MAKEOUT поговорил с Валей Катастрофой, легендой минской drag-сцены начала 2000-х.
Эдвард Тарлецкий сейчас живёт в Швеции. Вава Ахтунг уехала на постоянное место жительства в Москву, а с Валей Катастрофой мы договорились встретиться в Могилёве.
Я еду в Могилёв на поздней маршрутке. Накануне мы списались с Валей Катастрофой и договорились встретиться для интервью. Позже она расскажет, почему решила переехать из Минска в Могилёв, а пока я решаю подготовиться к интервью, достаю ноутбук, ловлю вайфай и начинаю гуглить:
«Новая камплекцыя»
«Вава Ахтунг»
«Валя Катастрофа»
Поисковик выдаёт мне несколько ссылок, я нажимаю на них и выхожу на сайт, где крупным шрифтом написано
«Гей-новости. Беларусь»
Дальше всё происходит на автомате. Неожиданно моё тело сжимается, руки рефлекторно тянутся к крышке ноутбука, чтобы быстрее её захлопнуть, я чувствую как в полумраке маршрутки, все глаза у меня за спиной уставились в невозможно яркий экран моего компьютера. Я понимаю, что это уже было. Как будто всего на мгновение я забыла это чувство, но вот снова вспомнила. Когда в начале 2000-х я переехала из маленького города в Минск. Училась в университете и ходила на почту рядом с общежитием, там была кабинка с одним компьютером, и я пыталась искать какую-то информацию про ЛГБТ-людей в Беларуси. Я старалась долго не задерживаться на страницах, уменьшала шрифт, чтобы никто не увидел, какую информацию я ищу… И замирала от страха.
Это был 2001 год. Как раз в это время в клубе «Вавилон» начинает выступать коллектив «Новая Камплекцыя», но я об этом ничего не знаю… И вот сейчас через 18 лет я еду в Могилёв на встречу с Валей Катастрофой, легендой drag-сцены начала 2000-х в Минске, и думаю: слава богу, какое же счастье, что я больше не там… И могу не захлопывать крышку ноутбука.
О «Новой Камплекцыи»
Валя Катастрофа: Эдвард Тарлецкий, Вава Ахтунг и я, Валя Катастрофа, мы втроём и были «Новой Камплекцыей». Я всегда был шальной, наверное, поэтому и прозвали «Катастрофой».
Это всё получилось как? Вава Ахтунг жила со мной. И вот мы однажды болтали, он говорит: «Давай попробуем тебя как-нибудь переоденем, и ты сходишь в клуб». Я говорю: «Пошли в секонд-хенд». Мы просто зашли туда: нашли платье — зелёное, здесь — резиночка, тут — бретелечки, 100 ден колготки телесного цвета, жёлтые стриптизёрские туфли и шитые из большого лифчика груди — вату просто пришивали колготками, чтобы не вываливалась, получались такие огромные груди.
Потом, когда мы уже объединились в «Новую Камплекцыю», мы полностью всё шили на дому. А уже более сложные красивые костюмы шили под заказ. После каждого отработанного концерта ещё какие-то деньги откладывали на костюмы.
(ПОКАЗЫВАЕТ ФОТО) Это мы снимались в «Каменской», серия называлась «Стилист», там был эпизод, где мы на сцене выступаем. Вот, Тарлецкая, Вава и я… Вот, жёлтые мои эти туфельки и колготочки 100 ден…
© Коллаж Лены Немик / для коллажа использованы фото из архива героя Про клуб «Встреча»
В то время выпускалась газета знакомств, не помню её названия. Я арендовал на почте ящик и выписывал туда эту газету. В киосках «Союзпечати» она продавалась без вкладыша, но если ты её выписывал, туда дополнительно вкладывались страницы, где можно было увидеть объявления о том, что женщины ищут женщин, а мужчины ищут мужчин.
Через эти объявления я познакомился с мужчиной. Он мне рассказал, что есть такое место — Паниковка, и впервые её показал. Объяснил, что вот именно эти скамейки занимают геи, но тоже не к каждому подходи и сразу говори «привет». Аккуратно присматривайся и т.д. И вот так я узнал. Потом попал в клуб «Встреча». Это было случайно: я познакомился с Игорем «Мамочкой» (в будущем владельцем «Вавилона»), и он мне показал, где находится клуб «Встреча». Я искал его раньше сам, но вот этот вход, спрятанный, долго не мог найти.
Так в 97-м я впервые пришёл в клуб «Встреча». Мне было 17 лет, и я уже понимал, что я гей и хочу сложить жизнь с парнем. Я, конечно, понимал, что не в Беларуси, но знал, что готов начать жить с человеком — с первого дня, и закончить моим последним днём или его последним днём.
Женщин, лесбиянок, в то время [в тусовке] было очень мало. Это уже потом, со временем, они начали потихонечку собираться возле «Союз-Онлайн».
Я хорошо помню, когда в клубе впервые увидел женщину. Для меня в то время она была «в возрасте», потому что мне было 17, а ей было где-то 45. И её партнёрше было около 25 лет… И когда она приходила: вот, женщина 45-ти лет, в мужском облегающем костюме, и с ней рядом девушка в вечернем платье… И они заходили в клуб как пара, заказывали столик, садились… Начиналась музыка, они выходили и танцевали. Я к ним тянулся. Я с ними потом очень сильно дружил. Мы потерялись где-то в 2005-2006-м, когда они уже перестали приходить в клуб.
Меня к ним тянуло, хотелось пообщаться, поговорить. Мне казалось, как будто эти две девушки только что спустились со страниц какой-то книги. Такого не увидишь просто так в городе, казалось, что это сказка. В их глазах было столько любви. Я вот сижу, к примеру, за столиком, они проходят мимо под ручку, а от них просто фейерверки рассыпаются. Это было прекрасно. В наших тусовках есть деление, к примеру: мы девочки-лесбиянки, нафиг нам мальчики-геи. Или мы геи, нафиг нам девочки-лесбиянки. Всё равно оно есть, не такое, конечно, сильное, но есть. Меня же, наоборот, к ним тянуло. Я говорю, как будто сказочные персонажи вышли из книги.
© Коллаж Лены Немик / для коллажа использованы фото из архива героя (ПОКАЗЫВАЕТ ФОТО)Первое моё переодевание в женщину было с моими друзьями. Вот это я, здесь лет 16 мне. Это мы просто переодевались. А вот я уже — Валя Катастрофа. Это после какого-то выступления было. Это наш стриптизёр, сейчас он довольно-таки знаменитый, я — Валя Катастрофа, Пищевский Миша — его убили в 2014 году.
Про Мишу
Мы познакомились с Мишей на «Встрече». В то время нас — тех, кому было по 18-23 года, было только 4-5 человек. Все остальные были постарше. И понятно, что мы в те времена (конец 97-го – 98 год) очень сильно выделялись. Поэтому мы все друг с другом дружили, держались вместе.
И вот с Пищевским мы познакомились в 97-м году и до его смерти продружили. Миша был мне лучшим другом. Возможно, я ему не был лучшим другом, потому что, когда случилась беда, я не смог быть с ним рядом. Я ему уделял очень мало времени, всего три раза был в больнице. Поэтому да, Миша — он был для меня лучшим другом. А я для него не смог им стать. Говорится, лучший друг познаётся не только в радости и в счастье, но также и в беде. Но когда я понял, что того Миши, которого я знал, больше нет — я не смог ни морально, ни физически находиться рядом. У меня не очень, так скажем, сложилась ранняя жизнь. В 98-м году трагически погибли мои мама и брат, и я очень тяжело всё это пережил. Поэтому, когда я понял, что Миша — уже просто лежачее тело, я не смог быть рядом. У меня началась депрессия. Я не мог спать нормально, я не мог мыслить нормально. Я не ходил к нему. Это было тяжело, конечно, ужасно тяжело.
Человек, который убил Мишу, мне лично принёс очень много горя. С момента, как Миши не стало, я очень многое потерял. Я потерял друга, хорошее времяпрепровождение вместе, поддержку. Я знаю, что, к примеру, Миша бы мне сейчас много в чём помог. С переездом в Могилёв, с покупкой дома, с ремонтом. Мне было бы с кем посоветоваться, с кем поговорить, с кем обсудить. Сейчас у меня этого нет. Это как отнять какой-то кусочек тела. Вот я знаю, что у меня есть десять пальцев, а мне каждый день по одному пальцу отрезают.
Между восприятием ЛГБТ-сообщества в 1998-м году и в 2019-м — большая разница. Огромная разница. Хотя вот в 98-м году мы начинали вместе с ним эту дружбу, общение, походы в клубы, а 2000-е года его и забрали из этой жизни. Так же они могли и меня забрать, и я знаю, что других забирали.
Мы, наверное, так с ним сдружились, потому что у нас были похожие взгляды на жизнь. И он, и я считали, что мужчина всегда должен быть мужчиной, несмотря на свою ориентацию: ты должен уметь забить гвоздь, ты должен уметь заработать деньги, и любить ты тоже должен уметь. Конечно, мы родились не в то время и не в той стране, но мы всегда шли к тому, чтобы создать семью. Чтобы жить вместе, чтобы любить. У меня вот ребята есть в Минске, приятели, которые где-то вначале 2000-х годов познакомились друг с другом, и уже лет 18 живут вместе. И я шёл к этому. И Пищевский шёл к этому. Чтобы создать семью.
«Нас не учат любить»
У меня были когда-то длительные отношения. Но опять же, у нас же сильно не получится этого. У нас, я считаю, вообще во всём бывшем СССР делается самая большая ошибка — нас не учат любить. Не только геев и лесбиянок. У нас и гетеро людей не учат любить.
Нас учат, да, что «женщина должна жить с мужчиной». Но что такое жить? Не объясняют, что это надо друг друга и любить тоже. Что за красивым временем придёт и тяжёлое время, придёт что-то, что будет разрушать. У тебя зарплата три миллиона, у меня 5 миллионов зарплата. И вот на эти деньги мы вдвоём должны прожить. А точнее, это называется не прожить, а выжить. Но когда мы начинали, у тебя была зарплата 8 миллионов, у меня 12 миллионов… Мы жили, шиковали, по клубам ходили и т.д. и т.п. И это тоже очень сильно убивает отношения, когда люди привыкли себе ни в чём не отказывать, а тут резко приходится в чём-то себе отказать. И этому нас не учат.
© Коллаж Лены Немик / для коллажа использованы фото из архива герояЕдинственное, в чём мне повезло в жизни — это то, что у меня была очень умная мама, и она мне всё это объясняла. Мама знала, что я гей. У нас был с ней разговор, что меня влечёт к ребятам. Это был 98-ой год… Я сказал ей, что хочу создать семью. И мама сказала: «Жизнь твоя, строй её так, как ты хочешь, я не вправе тебя судить». Очень многое зависит от человека. Я знаю ситуации, когда родители выгоняли своих детей. Я этого никогда не понимал. Мама, папа, вы дали жизнь человеку — как он ей распорядится, вам какая разница? Это же всё равно ваш ребёнок. Вы его должны, наоборот, поддержать. Должны дать ему какую-то возможность. Не утаптывать своего же ребёнка на дно…
Про Могилёв
Я сам из Минска. Всю жизнь прожил в Минске, всё моё детство прошло там. И вот после 37 лет жизни в Минске, я скажу, что первые мои впечатления от Могилёва были шикарные. Было много страха перед продажей квартиры в центре Минска, страх перед тем, что уезжаешь неизвестно куда... Но это страх, который нам вбивают в голову, мол, если нам посчастливилось родиться в Минске или переехать жить в Минск, то — всё… Все эти областные города — это смерть, чума… Нельзя, бегите! Всё это глупость. Здесь я купил квартиру и дом в деревне. У меня хорошая работа сейчас, я зарабатываю свою минскую зарплату здесь в Могилёве.
Некоторые мои друзья тоже начали сейчас рассматривать вариант переехать из Минска. Продать квартиру, купить здесь две однокомнатные квартиры. Одну сдавать, чтобы были дополнительные деньги. Потому что если получать 300 рублей пенсии, и ты один, — тяжело выжить.
Живя в Минске, я бы никогда не купил себе дом под Минском. А у меня всегда была мечта иметь деревенский дом. У нас ни дачи, ни деревни никогда ни у кого не было… Многие мечты у меня здесь сбылись. Мне стало намного проще здесь жить. Я приехал сюда скаковой лошадью, а сейчас понимаю, что потихоньку начинаю вести спокойный образ жизни. Я никуда не спешу. Никуда не опаздываю. Возможно, конечно, здесь было тяжеловато найти работу. Но и её я нашёл.
До пенсионного возраста надо же как-то доживать. Я уже начал как бы идти к пенсионному возрасту. Потому что уже сорокет… Можно, конечно, раз в год съездить в Минск и потанцевать, но для этого не обязательно жить в Минске. Я как бы начал это рассматривать с той точки зрения, что с 17-ти до 35-ти мы наплясались-натанцевались. А уже с 37-ми и дальше — идёт составление какого-то пенсионного плана. Продумывание, как дожить. Потому что пенсии у нас, к сожалению, мизерные, и если мало что…
Вот у меня друг умирал в Минске от СПИДа, у меня умирал в квартире, он сирота, мы с ним продружили 18 лет. И вот он умирал, нам никто ничем не помог… Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь — до 20-какого-то декабря, 4 месяца я покупал за свой счёт памперсы, лекарства, которые не входили в бесплатное обеспечение. Так как он был не минский, нам сказали, что инвалидную коляску, которая ему положена, нам не выдадут. Поручни, которые ему положены, на ванную и на унитаз, нам не выдадут. Нам пенсию не давали до декабря, пока я не сказал, что вынесу в памперсе его на улицу, кину на скамейке, вызову НТВ, СТВ и всё остальное… И только в декабре нам дали его пенсию.
Поэтому здесь рассчитывать на государство — ну, нет. Я понимаю, что чуть что, я — один. И если я смог своего друга досмотреть и похоронить, то меня некому будет похоронить. Поэтому я и придумываю вот эти все ходы на будущее. Поэтому люди, которые боятся уезжать из Минска, они делают очень большую глупость. Если у тебя не очень хорошо сложилась жизнь в Минске. Если ты, грубо говоря, обычный работяга, который работает в магазине, продавщица или грузчик… Ты не директор Национальной библиотеки… То зачем тянуть?
Про сцену
Сейчас я не выступаю. Я был всегда пародией на трансвестита. Если вот Таис или Вава Ахтунг — их на сцене не отличишь, не скажешь никогда, что это парни, то я всегда был «мужиком переодетым в женщину», который пародирует женщину — и всё.
Хотя на сцене мне всегда очень нравилось.
Поначалу люди бросали рюмки-стаканы, бежали к сцене, они свистели, кричали, хлопали, пели. Вплоть даже до того, что кто-то приносил цветочки. Знал, что шоу-программа, что сегодня выступаю я, и мне приносили одну розочку, мне её дарили. Люди шли получить удовольствие. И они и отдавали это удовольствие. В конце это внимание уже потерялось. Пол клуба а-ля мажоров, все такие уже, типа, нас ничего не интересует, мы тут крутые — ах, пусть прыгают. Почему я и решил, наверное, больше не выступать.
© Коллаж Лены Немик / для коллажа использованы фото из архива герояКогда я впервые увидел на сцене мужчину, переодетого в женщину — не пародии по телевизору, а именно травести, человека, который живёт этим… Я испытал эйфорию. Я смотрел на Алекса [Diva Anderson-Lee — прим. ред.] на сцене и восхищался. Я гордился. Мне нравилось, что это и была его жизнь. Не только на сцене. Он жил этим — и на сцене, и дома. Он шил себе костюмы, выбирал эти пайеточки… Всё, что я видел в первый раз, представляло для меня очень большой интерес.
В то время надо было быть смелым и даже немного безумным человеком, чтобы надеть платье. Даже на концерте. Мы же с «Новой Камплекцыей» выступали не только в Минске. Мы ездили и в Гомель, и в Могилёв, в Жодино… И вот ты выходишь на сцену, и понимаешь, что есть публика, которой что-то нравится, но также есть публика, которой что-то не нравится. И ты понимаешь, что вот ты танцуешь, а в тебя может полететь стакан или бутылка. У нас были случаи, когда нас охрана провожала до машины… Мы приехали, выступили, кажется, всё прекрасно, всем всё понравилось, но вышло 10 пацанов, которые, там, «фу, гомики». И вот 10 человек выходят и ждут уже, когда из чёрного входа выведут нас. Это как раз и было в Жодино. Зима, всё вокруг замело снегом, машина не могла подъехать к чёрному входу. И мы метров 30 до дороги, через снег, не почищено ничего… Пробирались к машине, чтобы только нас не избили. Охрана несла наши сумки. Понятно же, у нас костюмы, всё — это несколько чемоданов… Я что-то несу, охрана несёт, Тарлецкий, Вава… Бежишь через сугробы, падаешь, боишься, что сейчас догонят, и тогда на какой-то период времени ты не сможешь красить лицо и выступать. А время самое неподходящее, зима — как раз когда много корпоративов и заказов. Поэтому… Ну, всё было.
Про историю и своё место в ней
В конце 90-х-начале 2000-х в клубной ЛГБТ-жизни Минска было много персонажей: Паланский, Мамочка, Вава Ахтунг, Алекс (Diva Anderson-Lee) — он до сих пор работает травести. Конечно, оставить о себе воспоминания хочет каждый человек, но когда история начинается не с тебя, а ты уже входишь в существующую историю — понятно, ты не можешь занимать первое место. И я не хочу занимать первое место, потому что есть люди достойнее. Люди, без которых бы меня не было. Потому что если я пришёл на сцену в начале 2000-х годов, то Алекс, например, был там уже в 90-х. Я чувствую, что я пришёл уже в какую-то существующую историю и стал её частью.
Скажем, если Бог писал сценарий, то меня он ввёл в него попозже. Если писать про ЛГБТ-сообщество с моих слов, то здесь я должен вклиниться в какие-то страницы, которые были написаны до меня.
И мы уже от какой-то страницы ведём продолжение. После меня, возможно, тоже кто-нибудь когда-нибудь скажет «я не начало истории». И я стану для кого-то тем человеком, каким был для меня Алекс.