Профессиональный взгляд на гендерную идентичность меняется довольно быстро. То, на каком этапе мы сейчас находимся — и будет предметом нашего разговора.
* Конспект лекции
Традиционно проблема обращения к вопросу гендера начинается с того, что априори считается, будто бы есть четкие различия между полами. Но если мы говорим о различии между полами, мы должны говорить о различии биологическом. Парадокс заключается в том, что все межполовое различие фактически завязано на половых хромосомах. Во всем остальном никаких различий нет.
Y-хромосома даже не конкурент X-хромосоме. В Y-хромосоме всего 78 генов, в то время как в Х-хромосоме — 1400. Но даже не это является самым интересным. Согласно Ясухиро Ямаучи из Гавайского университета, Y-хромосому могут заменить всего два гена: ген Sry, «включающий» развитие организма по мужскому типу, а также ген Eif2s3y, необходимый для формирования сперматозоидов. Существуют представления, которые говорят о том, что весьма возможно в будущем Y-хромосома отомрет, поскольку она не несёт никакого смысла. Вся программа развития «мужского» или «женского» организма заложена в каждом человеке.
Поэтому когда пытаются обращаться к биологическим основам и на уровне генов искать какие-то различия между мужчинами и женщинами — это смешно для любого человека, который понимает, что всё характерное для мужского организма есть в женском, а всё характерное для женского организма есть в мужском (в том, что касается биологических программ). Различий как таковых на биологическом уровне нет. Другое дело, что какие-то программы запущены, а какие-то находятся в неактивном состоянии. Вот единственное различие между мужским и женским организмом.
Также у мужчин есть только одна Х-хромосома, что делает их условно более уязвимыми, потому что двойной набор хромосом повышает жизнеспособность — если существует сбой в каком-то одном гене, то есть его дубликат. Ещё это обеспечивает устойчивость организма к разного рода негативным воздействиям, которые передаются генетически. У женщин, у которых две X-хромосомы, одна из них не работает, потому что она не нужна, она как бы запасная. Если возникает проблема, тогда включается ген из другой хромосомы.
Какого-то принципиального биологического преимущества у того или другого пола не существует, равно как и серьезных различий между строениями или возможностями того или иного организма. Это индивидуальные особенности, а вовсе не половые различия.
© Даша РомановичЧто касается психологических и ментальных различий, их начали изучать во второй половине XX века. Знаменитая монография «Психология половых различий», написанная Элеанор Маккаби и Кэрол Джеклин, показала, что различия и тут минимальны. Точнее говоря, эти различия нивелируются в разных группах, культурах и странах. Попытка приведения к общему знаменателю показывает, что различий между людьми одного гендера или пола оказывается зачастую больше, чем различий между людьми разного гендера или пола.
Невольно возникает вопрос: зачем и почему появился термин «гендер», когда он появился и вообще про что он?
Само понятие гендера существует не так давно. Его впервые ввел своих статьях знаменитый американский сексолог Джон Мани в 1955 г., когда у него вышли две статьи, и обе уже в названии содержали слово «гендер». Они касались людей с так называемыми интерсексными состояниями. Он писал о людях, пол которых нельзя определить однозначно, а психологически они могли принадлежать тому или иному гендеру. Разговор о том, что тело и то, что находится в голове — вещи напрямую не связанные, начал именно он.
В этом смысле Мани был революционером, и одна из его ошибок в своё время была в том, что он считал, что гендер в принципе никак не связан с биологией. Он считал, что любого человека можно «запрограммировать» и воспитывать либо как мальчика, либо как девочку. Жизнь показала, что это не совсем так, хотя он был близок к пониманию, что тут действительно все значительно сложнее, чем казалось его современникам.
Термин «гендерная идентичность» был введён психоаналитиком Робертом Столлером в 1963 г. — он-то как раз говорил уже про трансгендеров (в терминах того времени - про «транссексуалов»). Он говорил о том, что их гендерная идентичность отличается от их половой принадлежности.
Сама необходимость возникновения термина «гендер» появилась, когда связь между биологией и психологией стала пониматься как что-то неоднозначное, не настолько жестко связанное.
На сегодняшний момент существует два принципиально противоположных подхода к этому вопросу. Эссенциалистский подход говорит, что гендер — это культурный коррелят пола, в основании которого находятся природные (анатомические) характеристики. Все качества и проявления индивида рассматриваются как сущностные, неизменные и заданные природой. Говоря иначе, пол первичен, анатомия первична, и анатомия определяет психологические особенности, и в соответствии с этими психологическими особенностями человек проявляет те качества, которые считаются «мужскими» или «женским».
Другой подход, который появился значительно позже, — конструктивистский. Согласно ему, то, что мы относим к мужскому или женскому, что мы считаем маскулинностью или феминностью — это продукт культуры. Весь этот пакет, который называется «маскулинность» и «феминность», весь этот конструкт — культурно задан, культурно сформирован и может довольно сильно различаться и меняться в зависимости от страны, культуры или эпохи.
Французская антропологиня Николь-Клод Матье сформулировала несколько концепций того, как связаны между собой пол и гендер. Одна из последних наиболее актуальных концепций получила название «парадигма неоднородности», она говорит о том, что пол и гендер — это, в общем-то, конструкты между собой жестко не связанные. Если эссенциалисткий подход утверждает, что анатомия первична, то современные представления говорят о том, что как раз гендер конструирует пол. Говоря иначе, та концепция, которая существует в культуре, те биологические различия, которые оказываются востребованными в культуре, приобретают характер сверхценного. «Это должно быть так», «это должно выглядеть так» — именно это приобретает высокую значимость, и в соответствии с этой значимостью биологию надо «подправлять». То есть то, что мы наблюдаем в современном мире — это корректировка биологической, индивидуальной, анатомической данности, потому что она нравится или не нравится культуре. А вовсе не наоборот. Не биология определяет гендер, а гендер конструирует пол.
Роберт Столлер в 1992 г. написал, что гендерная идентичность — это сложная система верований о себе. Слова «верования о себе» являются принципиальными. Вера, как известно, ни на чём не основывается. Она зависит от определенных представлений, ей не нужны никакие доказательства. Я могу ощущать себя таким или другим, и мы понимаем, что мои ощущения субъективны, а не реальны. Более того, в этом определении Столлер говорит, что неважно лицом какого пола я являюсь. Для того чтобы иметь определённую гендерную идентичность, моя половая принадлежность не важна. Она ничего не говорит обо мне. Обо мне говорят мои представления, сформированные культурой, социумом и моим индивидуальным опытом.
Поэтому и получается, что это некие психологические коннотации, некое субъективное состояние. А раз это субъективное состояние, то оно может меняться в течение жизни. Сейчас можно довольно часто прочитать о том, что гендерная идентичность формируется всю жизнь. Но тогда нужно говорить и обратную вещь — если она формируется всю жизнь, то никто не знает, в какой момент она закончит свое формирование и на каком этапе находится сейчас.
Приведу и некоторые другие определения, в том числе мои собственные. Одно из определений я опубликовал, когда писал статью о гендерной идентичности. Гендерная идентичность — это осознание своей половой принадлежности, то есть, я осознаю, я понимаю, кто я. Но дальше начинаются более важные вещи.
Я должен обрести форму самопрезентации как субъект сексуальности и представитель гендерных групп.
Именно эти два компонента носят принципиальный характер, потому что очень часто когда говорят про гендер и гендерную идентичность, это описывается как нечто бесчувственное, не имеющее эротических, чувственных желаний. В реальности, если мы будем отталкиваться от этого определения, мы должны понять, что гендерная идентичность — это не только мужчины и женщины, но это и особенности, которые связаны с эротическим влечением, романтическим влечением. Многие думают, что существует, скажем, мужская идентичность, женская идентичность, а на самом деле, если мы говорим про гендерную идентичность, то существует цисгендерная мужская идентичность, гомосексуальная мужская идентичность, цисгендерная женская идентичность, лесбийская идентичность — все это разные гендерные идентичности. Тот термин, который раньше использовался, от которого я давно отказался, когда говорят о существовании так называемой сексуальной идентичности, является неверным. Не существует сексуальной идентичности, существуют разные гендерные идентичности. И поэтому гомосексуальная идентичность — это как раз гендерная идентичность, потому что она характеризуется тем, что я ощущаю себя как носителя определённой сексуальности и я отношусь к определённой гендерной группе.
Группа гомосексуалов — это гендерная группа. Это не группа, как любят иногда говорить, «сексуальных меньшинств». Кто такие сексуальные меньшинства? Это всё-таки группа, которая объединяется тем, что ее представители выглядят и ведут себя определенным образом, имеют определенные взгляды, представления, то есть они относятся к определенной социальной (гендерной) группе.
© Даша РомановичСамо слово идентичность пришло из социологии и социальной психологии. «Я себя с кем-то идентифицирую». После того, как я себя с кем-то идентифицировал, это становится частью меня, моим. Поэтому получается, что если мы говорим про какую-то гендерную идентичность, неважно мужскую, или женскую, или гомосексуальную, или трансгендерную, мы тут же должны сказать, что идентичность — это результат присвоения себе каких-то маркеров, представлений, взглядов и идеалов, характерных для определенной группы, в данном случае гендерной.
Идентичность — это содержание нашей психики, нашей психологии, нашей личности. Но личность не бывает врождённой. Поэтому нельзя говорить, что мужская гендерная идентичность врождённа. Она не может быть врождённой по определению, поскольку это содержание психологическое. Более того, не просто психологическое, а социально психологическое. То есть то, что мы обретаем в процессе социализации.
Таким образом получается, что, с одной стороны, идентичность — это нечто носящее достаточно выраженный характер, но всегда это завязано на определенную культуру, определенный социум, взгляды и представления, существующие в этом социуме.
Принципиально важным оказывается для нас понимать, что любая идентичность — социальная идентичность, профессиональная, гендерная, — она выстраивается под давлением того дискурса, тех представлений, той идеологии, которые существуют в обществе. Это значит, что если в обществе существует, допустим, мужской и женский доминирующий дискурс, то понятно, что любой человек, любой ребёнок, вырастая, в процессе взросления обретает те представления, взгляды, идеологию, которые отвечают одному или другому варианту. Третьего не дано. Поэтому утверждается, что ты либо мальчик, либо девочка, ты либо мужчина, либо женщина, потому что это соответствует тем представлениям, которые существуют в социуме.
При этом крайне важно понимать, такая жесткая бинарность — либо мужское, либо женское — связана как раз с тем, что это отражает определенный социальный порядок.
Здесь мы начинаем говорить об одном очень важном феномене: социальный порядок поддерживается тем инструментом, через который происходит процесс социализации. А процесс социализации невозможен в отрыве от языка. Соответственно, усваивая правила языка, любой человек усваивает правила организации общества в целом.
Этот порядок, этот язык выстраивался не сегодня, он выстраивался десятилетия и столетия. И этот порядок называется патриархат.
Гендерные категории — это продукты лингвистического конструирования. В языке вся система мужского и женского и отношений между ними прописана, зафиксирована. Усваивая правила языка, я по сути усваиваю правила, которые определяют категории женского и мужского. И в рамках языка наше сознание устроено по принципу бинарности. Принцип бинарности — это основополагающий принцип построения нашего восприятия окружающей действительности и самих себя. Он имеет одну очень важную закономерность — всё, что бинарно, предполагает, что один полюс — «плюс», другой полюс — «минус». Бинарность не существует как система неких равных противоположностей. Бинарность построена по принципу, что есть один полюс «плюс» как нечто хорошее, и обязательно должен существовать другой полюс «минус» как что-то отрицательное.
На этом принципе и построена гендерная модель. Поэтому если мы говорим, что существуют мужчины, которые якобы со знаком плюс, то женщина всегда будет со знаком минус. И любые разговоры о равноправии женщин по отношению к мужчинам невозможны как минимум с точки зрения языка. Потому что не может быть «плюс» и другой «плюс». Либо существует плюс и тогда должен существовать минус, либо мы должны эту систему уничтожить как таковую.
До тех пор, пока будет существовать бинарность патриархатная, гендерная бинарность, всегда будет существовать неравенство. Поэтому разговоры о возможности уравнять один гендер и другой на уровне сознания и культуры непродуктивны. Это всегда некая иллюзия равенства.
Принципиально важно в этой модели также то, что различия существуют только благодаря жестким границам: здесь не бывает чего-то третьего, либо ты плюс, либо ты минус, либо ты мужчина, либо ты женщина. Если ты не совсем мужчина — значит ты скорее женщина, если не совсем женщина — значит скорее мужчина. И эта взаимоисключающая бинарность существует на уровне культуры, на уровне бытового сознания. Любой человек, который оказывается недостаточно маскулинным рассматривается как скорее феминный, любая женщина, которая оказывается недостаточно феминной, рассматривается как мужеподобная.
Никого этому специально не учат, так устроено сознание и язык. И это невозможно искоренить воспитанием. Можно было бы сказать, что такой порядок несправедлив, но от того, что он несправедлив, я не перестану так чувствовать. Эта система «женское-мужское» и получила название гендерной схемы.
В ней «мужчина» и «женщина» определяются как противоположные, при этом считается, что один из них основной (первичный) и самодостаточный, а второй — вторичный, дополнительный. При этом термин, считающийся основным, сам конструируется вокруг своей противоположности: «мужчина» — это «не-женщина».
Это то, с чем сталкивается каждый человек, с чем он живёт, что зашито в его сознании в результате процесса социализации. Мы с этим вырастаем, мы так чувствуем и воспринимаем. Исследования, которые я проводил, свидетельствуют о том, что эта гендерная схема присутствует у любого человека вне зависимости от гендера. Ощущение, что мужчины и женщины противоположны, и не просто противоположны, а что мужское лучше, чем женское, присутствует в сознании любого человека.
Одна из задач бинарности заключается в том, чтобы поддерживать в обществе идею превосходства всего мужского. Соответственно, существует асимметрия в пользу маскулинности, андроцентризм.
© Даша РомановичКрайне важно сказать, что на уровне бытового сознания, наивных представлений, которые существуют в обществе, считается, что есть некие психологические, личностные, поведенческие качества, которые могут быть отнесены или к маскулинности, или к феминности. При этом, когда мы говорим про попытку изучать маскулинность и феминность на психологическом уровне, нужно понимать, что это невозможно. Потому что нельзя изучать то, чего нет. Я маскулинен по отношению к кому? По отношению к другому гендеру. Хорошо, может быть я маскулинен, но у меня нет таких качеств, которые можно было бы назвать маскулинными, это некий собирательный образ. Причём собирательный интуитивно, с точки зрения восприятия меня. Кто-то меня воспринимает как более маскулинного, кто-то как совсем не маскулинного. Это опять-таки некое восприятия меня, а не какие-то мои качества.
Качества, которые можно было бы назвать принадлежащими мужскому гендеру и которые отсутствуют в женском — это нонсенс. Нет таких качеств. Точно так же, как и наоборот — нет качеств, которые можно было бы отнести к женскому гендеру, но которые отсутствуют у людей мужского пола или мужского гендера.
Это всегда некие минимальные различия, точнее говоря, система различий в процессе взаимоотношений, которые возникают между гендерами, а вовсе не какие-то характеристики, которые можно было бы измерять.
На сегодняшний день можно говорить о четырех концепциях взглядов на маскулинность и феминность, сформировавшихся за прошедший век: биполярная модель, ортогональная модель, неортогональная модель и современная модель, которая была сформулирована Сандрой Бем, — теория гендерных линз.
Биполярная модель была впервые сформулирована в 1930-х. Она не научна с точки зрения современного взгляда и отражает общественные представления, существующие на уровне бытового сознания, когда утверждается, что маскулинность и феминность людям присущи изначально в соответствии с половой принадлежностью, что человек либо мужчина, либо женщина и, соответственно, его психология либо мужская, либо женская, либо он маскулинен, либо феминен. Любое отклонение от этого уже рассматривлось как психиатрический диагноз и патология. Это представление просуществовало где-то до 1970-х годов.
Основополагающие утверждения этой модели:
• маскулинность и феминность являются глубинными и изначально присущими, внутренними аспектами личности;
• биполярность: индивид может быть или маскулинным, или феминным, но не обладать теми и другими качествами одновременно;
• психическое здоровье: отклонение от конвенциональной взаимосвязи «пол-гендер-желание» свидетельствует о наличии патологии.
В рамках него считалось, что гендерные особенности любого человека формируются к пятилетнему возрасту и не меняются в течение всей жизни.
В семидесятых годах XX века была сформулирована так называемая ортогональная модель. В ней выделялось четыре психологических типа:
• маскулинный;
• феминный;
• андрогинный (имеющий высокие показатели по шкалам как типично мужских, так и типично женских свойств и качеств);
• недиферинцированный (имеющий низкие показатели по обеим шкалам).
Если мы говорим, что изначально бинарная модель отражала систему взаимоотношений, которые существовали в социуме, то ортогональная модель точно также отражала модель отношений и изменений, которые произошли в обществе. Вдруг обнаружилось, что женщины могут наравне с мужчинами выполнять разного рода социальные функции, могут достигать вершин в образовательном и общественном развитии, достигать карьерных успехов. Получалось, что помимо традиционно женских качеств у них есть ещё качества, которые традиционно обнаруживались у мужчин. Более того, оказалось, что и мужчины тоже обладают какими-то качествами, которые раньше приписывались женщинам.
Появилась идея о том, что любой человек может быть так называемым андрогином и иметь высокие показатели по типично мужским и типично женским свойствам и качествам. Считалось, что наиболее социально адаптированными людьми являются как раз андрогины. Также считалось, что есть люди с низкими показателями и по тем, и по другим качествам. Их назвали гендерно недифферинцированными.
Беда заключается в том, что наука психология сплошь и рядом оказывалась заложницей каких-то социальных представлений и заказов, а вовсе не отражала серьезные и глубокие исследования. Зрелость этой науки была такова, что она приходила к каким-то выводам, опираясь на то, что видела. То есть, мы видим, что есть женщины, которые ничуть не хуже мужчин, тогда мы говорим, что, значит, у них есть мужские качества. При этом мы не можем сказать, что у них нет женских качеств. Вот и получается, что у них есть и те, и другие.
В 1983 году Сандра Бем составила полоролевой опросник на основе этой модели. Однако позднее психологиня пришла к мысли, о которой я уже говорил — что мы измеряем то, чего не существует. Маскулинности и феминности не существует в реальности как некой конкретной характеристики, а раз их не существует, то сама идея их измерения превращается в нонсенс.
Позднее была сформулирована неортогональная модель. В отличие от ортогональной, где качества маскулинности и феминности независимы (составляют два самостоятельных списка), неортогональная модель предполагает, что часть качеств соответствует модели, где один полюс входит в параметры маскулинности, а другой — феминности. В рамках андроцентризма чаще всего оказывается, что «положительный» полюс приписывается маскулинности, а «отрицательный» — феминности.
В начале 1990-х Сандра Бем сформулировала теорию гендерных линз, согласно которой линзы гендера встроены в дискурсы культуры, общественные институты и сознание отдельных людей.
Традиционные социальные (культуральные) представления в отношении мужчин и женщин:
• Психологическая и биологическая природа мужчин и женщин различна (гендерная поляризация).
• Мужчины по своей природе представляют собой лучший, а потому господствующий пол (андроцентризм).
• Различия мужчин и женщин, как и мужское превосходство являются врожденными, а потому естественными (биологический эссенциализм).
Через эти линзы гендера мы воспринимаем окружающий мир, ими преломляется наше сознание, представление, взгляд на окружающих и на самих себя, в результате чего мы видим не реальность, а то, что нам подсовывает бинарная модель.
Получается, что разделение мира на мужское и женское является искусственным. Невозможно представить, что природа сделала цвета мужскими или женскими. Или что геометрические фигуры могут быть мужскими и женскими. Или что пиво может быть с мужским характером. Пиво не имеет никакого характера, тем более мужского или женского.
Это метафоры, которые выстраивают наши представления об окружающем мире будто это некая однозначная данность. Социальные представления, зашифрованные, зафиксированные в языке, навязывают себя личности, которая не может себя мыслить в отрыве от этого.
© Даша РомановичТаким образом язык является важнейшим творческим ресурсом и без изменения языка невозможно изменение гендерных представлений, поэтому когда мы говорим о появлении новых слов, то это всегда новый взгляд, не важно на что. Когда этот взгляд или это слово обрастает определенного рода смыслами и значениями, оно расширяет сознание не только конкретного человека, но и всего социума.
Язык не просто фиксирует гендерную идентичность, характеристики или качества, связанные с гендером, он их конструирует и создает.
Так называемые гендерные различия являются результатом наших представлений о них. Они зашиты в гендерных линзах, а вовсе не отражают их фактическое существование. Мы эти различия додумываем, потому что нам кажется, что они должны быть. Даже когда их нет, мы их ищем и находим. И на них опираемся, будто они действительно существуют.
И когда мы говорим о понятиях «мужчины» и «женщины», крайне важно понимать, что это как раз и есть некая социальная идентичность, которая по сути дела опирается на биологическую данность как маркер этой идентичности. Это не то, из чего вырастает идентичность, а то, к чему она привязана: к биологической данности, и поэтому если у тебя биологическое тело «такое», то у тебя должна быть «такая идентичность». Не потому, что она у тебя есть, а потому, что тебе приписывают её наличие и ожидают тебя видеть, слышать, ощущать и воспринимать в соответствии с этой самой идентичностью.
Вся эта модель существует только в системе взаимоотношений между мужским и женским, и поэтому в настоящее время в рамках той модели, о которой я говорю, гендер рассматривается прежде всего как некий конструкт, который человек демонстрирует в социуме, то как он проявляет себя в определенных ситуациях в соответствии с тем языком, который существует в культуре.
Тогда и сам пол приобретает социально заданный характер, потому что то, что относится к полу или то, что воспринимается как некие половые признаки — на самом деле не столько половые признаки, сколько гендерно значимые признаки, а вовсе не то, что напрямую связано с репродуктивными функциями.
И пол, и гендер являются результатом социального конструирования и взглядов, которые существуют в культуре. Их ценность для социума заключается в поддержании крайне важных социальных границ, определении прав и обязанностей. Категории (в данном случае гендерные) создает человеческое сознание. Оно выстраивает определённые границы, которые, с одной стороны, помогают нам как-то ориентироваться в мире, а с другой по сути дела и загоняют мир в классификационные категории, вовсе не потому, что он там находится, а потому, что так удобнее в том устройстве, которое существует в конкретной культуре.
На индивидуальном уровне гендерная идентичность — это уникальный портрет личности. В таком ракурсе она имеет три компонента:
• морфологическая идентичность, связанная с сознанием и принятием или непринятием своей половой принадлежности, или анатомическая половая идентичность;
• гендерное ролевое поведение, или полотипическое «маскулинное» и «феминное» поведение, которое в каждой культуре может иметь свои особенности;
• сексуальная ориентация, предпочтение сексуального партнера или выбор сексуального объекта.
Эти три компонента формируются последовательно и вносят свою лепту в формирование гендерной идентичности.
Изначально существует так называемая первичная гендерная идентичность, она связана с тем, что ребёнок узнаёт, к какому полу его относят, называют его мальчиком или девочкой. Это всего-навсего отправная точка для последующего взаимодействия с окружающим миром, точно так же, как знания о своём имени.
Дальше начинается усвоение определенных правил гендерного взаимодействия, так называемая гендерная социализация, когда усваивается социальный язык, дальше любой ребёнок занимается тем, что примеряет этот гендер на себя — в какой степени я могу вести себя правильно, насколько меня воспринимают правильно, насколько мне комфортно или некомфортно в том, как я себя веду, или у меня возникают какие-то сложности, противоречия, несогласия.
Ребёнок отталкивается прежде всего от того комфорта, который он испытывает. Мне нравится играть в одни игрушки, а не нравится играть в другие? Это не имеет отношение к гендеру, это имеет отношение к моим особенностям. Например, эмоциональным.
В зависимости от того тихий я ребёнок или наоборот излишне активный, мне будут нравиться одни игры и не нравиться другие. При этом я, естественно, не отношу эти игры к мальчуковым или девчоночьим — для меня это не важно. Мне важно, что мне нравится в них играть. Но окружающие воспринимают их с точки зрения гендерной принадлежности и говорят, что «этот мальчик ведёт себя не так, как надо, на самом деле он должен был бы играть в другие игры, бегать с мальчиками, а ему почему-то нравится сидеть с девочками». Естественно, начинается перевоспитание этого мальчика, на него начинают навешивать определенные ярлыки, которые никакого отношения к гендеру с его уровня понимания не имеют.
После того, как усвоены эти социальные правила игры, пробуждаются эротические чувства и влечения. Это приходится на пубертат, и осознание того, что я хочу, что я чувствую, опять-таки может совпадать или не совпадать с теми взглядами или представлениями, которые существуют в обществе. Соответственно, я знаю, что хорошо, что плохо, но я чувствую другое. Когда я начинаю ощущать, что я чувствую не то, что от меня ожидают, для меня возникает вопрос — а что с этим делать, как к этому относиться, как с этим жить? Происходит переоценка вообще всей гендерной конструкции. Потому что если я «нормальный мальчик», то я должен любить девочек. А я чувствую, что мне нравятся мальчики. Какой же я тогда «нормальный мальчик»? А тогда кто я?
Ломка идет не по поводу того, что хорошо или плохо с точки зрения сексуального влечения и поведения, а с точки зрения того, кто я такой. Это вопрос идентичностный, а не сексуальный.
Таким образом формирование гендерной идентичности — это всегда вопрос того, что сначала я усваиваю правила игры, узнаю, какова гендерная схема, каковы отношения и системы бинарного мужского и женского, а потом начинаю соотносить свои индивидуальные особенности с тем, что требует от меня гендерная схема, и понимать, где же моё место в ней.
Это происходит и на уровне сознания — то есть, я вроде бы идентифицирую себя с конкретной моделью, пытаюсь принять те правила, те нормы, которые существуют в обществе, под них подстроиться. Считается, что у большинства это происходит достаточно просто и бесконфликтно, но для кого-то это вступает в некое противоречие с их особенностями, и самоощущением. Тогда я чувствую, что не соответствую этим требованиям, у меня возникают вопросы. А кто же я такой? Как мне себя называть? Как к себе относиться? Насколько я «ненормален»? Нужно ли мне лечиться? И так далее.
Если попробовать обозначить на схеме эту сложную систему формирования гендерной идентичности, то здесь, с одной стороны, есть некие конституциональные, биологические задатки, которые заставляют вести себя определенным образом, дают склонностью к тем или иным проявлениям на эмоциональном, поведенческом уровне, они находят воплощение в тех психологических особенностях, которые формируются в дневнике детства и подросткового возраста. С другой стороны, существуют социальные гендерные конфликты, которые подсовывает культура, которая говорит о том, что ты должен вести себя определенным образом, существуют определенные правила игры, ты должен им соответствовать, тогда к тебе будут относиться хорошо. Когда ты их нарушаешь, тебя будут наказывать, тебя будут не принимать, к тебе будут относиться враждебно.
Далее вступает в силу и пробудившаяся сексуально-эротическая сфера, которая заставляет любого человека ощущать себя субъектом и объектом эротического влечения. Я испытываю какие-то желания, меня воспринимают определенным образом, и исходя из этого я должен себя вести в соответствии с гендерными правилами. В результате соотнесения всех этих компонентов и формируются та самая гендерная идентичность, которая получает конкретное название. Точнее говоря, она должна иметь некое конкретное название, которое может существовать в культуре, а может оказаться, что в культуре этого названия нет, и мне придется придумать свое собственное. Кто же я после всего этого?
Из этого следует, что гендерная идентичность — это система внутриличностных смыслов, присвоенных либо самостоятельно выстроенных, определяющих в дальнейшем отношение и к себе, и к другим как представителя гендерной группы, а также выражение этого отношения в гендерном дисплее и в процессе интеракций. То есть то, как я выгляжу и то, как меня воспринимают. Потому что если я хочу, чтобы меня воспринимали одним образом, я буду выглядеть так. Если я хочу, чтобы меня воспринимали иначе, наверное, я буду выглядеть иначе. И в процессе взаимодействия это всё закрепляется, реализуется и обретается как нечто позитивное или, наоборот, как нечто негативное.
Ни у одного человека гендер полностью не воспроизводит гендерные категории, существующие в культуре, а является его личной интерпретацией. В зависимости от того, какой я, я могу любое, условно говоря, упражнение выполнять в меру своих возможностей, а не так, как мне его показывали. Я могу выглядеть так, как могу, а не так, как мне или окружающим хотелось бы.
Давлеющим понятием здесь является так называемая гетеронормативная матрица, которая считает, что все подсистемы гендерной идентичности должны существовать в едином неизменном пакете, все компоненты которого четко соответствуют друг другу. В реальности такого не бывает.
Гетеронормативная матрица «пол-гендер-желание» имеет ряд положений, включенных в доминирующий дискурс:
• Пол «должен» соответствовать вашему гендеру, который «должен» соответствовать сексуальности.
• Ожидается, что биологические женщины будут идентифицироваться как девочки и женщины, и испытывать влечение к мальчикам и мужчинам.
• Биологические мужчины «должны» идентифицироваться как мальчики и мужчины, и испытывать влечение к девочкам и женщинам.
Если же большинство людей ощущают, что они вполне согласны с тем, что их приписали к определенному полу, мол, ну да, никаких возражений у меня на эту тему нет. У меня пробудилось некое эротическое влечение, мне сказали, что съедобно, что несъедобно, и я с этим согласен, хорошо, меня этот вариант тоже устраивает. Тогда единственный компонент, по которому мне нужно совершенствоваться — это компонент ролевой адекватности. То есть, в какой степени я маскулинен или в какой степени я феминен. И, соответственно, когда я совершенствуюсь в этом компоненте, ко мне никаких претензий быть не может. Вопрос заключается только в том, насколько хорошо я могу соответствовать этой ролевой модели маскулинности и феминности. И вся идентичность тогда оказывается не столько идентичностью, сколько ролевой адекватностью.
Эти готовые модели я могу черпать из культуры, из средств массовой информации, рекламы, книг, сказок. Везде они прописаны достаточно чётко и ясно в рамках той самой патриархальной модели, которая традиционно была выстроена в прежние эпохи и по-прежнему находится в сознании потребителя современной культуры как нечто однозначно ясное, четкое и неизменное. Эти гендерные стереотипы и являются обобщенными образами феминности и маскулинности, в которых всё вроде бы правильно и беспроблемно.
Когда мы говорим о зрелости идентичности, то видим, что есть люди (или большинство людей), которые просто-напросто усваивают правила игры, их повторяют и воспроизводят. Но это не зрелая идентичность. Зрелой идентичность является тогда, когда она приобретает авторский характер. Когда человек проходит через определенное осмысление и осознание тех самых гендерных особенностей или, точнее говоря, своих особенностей в гендерном контексте. Эта зрелая гендерная идентичность возникает и формируется только тогда, когда человек проходит через дистанцирование от ролевых моделей, когда он понимает, что эти ролевые модели в общем-то не очень ему подходят. Есть некий собственный вариант, собственная необходимость формулирования того, а что же моё? В какой степени это моё? Насколько это мне подходит или нет?
Процесс прохождения через кризис построения гендерной идентичности, который очень часто приходится на подростковый период, связан с тем, что это и рефлексия (осознание того, что я, наверное, какой-то не совсем такой, не совсем стандартный, не стопроцентно относящийся к тому или другому традиционному гендеру), и дистанцирование от этих ролевых моделей и, соответственно, возможность обретения понимания того, какой же я и формирования своей собственной новой конфигурации, где я больше ориентируюсь на себя и меньше — на то, что принято в социуме.
Это рассогласование чаще всего и рассматривается как некое отклонение и гендерное расстройство. Человек, который ведёт себя не в соответствии со своим полом, рассматривается как «неправильный». И человек, который испытывает чувственные влечения, которые любят называть «нетрадиционными», хотя к традициям это не имеет никакого отношения, опять рассматривается как «неправильный».
Если мы говорим об отношениях между гендером и сексуальностью, здесь для нас принципиально понимание, что традиционный взгляд (существующий на уровне бытового сознания), и реальность — прямо противоположны. Традиционно считается, что сексуальность определяет гендер, а в реальности оказывается, что гендер определяет сексуальность. Исходя из вашей гендерной идентичности вы ведете себя определенным образом в сексуальных отношениях. Гендер организует сексуальность и, соответственно то, кем я себя ощущаю, кем я себя определяю в рамках гендера, будет определять и то, что я делаю в сексуально-эротической сфере.
Поэтому смысловое наполнение сексуальной ориентации и её превращение в идентичность опять-таки выстраивается исходя из концепции, существующей в культуре. Если я считаю, что нельзя себя вести определённым образом в эротических, в сексуальных отношениях, что это неправильно и нехорошо, то я себя так не веду ровно потому, что это противоречит моим взглядам и представлениям, моей концепции. Если я считаю, что это нормально, то я тогда могу себя вести определенным образом. Но первичным оказывается не поведение, а самосознание.
Становясь активным участником процесса конструирования гендерной идентичности я принимаю или отвергаю модели и роли, которые мне предлагает общество, организую свое «я» в соотвествии и с моими индивидуальными особенностями, и, если мы говорим про сексуально-эротическую сферу, в соответствии с особенностями своей сексуально-эротической сферы.
Но когда я начинаю это всё выстраивать, не важно, в какую сторону — гетеронормативности или гомоэротичности, — я сам начинаю меняться. Мои изменения происходят в процессе самоконструирования, другое дело, что этот процесс носит уже более зрелый характер. Это уже не формальное копирование чего-то, это понимание того, кто я, что мне нужно, что мне нравится, что мне не нравится, в какой степени я могу или не могу это проявлять.
Исходя из этого оказывается, что сексуальная ориентация это тоже некая интерпретация действий и чувств. Сексуальной ориентации как таковой, как мы знаем, не существовало до XIX века. Попытки говорить о том, что у людей в античный период времени или в какую-то другую эпоху существовала сексуальная ориентация — это наша проекция на ту эпоху.
Изначально сексуальной ориентации не существовало, потому что не существовало необходимости выстраивать идентичность вокруг определенного сексуального поведения и взаимодействия.
Поэтому когда мы говорим про ориентацию — это тоже довольно сложный конструкт, который имеет целый ряд независимых компонентов. Мы склонны формировать идею о том, что всё это нечто монолитное и единое, в реальности же оно может быть чрезвычайно разнонаправленно. Поэтому когда мы говорим, например, про гомо- и гетеросексуальность, нужно говорить о сложной модели сексуальности, которая оказывается подсистемой гендерной идентичности как более широкого понимания самого себя и своего места в социуме. Тогда и сексуальность или особенности сексуальности, модели сексуальности выстраиваются самим человеком в соответствии с выбором идентичности.
До тех пор, пока я себя считаю цисгендерным мужчиной, я веду себя определенным образом. Когда я перестаю себя таковым считать, обнаруживается, что у меня есть ещё какие-то желания и возможности демонстрировать некие формы поведения или формы сексуального удовлетворения, которые раньше для меня не существовали, были под запретом.
Т.е. формирование гомосексуальной идентичности — это процесс изменения социального сознания. Когда изначально некий сексуальный акт, в котором участвовали люди, стал превращаться в тип личности.
Когда появился тип личности, тогда появилась и идентичность, потому что тип личности — это и есть идентичность. До тех пор, пока не было такого диагноза — не существовало такого человека. Появился диагноз «гомосексуализм» — появились «гомосексуалисты», которые вышли за границы клиники, стали людьми, которые живут в обществе и которые себя таковыми ощущают и осознают. Но не потому, что они перманентно находятся в неких сексуальных отношениях, а потому что они начали видеть своё отличие от других, какие-то особенности, которые якобы у других отсутствуют, то есть находить некое свое самосознание. Причём, что крайне важно, когда мы говорим про гендерную идентичность — она выстраивается по принципу «я нахожу положительное в том, что есть в этой идентичности». То есть не бывает отрицательной гендерной идентичности. И вот чем она хороша — это как раз вопрос, на который отвечает каждый для себя, неважно, к какой идентичности он принадлежит. Я гей, я хороший, и дальше начинается — чем я хороший? Я цисгендерный мужчина, я хороший, дальше — чем я хорош? Я женщина, я хорошая, опять-таки — чем я хороша?
Это противопоставление, вычленение своей идентичности через призму правильности, плюса, отличия от других, фактически является той самой объединяющий моделью, которая позволяет мне находиться в этой гендерной идентичности, а не отказываться от неё. До тех пор, пока она хорошая, я в ней. Как только она перестает быть хорошей, я пытаюсь от неё избавиться, найти, где же мне комфортно. Она комфортна, когда в максимальной степени совпадает с тем, что я чувствую. Поэтому выбирая из того, что есть в социуме, я выбираю то, что мне ближе. Выбрав, я врастаю в это, обретаю то позитивное, что в ней есть, или нахожу дополнительное позитивное, которое, может быть, окружающим не видно.
Получается, что и сексуальность в значительной степени задана, потому что она маркирована определённым образом как что-то «правильное» или «неправильное», есть некая интерпретация, которая существует в социуме применительно к разного рода сексуальным действиям, и есть ещё объективный смысл — а что же это для меня? Для меня это может быть то же самое, что все думают, или, наоборот, что-то совсем другое.
Тогда возникает необходимость говорить о том, что и сексуальные интересы, и сексуальное влечение — это не нечто биологически заданное, это одна из форм, которая очеловечена, то есть приобретает некий социальный смысл, социальное значение. Не существует изначально некого сексуального желания, которое имеет некое содержание, психологические смыслы, оно обретает их в процессе понимания и усвоения тех представлений, которые существуют в социуме.
Гомосексуал получил характер, морфологию, анатомию, психологию, отличную от гетеросексуалов, но это произошло опять-таки в результате трансформации взглядов и представлений на сексуальность в целом, что наблюдалось в конце XIX — в начале XX века.
На этой диаграмме речь идет о том, как себя воспринимали в детском, подростковом возрасте цисгендерные геи и гетеросексуалы. Здесь мы видим, что существовали определенные личностные проблемы. «Лучше родиться женщиной» — так ответили более половины гомосексуальных мужчин. «Ощущали себя больше женщиной» — почти 45% гомосексуальных мужчин, и так далее. Но, как вы видите, и у цисгендерных мужчин в детском, подростковом возрасте такое могло быть.
По этим графикам нельзя сказать, какая будет идентичность потом. То, кем они себя создали, сформировали, какую гендерную идентичность на себя приняли, становится понятно тогда, когда они достигают определённого возраста. Мы бы могли сказать, что человек, который считал, что лучше родиться женщиной, ощущал себя больше женщиной, которому нравилось надевать женскую одежду — это трансгендерный человек. Но на деле они не стали трансгендерными людьми, они стали геями. И человек, который то же самое говорил, почему-то стал цисгендерным мужчиной.
Гендерная идентичность формируется самим человеком под влиянием целого ряда факторов. Понятно, что ощущение себя больше тем или другим отражает какие-то индивидные особенности, характерные для определенного рода людей, в данном случае для людей мужского пола. Но при этом они дальше что-то с этим делали, они с этим боролись, они это не принимали, ощущали, что это не про них, что такого не должно быть, и, соответственно, формировали другую гендерную идентичность, в значительной степени в соответствии с той моделью, которая либо максимально нормативна в этом социуме, либо хорошо известна. Гомосексуальная модель тоже более широко распространённая, не такая травматичная. Я могу оставаться гомосексуальным мужчиной и делать вид, что меня вроде как и нет, не видно, что я не совсем такой, как все остальные, как цисгендерные гетеросексуальные мужчины. Потому что если я начну говорить о том, что я не мужчина, а женщина, то мне придется быть на виду у всех и, наверное, это куда как более травматично.
Но это уже другой вопрос. Наше исследование показывает, что более 70% гомосексуальных мужчин имели проблемы становления маскулинной идентичности, то есть цисгендерной идентичности, еще до формирования сексуальных предпочтений. Они отличались уже в детстве и подростковом возрасте.
Выборка этого исследования — 640 молодых гомосексуальных мужчин, из них цисгендерных мужчин — более 500. Средний возраст — 25 лет. Опрос проводился в рамках моего диссертационного исследования особенностей формирования идентичности гомосексуальных и гетеросексуальных мужчин.
Как мы видим, почти половина ощущали себя психологически ближе к женщинам. Когда возникает некое представление о том, что гомосексуальность или трансгендерность являются чем-то врождённым, очевидно, что это вопрос мировоззрения социума, который говорит о том, что если мы чего-то не понимаем, если мы не видим внешних причин, то наверное причины внутренние. А что у нас считается внутренними причинами? Биология. Значит, «что-то не так» с биологией. Эти представления существуют и в медицинском дискурсе, и в социуме. Представления о том, что либо тебя таким воспитали, либо твоя природа «какая-то не такая».
В исследовании опыта гомосексуальных мальчиков выявились закономерности: идентичностные проблемы, ощущение своей атипии, проблема усвоения маскулинной модели поведения, отсутствие возможности найти общий язык со сверстниками. Нас это интересует сейчас именно с точки зрения понимания того, что любая проблемность «я не такой как все» заставляет задуматься о том, какой же я есть.
И когда я начинаю думать, анализировать, какой я есть, для меня встает другой вопрос — хорошо, а как это называется? Есть такой диагноз? Тогда наверное у меня такой диагноз. Это не диагноз, это просто какая-то особенность? Тогда как эта особенность должна называться? Мы начинаем обращаться к тому, что существует в социуме, литературе, культуре, и начинаем заниматься поисковой активностью, направленной на категоризацию себя, на самоопределение, нахождение своего места в этом социуме.
Когда мы говорим про гомосексуальную идентичность, гендерная идентичность мужчин-гомосексуалов строится как идеологическое отрицание феминности. Но с точки зрения культуры гомосексуалы феминны. Культура говорит, что раз вы «не мужчины», то вы феминны.
С точки зрения самосознания, самоощущения идентичности гея — это как раз отрицание своей феминности, утверждение того, что я другой. И это опять закономерность, которая характерна для построения гендерной идентичности. Любая гендерная идентичность строится по принципу нахождения себя как отличающегося от любой другой идентичности.
Зарубежные исследования формирования гомосексуальной идентичности всегда подчеркивали, что формирование гомосексуальной гендерной идентичности построено на ощущении и понимании себя как отличающегося, «не такого как все» (Isay R. 1989). Я отличаюсь от обычных цисгендерных мужчин, значит я какой-то другой.
Поэтому когда возникает вопрос о том, что является нормой, а что патологией, парадокс заключается в том, что мы вообще не должны говорить про норму или патологию, когда речь идёт о гендерной идентичности, потому что это психологическое содержание. Но с точки зрения медицинского дискурса, социального дискурса, всё то, что не укладывается в традиционные представления, существующие в головах тех же самых медиков-экспертов или социума в целом, маркируется как патология.
Но как только мы переходим на психологический уровень, на психологическое содержание, на психологию человека, то никакие стандарты здесь существовать не могут. Этот модернистский подход «норма-отклонение», когда норма одна, а всё остальное — отклонения, это как раз нонсенс, который неприменим к внутреннему миру человека.
Одна из проблем заключается в том, что каждый раз, выстраивая некую гендерную идентичность, любой человек пытается найти своё место в существующей модели. Если в этой модели есть только две идентичности, то у человека нет выбора.
Выбор у него один — либо одно, либо второе. Если существуют три модели, четыре, пять — тогда появляется какой-то выбор. И тогда опять-таки обращение и прислушивание к самому себе, внимание к тому, какой же я есть, оказывается неким потенциалом для индивидуальной самореализации.
Гетеронормативная модель, которая существует в социуме, выстроена по принципу «у тебя должно быть то, что должно быть, а всё остальное спрячь и никому не показывай». Эта модель, ущербная и половинчатая, говорит о том, что «нормально только то, что мы принимаем, а всё остальное ненормально и поэтому у тебя этого не должно быть», — в конечном счёте любого человека заталкивает в определённые стандарты, в рамках которых он и должен функционировать. Более того, в рамках этих стандартов любой человек будет ощущать себя не совсем правильным, потому что всегда будет чувствовать, что у него есть ещё что-то, что нужно прятать, ещё что-то, что не совсем хорошо, еще что-то, чего не должно быть или якобы не существует у всех остальных, потому что «все нормальные, а я один такой отличающийся».
Так вот, если речь идёт о разного рода гендерных моделях, точнее говоря, осознании себя в определенных гендерных моделях, то всегда возникает вопрос о том, что если они не привязаны к биологии и существуют в социуме — сколько этих моделей может создать культура? Ясно, что их может быть значительно больше, чем две. Соответственно, возникает множество других очень важных и интересных вопросов.
«Мужчины» и «женщины» — это социальные категории, социальные функции. Разрушить эти категории и достигнуть некоего оптимума функционирования каждого конкретного человека в социуме возможно только тогда, когда будет осуществлена деконструкция существующего гендерного порядка, когда будут разрушены концепции маскулинности и феминности. Поскольку, как я уже сказал, очевидно, что нет каких-то психологических качеств, которые имеют половую принадлежность, то все представления о том, что такое маскулинность и феминность приобретают характер неких ложных сущностей, которые существуют в социуме, в сознании социума, в культуре, а не являются принадлежностью каждого конкретного человека. Если уничтожается это измерение маскулинности и феминности, исчезает камертон, который говорит нам о том, что нужно ориентироваться на какие-то стандарты, которых никто никогда не видел и не слышал, и становится очевидно, что любой человек должен заниматься самореализацией и саморазвитием, отвечая на вопрос, кто же он на самом деле, а не кем он должен быть в соответствии с требованиями, которые предъявляет к нему социум.
