В своей работе Testo Junkie Беатрис Пресиадо описывает свой опыт приема тестостерона, играющий сразу двойную функцию: одновременно это и дань памяти и уважения ее другу гею, умершему от СПИДа, и исследование политизации тела в условиях того, что она сама называет «фармакопорнографическим капитализмом».
В своей работе Testo Junkie она описывает свой опыт приема тестостерона, играющий сразу двойную функцию: одновременно это и дань памяти и уважения ее другу гею, умершему от СПИДа, и исследование политизации тела в условиях того, что она сама называет «фармакопорнографическим капитализмом».
Беатрис Пресиадо
Testo Junkie: секс, наркотики и биополитика
Testo Junkie: секс, наркотики и биополитика
Я живу в мире, в котором множество вещей из тех, что представлялись мне невозможными, возможны.
Guillaume Dustan, Dans ma chambre (1996)
Guillaume Dustan, Dans ma chambre (1996)
В день твоей смерти я нанесла 50 мг Тестогеля на свою кожу, так что теперь я могу преступить к написанию этой книги. Углеродная цепь OH3, CH3, COH постепенно проникает в мой эпидермис и, путешествуя сквозь глубокие слои моей кожи, достигает кровеносных сосудов, нервных окончаний, желез. Я не принимаю тестостерон для того, чтобы стать мужчиной, так же как он не является для меня физической стратегией транссексуальности; я принимаю его для того, чтобы искривить то, что общество хочет сделать из меня, так что я могу писать, ебаться, ощущать удовольствие в его постпорнографической форме, добавлять молекулярные протезы к моей низкотехнологичной, транссексуальной идентичности, состоящей из фаллоимитаторов, текстов и движущихся образов; я делаю это чтобы отомстить за твою смерть.
Я втерла гель в плечи. Первое мгновение: ощущение легкого шлепка по коже. Затем появляется ощущение холода, до того как все исчезает. Потом ничего в течение одного или двух дней. Ничего. Ожидание. Затем появляется чрезвычайная ясность, сопровождаемая взрывом желания ебаться, ходить, побывать повсюду в городе. Это кульминация, климакс, в которой духовная сила тестостерона, смешанная с моей кровью, выходит на первый план. Все неприятные ощущения абсолютно исчезают. В отличие от спидов, происходящее внутри движение не имеет ничего общего с беспокойством, шумом. Это просто ощущение идеальной гармонии с ритмом города. В отличие от кокса, нет никакого нарушения восприятия себя, нет ни логореи, ни ощущений какого-либо другого превосходства. Ничего, кроме ощущения силы, отражающейся в увеличенных способностях моих мышц и мозга. Мое тело явлено самому себе. В отличие от спидов и кокса, нет никаких непосредственных отходняков. Через несколько дней движение внутри успокаивается, но ощущение силы, словно пирамида, обнаруженная в песчаной буре, остается.
Как я могу объяснить то, что происходит со мной? Что я могу сделать с мои желанием трансформации? Что я могу сделать со всеми теми годами, на протяжении которых я определяла себя как феминистку? Какой именно феминисткой я являюсь теперь? Феминисткой, подсевшей на тестостерон, или трансгендерным телом, подсевшим на феминизм? У меня не остается другой альтернативы, кроме как пересмотреть свою классику, подвергнуть эти теории тому шоку, который был вызван во мне практикой употребления тестостерона. чтобы принять тот факт, что изменения происходящие во мне – это метаморфозы самой эпохи.
Те неолиберальные изменения, которые мы наблюдаем, связаны не только с превращением «гендера», «пола», «сексуальности», «сексуальной идентичности» и «желания» в объекты управления жизнью, но так же с тем фактом, что само это управление отныне осуществляется посредством новой динамики технокапитализма, глобальных медиа и биотехнологий. Мы сталкиваемся с новым типом hot [1] психотропного панк капитализма. Эти недавние трансформации навязывают ансамбль микропростетических механизмов контроля за субъективностью посредством биомолекулярных и мультимедийных технических протоколов. Наша мировая экономика зависит от производства и циркуляции сотен тон синтетических стероидов, глобального распространения потоков порнографических образов, от разработки и дистрибуции новых типов легальных и нелегальных синтетических психотропных наркотиков (enaltestovis, Special K, Виагра, скорость, кристаллы, прозак, экстази, попперсы, героин, Prilosec), от потока знаков и схем цифровой передачи информации, от распространения диффузной урбанистической архитектуры на всю планету, в которой мегаполисы страдания увязаны в высококонцентричные узлы с секс-капиталом.
Для того, чтобы отличать этот новый режим от дисциплинарного порядка девятнадцатого века [2], я буду называть этот новый режим производства секса и сексуальной субъективности «фармакопорнографическим капитализмом» (pharmacopornographic capitalism).
После Второй Мировой, соматополитический контекст производства субъективности по видимому оказался захвачен серией новых технологий тела (включая биотехнологии, хирургию, эндокринологию и так далее), которые проникали и просачивались в повседневную жизнь как никогда прежде. Изобретение понятия гендера в 1950-х в качестве клинической техники, позволяющей производить половое переприсвоение, и коммерциализация таблеток как контрацептивной техники характеризуют смещение от дисциплины к фармакопорнографическому контролю. Это век мягких, воздушных, вязких, желатиновых технологий, которые могут быть введены, ингалированы «инкорпорированы». Принимаемый мной тестостерон относится именно к такому виду желатиновых, биополитических технологий.
Когда я принимаю дозу тестостерона в форме геля или ввожу его в жидкой форме, то что я действительно получаю эту цепь политических означающих, материализованных для того, чтобы обрести форму молекулы, усваиваемой моим телом. Я потребляю не только молекулу, не только гормон, но также концепцию гормона, серию знаков, текстов и дискурсов, процессы, посредством которых гормоны были синтезированы, технические последовательности, производящие его в лаборатории. Я ввожу кристаллин, разводимый в масле стероид углеродной цепи молекул, и одновременно фрагмент современной истории. Я назначаю себе серию экономических транзакций, коллекцию фармацевтических решений, клинических тестов, фокус-групп и техник управления бизнесом. Я подключаюсь к барочной сети обменов и к политическим и экономическим цепям, потокам для патентования живого. Через Т я связана с электричеством, программами по исследованию генов, с мегаурбанизацией, с разрушением лесов и биосферы, с фармацевтической эксплуатацией живых существ, с клонированной овечкой Долии, с развитием вируса Эбола, с мутациями ВИЧ, противопехотными минами и широкополосными каналами передачи информации. Таким образом, я становлюсь одной из соматических связок, делающих возможными циркуляцию власти, желания, освобождения. подчинения, капитала, мусора и восстания.
Как тело, и это единственная важная вещь в бытии, тело-субъект, техноживущая система, я являюсь платформой, делающей возможной материализацию политического воображения. Я и есть моя собственная гвинейская свинка для проведения экспериментов над эффектами сознательного увеличения количества тестостерона в женском теле. Тестостерон превращает меня в нечто радикально отличное от цисженщины. Даже в том случае, когда изменения порожденные данной молекулой социально незаметны. Лабораторная крыса становится человеком. Человеческое существо становится грызуном. И, как по мне: ни тесто-девочкой, ни техно-мальчиком, а просто портом для введения C19H28O. Я одновременно являюсь и терминалом для одного из аппаратов неолиберальной управительности (governmentality) [3] и точкой схода, через которую уходит воля к контролю над системой. Я молекула и Государство; я лабораторная крыса и научный субъект, осуществляющий исследование; я остаток биохимических процессов. Я будущий общий искусственный предок для разработки новых видов в процессе постоянной и случайной мутации и генетического дрейфа. Я – это Т.
Я не хочу иметь женский гендер, приписанный мне при рождении. И я не хочу иметь мужской гендер, который может мне предоставить транссексуальная медицина и которым государство наградит меня, если я буду себя правильно вести. Я не хочу ничего из этого. Я копилефтерский биополитический агент, считающий половые гормоны свободным и открытым биокодом, использование которых не должно регулироваться государством, присвоенным фармацевтическими компаниями.
Потребление тестостерона, так же как и эстрогена и прогестерона, не зависит ни от какой идеальной конструкции гендера, которая бы влияла на способы нашего действия и мышления. Мы напрямую сталкиваемся с материальностью производства гендера. Все это дело дозы, кристаллизации и плавления точек, роторного вращения молекул, регулярности, миллиграмм, форм и способов назначения, привычки, праксиса. То, что со мной происходит, может быть описано в терминах «молекулярной революции». Детализируя этот концепт, чтобы с помощью него описать восстание мая 68-го, Феликс Гваттари точно не держал в уме цисженщину, которая назначила сама себе тестостерон. С другой стороны, он был внимателен к структурным модификациям, порожденным микрополитическими изменениями, такими как потребление наркотиков, изменения восприятия, сексуальное поведение, изобретение новых языков. Это вопрос становлений, множественностей. В таком контексте, «молекулярная революция» может обозначать политическую гомеопатию гендера. Речь не идет о переходе от женщины к мужчине, от мужчины к женщине, но о смешивании молекулярных оснований производства половых различий, с пониманием того, что эти два состояния бытия, женское и мужское, существуют только как «биополитические фикции», как соматические эффекты технических процессов нормализации. Это вопрос о намеренном вмешательстве в данное производство, чтобы покончить с жизнеспособными формами инкорпорированного гендера, чтобы разработать новую сексуальную и аффективную платформу, которая не будет ни женской, ни мужской в фармакопорнографическом смысле этих определений, что сделало бы возможным видовую трансформацию. Т – это только порог, молекулярная дверь, становление между множественностями.
Примечания переводчика:
1. Противопоставление «hot» и «cool» режимов работы капитализма можно найти, например, в работе Жана Бодрийяра «Символический обмен и смерть»: «cool ... этот термин обознaчaет интенсивную, но безaффектную соотнесенность элементов, игру, питaющуюся исключительно прaвилaми игры, доходящей до концa взaимоподстaновкой элементов. Нaпротив того, «hot» хaрaктеризует референциaльную стaдию знaкa, с его единичностью и с глубиной его реaльного ознaчaемого, с его сильнейшим aффектом и слaбой способностью к подстaновке». То есть можно сказать, что режим «hot» – это режим возгонки, режим в котором происходит интенсивная аффективная циркуляция и смешения знаков, тел, объектов и т.д.
2. Дисциплинарная власть – термин, введенный Мишелем Фуко для описания происходящей в Новое время трансформации отношений власти. Дисциплинарная власть характеризуется тем, что она стремится к полному охвату «тела, времени, жестов, поведения индивидов». Одним из основных принципов ее работы является принцип всевидения, предполагающий возможность постоянного наблюдения и контроля за индивидом. Поэтому дисциплинарная власть предполагает наличие «централизованной индивидуальности», локализованной, неразрывно привязанной к некоторому телу, являющейся стабильной единицей в таблицах учета, классификациях и иерархии. Дисциплинарные системы нуждаются в стабильном, прозрачном индивиде, который всегда уже доступен, распознаваем, видим.
3. Управительность, governmentality еще один термин Фуко,появляющийся в его поздних работах. Governmentality в широком смысле определяется Фуко как «искусство управления», что означает, что идея «управления» не привязана только к государственной политике, но обозначает широкий спектр техник контроля, и которое может быть применено к широкому кругу объектов, начиная от техник управления собой до «биополитического» контроля над населением.
Автор перевода: Данил Данилов
