В эти моменты я вспоминаю, как легко ценность нашей личности, и те узы, которыми мы связаны с нашими любимыми, ослабевает под прицельным взглядом общества. Это тюрьма не только для трансгендерных женщин и матерей, но – как я все больше осознаю – для всех матерей и женщин. Мы – помеха в мире, который рассматривает на как пассивные податливые сосуды, где, определяемые гнетущим нормативным взглядом, мы заключены в тысячи мизогинных формулировок, веками принимаемых за неоспоримые «законы природы». Под этим взглядом ценность личности – это реальность мужчины, в то время как ценность женщин заключена в их телах.
Трансгендерные женщины – на линии разлома в этом гендерном ГУЛАГе. Наша женственность распространяется только на то, кем мы являемся как личности, не включая в себя физические атрибуты, традиционно ожидаемые от нашего гендера. Таким образом, признание за трансгендерными женщинами их женственности равнозначна признанию личности в женщинах вообще. Оно означает принятие того факта, что женщины – это не ходячие и говорящие комплекты из яичников, маток и вагин, но нечто более неосязаемое, рассудочное.
Я убеждена, что этим и объясняется упорность общественных попыток свести на «нет» трансгендерную женственность, аннулировать ее. Признать наше существование как женщин – значит распутать комплексное понятие женского тела, на котором построен патриархат. Это бросает вызов идее о том, что мужчины и маскулинность имеют монополию на индивидуальность личности, низводя женщин и фемининное до тюремного условия быть ничем, кроме как телом.
Мое трансгендерное материнство отрицается по умолчанию, например, этими унизительными взглядами на детской площадке, когда оно не атакуется устно, в медиа как неестественное, нереальное и мошенническое.
В моем теле не хватает деталей, которые позволили бы мне быть принятой патриархатом в качестве матери. Матка ценится этим режимом больше, чем годы внимательного участия в жизни младенцев, которые предполагает материнство.
Грудное молоко ценится как жидкое золото, тогда как часы укачивания новорожденного – не более, чем детали.
Социальное внимание, по сути, является нормализованной коллективной слепотой.
Тем не менее, есть факты, которые не может уничтожить даже этот тиранический взгляд. Хотя в моих чреслах не было матки из плоти, была матка в моем сердце, которая заботилась и охраняла всех троих моих детей; моя душа была беременна ими, когда мое тело не могло этого. К тем, кто считает меня непригодной или неспособной к материнству, мало относится тот факт, что мои дети ничего не знают про яйцеклетки и сперму, про матку и роды; они знают объятия и сказки, подгузники и кремы, и мою бездонную любовь.
То, что волнует моих детей – это то, что связывает нас сквозь время: песни, которые я им пою, тепло моего тела, когда они просыпаются среди ночи от плохого сна и перебираются ко мне в кровать. Они не знают, и их не волнует, что у меня между ног, не говоря уже о том, что у меня за лобковой костью или в хромосомах. Они чувствуют, так, как не чувствует общество, что я люблю их так, как может только мать. Боль, которую может причинить им мой трансгендерный статус, исходит от тех, кто отрицает этот простой факт. От тех, кто отрицает мою легальность, и вместе с этим ранит моих детей, говоря им, что главная правда в их жизни «на самом деле» ложь.
К несчастью, трансгендерные женщины с детьми зачастую избегают термина «мать», отступаясь от себя в пользу патриархатного редуцирования материнства к набору органов. Или же они принимают некую версию термина «в кавычках», помещая себя на второе место в сравнении с той, кто выносила и родила их детей, независимо от жизненной правды их семей. Я подозреваю, что многие, хотя и не все, отрекаются от языка материнства не по желанию, а из-за социального давления. «Как смеют они называть себя матерями, не имея ни яичников, ни родового канала?».
Я мать, и те, кто у кого есть возражения, могут оставить их при себе. Я реальна, во всей полноте этого слова, и, в моем случае, именно как мать моих детей. В моем материнстве нет дополнительных пометок, оговорок и извинений, вопреки всем предрассудкам узколобого общества.
Эти предрассудки больно ранят не только семьи с трансгендерными матерями или другими ЛГБТК-матерями. Даже цисгендерные гетеросексуальные матери, которые, например, усыновили ребенка, сталкиваются с похожими неуместными расспросами и не рассматриваются как «настоящие» матери своих детей. Увы, наша якобы развитая цивилизация продолжает восхвалять самые древние законы плоти и крови.
В нашей социальной матрице существуют субъекты-мужчины и объекты-женщины, и это соответствует «общепризнанным» представлениям о материнстве и отцовстве. В отличие от матерей, отцы не полностью обусловлены телесностью. Вследствие этого, небиологические отцы с большей готовностью воспринимаются обществом как отцы, в то время как небиологические матери как матери не воспринимаются. Матерью традиционно считается женщина, которая родила ребенка, а не та женщина, которая живет жизнью матери с ребенком.
Проще говоря, мужчина – это личность, а женщина – тело. Это всеобщая женская проблема, а в отношении трансгендерной женственности она становится еще более выпуклой. Мужчина делает, а с женщиной делают, мужчина трахает, а женщину трахают. Женщины имеют «срок годности» как матери и любовницы.
Наша ценность привязана к нашим телам, нашей способности забеременеть и быть сексуальными объектами, с девственными вагинами, в которые мужской член может проникать и которыми обладать. Если наши тела определяются как несоответствующие критериям, мы расцениваемся как бесполезные мешки плоти, не-женщины и, конечно, не-матери.
Я не идеальная мать, как и ни одна другая женщина. Однажды мои дети могут поставить мне в вину мой стиль материнства и заключить, что я плохая мать. Но никто, даже они, не могут отменить мое материнства, как и никто не может отменить мою женственность. Это факт, с которым недоумевающим наблюдателям на детской площадке или где-либо еще придется смириться.
Перевод текста Mischa Haiser, матери, активистки и исследовательницы в Гарвардском университете I Am a Trans Mother — Deal With It
