками, которые находятся в поиске новых гендерных категорий как таковых. Это напряжение жестоко сказалось на трансгендерных женщинах, которых окрестили «мужчинами, проникшими в женское пространство». Такой подход ведет к отчуждению всех частей ЛГБТ-сообщества.
К тому времени, как я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы из юбки переодеться в брюки карго, изменить местоимения и то, как я иду по жизни, я стала хорошо известной, помимо всего прочего, как феминистская писательница.
В двадцать четыре я писала колонки о правах на аборты и сексуальном освобождении; книги о том, как жить и любить в условиях капиталистического патриархата. В ответ молодые женщины постоянно писали мне о том, что мои работы вдохновили их на то, чтобы более свободно сосуществовать со своей женственностью. Они восхищались мной потому, что я была «сильной женщиной». Будет ли предательством по отношению к ним признать, что половину времени я совершенно не чувствовала себя женщиной?
Я копила причины не совершать камин-аут. Аккуратно описывала себя, как «человека с цис-привилегией», вместо простого «цисгендерный человек», когда это всплывало в разговоре. Я решила, что ежедневной эмоциональной встряски, которую получала, будучи феминистской писательницей в интернете, мне пока достаточно.
И я ждала.
За последние несколько лет все больше и больше моих по_друг и приятель_ниц совершили камин-аут как транс* люди. Мне выпала уникальная возможность быть частью сильного и готового прийти на помощь квир-сообщества. Помогло и то, что большое количество моих близких по_друг являются одновременно транс* людьми и феминист_ками. Они не видят проблемы в том, чтобы одновременно сражаться за гендерное равенство и против трансфобии – что иногда, к сожалению, означает и борьбу против феминисток.
Значительная часть феминистской критики в сторону транс* политики за последние десятилетия была неприкрытым мракобесием. Необоснованной теорией из тех, что служат оправданием людям, которые заставляют других, более уязвимых людей бросать работу и подвергают их опасности, совершая принудительный аутинг перед их семьями и соцработни_цами.
Но под слоем мракобесия скрывается и разумная критика. Первое – это то, что люди, идентифицирующие себя как транс*, поступают так лишь потому, что гендерные роли в первую очередь имеют ограничительный и подавляющий характер. К сожалению, многие транс* люди вынуждены следовать опостылевшим гендерным стереотипам, чтобы подтвердить свою идентичность перед всеми, начиная от незнакомцев и заканчивая терапевтами. Не так давно одна моя подруга была подвергнута расспросам в клинике гендерной медицины, потому что она пришла на назначенный прием в мешковатых джинсах, что свидетельствовало о «недостаточно ответственном подходе» к ее жизни в роли женщины. Я подчеркиваю: даже штаны могут иметь политическую роль.
Жаль, что когда я была подростком и нуждалась в этом больше всего, не было ни языка, ни возможности диалога, ни поддержки для транс* и гендерквир-детей. Жаль, что когда я наконец нашла это сообщество и этот диалог, я уже была слишком травмирована больницей, предрассудками и ежедневным стрессом от жизни и работы в безумном мизогинистическом медиапространстве, чтобы воспользоваться предложенными свободами. Жаль, что этот страх столько лет не давал мне совершить камин-аут.
Предам ли я девушек, бравших с меня пример, если признаю, что совершенно не чувствовала себя женщиной?
Когда я говорю «жаль», я имею в виду, что стараюсь не думать об этом слишком много. Потому что от понимания того, что все могло быть иначе, если бы только я, будучи подростком, знала, что я не одна; если бы я знала, что могу жить иначе, любить и начинать отношения иначе; если бы у меня были слова и сообщество, которые есть сейчас, – от этого где-то в моем животе раскрываются и с силой сжимаются холодные пальцы тоски по несбыточному. И когда они отпускают, я тоже рада.
Дорога, которую я выбрала, придя к согласию с собственной идентичностью, и которая не закончится до тех пор, пока я жива, привела меня туда, где я сейчас.
Главным образом я взволнована. Взволнована тем, что смогу увидеть, насколько иной будет жизнь квир, транс* и даже цис-детей, которые вырастут в мире с бóльшим языковым разнообразием для обозначения гендерной дисперсии. Я в восторге от возможности увидеть, что за жизни они проживут: как гендерквир-активист_ки, присутствовавшие на моих последних чтениях, так и бариста с оранжевым ирокезом, протянувшие мне чашку с чаем. Именно ее я сейчас изо всех сил сжимаю, пока сижу одна в этом кафе и пишу, пытаясь поверить в то, что этот текст совсем не является отвратительным потворством собственным слабостям.
На баристе два именных бейджика. На одном написано имя, а на другом – жирными прописными заглавными буквами – «Я не девушка. Мои местоимения: они/их».
В общем, так. Я считаю, что «женщина» – это выдуманная категория, неуловимая, постоянно изменяющаяся идея с таким количеством разных смыслов, сколько на Земле культур. То же самое можно сказать и о «справедливости», или «деньгах», или «демократии»: все это искусственные понятия, сказки, которыми мы придаем смысл нашим жизням. И все же эти выдумки имеют серьезное влияние на реальный мир. Пластичность гендера не должна обуславливать игнорирование сексизма. Скорее, напротив.
Конечно, гендерные нормы содействуют транс* опыту. А как иначе? Но быть транс* или гендерквир человеком, даже для таких, как я, кто может сойти за цис-, не значит поддерживать такие нормы. Это значит отказаться от них. Некоторые «радикальные» феминистки утверждают, что транс* и гендерквир люди укрепляют гендерную бинарность, совершая переход между категориями или же и вовсе сидя на двух стульях, вместо того, чтобы оставить эту бинарность гореть синим пламенем. На это я могу сказать следующее: вполне реально перепрыгнуть горящее здание.
Я так и сделаю, вот увидите.
Только тогда, когда мы примем, что «мужественность» и «женственность» являются искусственно созданными понятиями, изобретенными и жестоко навязанными, чтобы контролировать людей, мы сможем по-настоящему понять природу сексизма, мизогинии и того, каким образом гендер в конце концов нас трансформирует.
Камин-аут – это не только личное решение, но и политическое. Сомневаться в гендере – значит ли это стоять на стыке гендерной бинарности, или переходить из одной категории в другую, или ломать стереотипы, где бы ты ни находи_лась, – все это значимая часть феминизма, которая поддерживала меня в течение двух лет индивидуальной и политической борьбы. В конце концов, у феминисток и ЛГБТ-сообщества есть кое-что общее: мы все – предатель_ницы гендера. Мы нарушили правила хорошего поведения, назначенные нам при рождении, и мы все от этого пострадали.
Но вот одно большое отличие меня от других моих гендерквир-друзей: я все еще идентифицирую себя в политическом смысле как женщина. Моя идентичность сложнее, чем просто женщина или мужчина. Но до тех пор, пока женская репродуктивная система находится под угрозой, а секс – лишь очередная политическая категория, я играю за женскую команду.
Я не считаю, что всякий, кого при рождении определили в «женскую» команду, обязан идентифицировать себя как женщина, в политическом или любом другом смысле. Потому что контролировать идентичность – если вы позволите мне на секунду перейти на высоконаучный язык, – это полная херня и дерьмо. Просто таким образом это работает у меня.
Мы все – предатель_ницы гендера.
В идеальном мире, возможно, я бы рассказывала иную историю. Я никогда не сумею с уверенностью заявить, чувствовала ли бы я в этом самом идеальном мире без сексизма и гендерного притеснения, мире без насилия и оскорблений, где котята танцуют на радугах и никто никогда не слышал о Дональде Трампе, потребность в том, чтобы характеризовать себя как гендеквир. Я подозреваю, что да. Это подозрение – единственное, что я могу вам предложить, вместе с ворохом книг по теории феминизма и довольно милой коллекцией матерчатых кепок.
Политически я женщина, потому что так меня видят люди и так со мной обращается государство. Но иногда я также парень. Мой гендер, когда я надеваю бандажную повязку или крашу ногти, является перформативным актом. То же касается и того, когда я иду по улице. Когда говорю с начальником. Когда целую любимого человека, а они накрашены и на каблуках.
Я не хочу видеть мир без гендера. Я хочу видеть мир, где он не подавляется и не насаждается, где существует столько способов выразить и представить себя, столько способов пребывать в гармонии со своей идентичностью, сколько на Земле людей. Я хочу видеть мир, где гендер приносит не боль, а счастье.
Но до тех пор, у нас есть лишь то, что есть. И пока мы все вынуждены дрейфовать в поле гендерной бинарности – несовершенной в своей основе сексуально-классовой системы, что стремится нас сломать, я счастлива быть предатель_ницей гендера.
Я гендерквир-женщина и феминистка. Я предпочитаю местоимения «она» или «они». Я верю, что мы на пути к лучшему миру. И вы можете звать меня Лори.
