Несомненно, мы все чем-то жертвуем за право быть собой, вне зависимости от того, заявляем мы о себе гордо и громко или вынужденно скрываемся.
В эпоху, когда в ряде стран существуют законы о равенстве брака (достижение, о котором старшие ЛГБТ-активист_ки не могли и мечтать), у нас всё ещё остаётся много работы.
Мы продолжаем сталкиваться с более высокими показателями бедности, насилия на почве ненависти и дискриминации на работе и в жилищном вопросе по сравнению с нашими гетеросексуальными / гетероромантичными, цисгендерными колле_жанками. И, конечно, даже внутри нашего сообщества эти показатели варьируются. Например, би- пан- и квир-люди, а также транс-персоны вне зависимости от их сексуальности чаще сталкиваются с бедностью, депрессией и алкогольной зависимостью.
На протяжении многих лет, вплоть до сегодняшнего дня, мы называли эти виды притеснения гомофобией, бифобией, трансфобией или квирфобией. Важно давать имя системным структурам, которые маргинализируют нас и влияют на нашу повседневную жизнь.
Этот язык имеет важное значение в борьбе за освобождение всех маргинализированных групп. Я помню, как вдохновляюще было обрести имя для конкретного опыта и потребностей би-, пан- и квир-людей. Называние чего угодно: ложки, дерева, породы собак — позволяет нам идентифицировать предметы и понятия. Способность идентифицировать угнетение позволяет нам бороться с ним напрямую. К сожалению, стремясь сделать это, мы выбрали не просто проблематичный язык — мы выбрали язык угнетения. И я понимаю, почему. Для большинства из нас это родной язык.
Независимо от того, являемся ли мы частью сообществ, использующих его, или же мы просто их союзники, язык во многом влияет на наше восприятие: на то, как мы понимаем неравенство, говорим о дискриминации и относимся к людям, столкнувшимся с угнетением.
Но «исламофобия», «трансфобия» и другие термины, в которых есть корень «фобия», стирают тот факт, что фобия — это реальная вещь, которая случается с реальными людьми. Те из нас, кто использует эти термины, прекрасно знают, какой вред может принести замалчивание в борьбе за освобождение и социальную справедливость. В конце концов, строить наши праведные движения на спинах других маргинализированных групп — это неправильно, какими бы благими намерениями мы ни оправдывались. Более того, выбирая некорректный, неподходящий язык, мы вредим и самим себе.
Итак, здесь я привожу несколько причин, по которым термины с корнем «фобия» можно счесть угнетающими. Я хочу предложить альтернативные варианты, которые смогут усилить нашу интерсекциональную борьбу за свободу.
1. Фобия — это реальное ментальное расстройство
Я часто говорила о своих многочисленных расстройствах, когда была писательницей-фрилансеркой.
Я пользуюсь тростью в публичных местах.
Я живу с неспособностью к обучению.
Я не родилась с инвалидностью, поэтому мне потребовалось время, чтобы осознать свою особенность. Но я обрела удивительно жизнерадостное сообщество, разнообразное по расовой принадлежности, возрасту, сексуальной идентичности и даже по самой инвалидности.
Но есть то, о чём я никогда не говорю, — моя фобия.
Я не буду её называть. Даже мысль о ней может испугать меня. Да и интернет-троллей никто не отменял.
Фобии — это не то, о чём слышишь постоянно, за исключением эксплуататорских таблоидных эпизодов в шоу с такими ведущими, как Мори Пович или Джерри Спрингер.
Как и у всех маргинализированных групп, у людей с инвалидностью редко есть репрезентация в медиапространстве и различных учреждениях. Это влияет на то, как нас изображают, как говорят о нас, как относятся к нам.
К сожалению, психические расстройства (от шизофрении и обсессивно-компульсивного расстройства до биполярного и генерализованного тревожного расстройств) неверно истолковываются, неточно и негативно изображаются — обычно только ради рейтингов (читай, денег).
Например, я большая фанатка сериала «Мыслить как преступник» на CBS, но его modus operandi [лат. «образ действия», привычный способ делать что-либо, в данном случае — типичный способ построения сюжета — прим. ред.] буквально звучит как «какое психическое заболевание у убийцы на этой неделе?».
Нас патологизируют, нас криминализируют, над нами насмехаются. И это только в том случае, если мы вообще появимся на экранах и в каких-либо пространствах.
Фобии практически невидимы в обществе за пределами вышеупомянутых эпизодов дневных ток-шоу. Но факт остаётся фактом: мы реальны. Мы существуем. Каждый божий день мы исследуем этот мир в меру своих возможностей.
Мы живём с инвалидностью.
Мы работаем.
Мы находим любовь и занимаемся сексом, если хотим этого.
Мы мечтаем.
Мы боремся.
Наши переживания и наша правда заслуживают уважения, а не дальнейшего умалчивания и тривиализации, которые активно закрепляются терминами с корнем «фобия».
Использование таких слов размывает словарное значение слова «фобия». И важно понимать: они являются одним из инструментов, помогающих обществу забыть, что фобии — это реальное явление, которое каждый день влияет на жизнь реальных людей, и некоторые из них (например, я и мои подруги_друзья) являются квир- и транс*персонами.
2. Язык — это неотъемлемая часть истории (и современности) эйблизма
Многие из нас понимают, какую боль может причинить язык угнетения и какой силой он обладает. Некоторые из нас подвергались травле. Некоторые травили других.
Конечно, некоторые люди никогда не признают, что слова могут ранить. Но будь то ребята постарше, которые дразнят вас из-за тяжёлой ситуации в вашей семье, родители, которые исподтишка намекают, что вы не влезаете в свои джинсы, или колле_жанки, которые постоянно делают ехидные замечания в присутствии начальни_цы, — язык, который используют люди, может задеть за живое.
Это происходит только на личном уровне. Но в обществе, построенном на иерархических системах власти, где во всех институтах одна группа доминирует над другой, слова — это нечто большее, чем просто личное. Они оказывают политическое влияние на нашу повседневную жизнь.
Конечно, когда люди думают о «мощных инструментах», которыми владеют те, кто «у руля», им на ум приходят банковские офшоры, фальсификация выборов, закон против легализации марихуаны, закон о криминализации секс-работни_ц или повторное порабощение чернокожих людей через тюремный промышленный комплекс. Но в арсенале угнетения есть много приспособлений. И язык всегда был и остаётся одним из них.
Это относится к людям с инвалидностью так же, как к людям цвета, иммигрант_кам, квир- и транс*персонам или другим маргинализированным группам. Непосредственная сила языка угнетения заключается в его социопсихологическом воздействии как на привилегированные, так и на маргинализированные группы.
Уничижительные высказывания и оскорбления дегуманизируют.
Они преподносят тех, кто отличается, как «других» — неполноценных по сравнению со стандартом.
Они напоминают нам, маргинализированным группам, об этих «истинах».
Они влияют на самооценку и на достоинство даже самых сильных из нас, и это отражается на том, как мы живём в этом мире, как воспринимаем себя и других.
Язык ободряет угнетателей «правдой» об их превосходстве и чистоте, а также о неполноценности и испорченности «других».
И вам не нужно быть частью Ку-Клукс-Клана, «борцом за права мужчин» или президент_кой Совета по семейным исследованиям, чтобы эти убеждения укоренились в вашем сознании. Всё, что вам нужно сделать, — это родиться в обществе угнетателей.
А оно в действительности таким и является. Эйблистский язык, в котором, как вы помните, коренится убеждение, что мы, люди с инвалидностью, неполноценны, описывает нас как низших и оценивает нас (или, скорее, лишает ценности и достоинства), исходя из наших возможностей.
Одно дело сказать, что у меня депрессия и посттравматическое стрессовое расстройство, и совершенно другое — что я сумасшедший_ая или ненормальный_ая из-за своих диагнозов.
Человек, у котор_ой, как и у меня, есть неспособность к обучению, — это «идиот_ка» или «дура_к».
Человек с нарушением слуха — «туг_ая на ухо».
Человек с церебральным параличом — «недоразвит_ая».
Человек с инвалидностью, которая влияет на его_её ноги или ступни, — «хром_ая».
Эти термины очень стары и непосредственно связаны с историческим притеснением людей с инвалидностью. Наши же семьи, школы, правительство посылали нас в специализированные учреждения, стерилизовали, бросали, игнорировали, убивали. Этот язык они использовали, чтобы напомнить нам и нашим союзникам о нашем «месте» в обществе, о нашей врождённой неполноценности и никчёмности. Как и в случае с языком угнетения других маргинализированных групп, социопсихологический эффект от этого языка выходит за рамки межличностного общения, о котором говорилось выше.
Что же происходит, когда мы устраиваемся на работу в обществе, где люди с инвалидностью ассоциируются со всеми перечисленными и многими другими словами и качествами?
А когда мы вступаем в отношения?
Когда мы хотим получить образование?
Когда мы ищем доступ к важным ресурсам?
Что случается, когда мы взаимодействуем с полицией?
То же самое происходит и с другими маргинализированными группами: «властелины мира», обладающие всеми социальными привилегиями, сталкиваются с нами, привыкшими к угнетению, и лишают нас нашей человечности, исходя из идеи о том, чего мы заслуживаем, — то есть ничего.
Кроме того, ужасающая история людей с инвалидностью — наших предков, подвергнутых евгенике [практикам, основанным на учении об улучшении наследственности человека — прим. ред.], институционализации, лишению прав и телесной автономии, — показывает, насколько глубоки корни угнетения. Весь этот ужас связан с языком как инструментом угнетения.
Вам может казаться, что, когда вы говорите «туг_ая на ухо» или «недоразвит_ая», это не имеет ничего общего со стерилизацией, применявшейся в прошлом, но вы глубоко ошибаетесь. И продолжая использовать термины с корнем «фобия», вы лишь поддерживаете работу этой машины.
3. Это медвежья услуга нашей борьбе
Некоторые говорят, что страх — это корень ненависти. Глубоко внутри те, кто ненавидит, на самом деле просто боятся.
Для некоторых это страх перед меняющимся миром — страх остаться за бортом.
Для других это страх перед неизвестным: перед людьми, предметами и переживаниями, отличными от их собственных.
А для некоторых это страх перед самими собой: перед чувствами и возможностями, которые они не в состоянии исследовать.
Сама мысль о том, что их мировоззрение рушится, просто невыносима.
Как мне кажется, в этом есть большая доля правды. Но это не вся правда. И отчасти поэтому использование терминов с корнем «фобия» некорректно.
Как я уже говорила ранее, угнетение — удивительно сложный механизм. Есть много подвижных элементов, которые заставляют его работать нужным образом — поддерживать статус-кво и мешать освобождению маргинализированных групп.
Когда мы называем угнетение термином, который не полностью отражает влияние системы на нас, язык как инструмент освобождения теряет часть своей силы.
Я уверена, что вы сталкивались с комментариями людей, которые говорили что-то вроде «вообще-то я не боюсь [идентичности], я просто…». Да, люди с социальными привилегиями всегда найдут способ обесценить язык, которым мы пользуемся, потому что они должны обесценивать нас и нашу борьбу для поддержания статуса-кво. Но чем правдивее наш язык отражает действительность, тем проще нам отстаивать свои права и приблизиться к освобождению.
Несмотря на то, что за угнетением, с которым мы сталкиваемся, часто стоит страх, это ещё не вся история. Это даже не самое важное. И язык, которым мы пользуемся, должен это отражать.
Когда мы говорим прямо, мы описываем более полную картину для действий, которые должны совершать мы и наши союзники. Это делает нашу цель более ясной, что значительно облегчает её достижение.
Более того, корень «фобия» в конечном счёте фокусируется на угнетателях, а не на угнетаемых. Так речь идёт об их страхе, а не о нашей борьбе. Не знаю, как вы, но я устала от того, что привилегированные люди находятся в центре внимания.
***
Признаюсь, что на самом деле я сама довольно часто использовала слова с корнем «фобия». Уверена, большинство из нас так делали. Однако сегодня сообщества, исторически использовавшие этот корень (как, например, ЛГБТК+), начали осознавать, что такие термины приносят вред, и стали отходить от них.
Многие люди, в том числе и я, сейчас используют термины с частью «-антагонистическ_ая». Прилагательное «антагонистический» означает «выражающий резкую неприязнь или несогласие» и происходит от греческого слова, означающего «бороться против». Это слово буквально отражает опыт квир- и транс-сообществ, мусульман_ок и людей с лишним весом.
Доминирующая культура относится к нам враждебно из-за нашего существования и идентичности. В результате мы боремся против неё за нашу человечность, наше достоинство и наше освобождение. Но мы не станем свободными до тех пор, пока свободу не обретут все, включая людей с инвалидностью. Поэтому крайне важно, чтобы мы сознательно отказывались от терминов с корнем «фобия» раз и навсегда.
Денари Монро — начинающая сценаристка, независимая писательница и чудачка. Она выпускница Ратгерского университета, писала для BlogHer, Black Girl Dangerous, а в настоящее время является постоянной авторкой Ravishly. Она любит сериал «Баффи — истребительница вампиров», а также афроамериканскую кухню, красное вино, кулинарию, выпечку и блюз. Hanson — её любимая группа (да-да, те самые Hanson).
