Художница и участница Московской феминистской группы Микаэла рассказала MAKEOUT о московской феминистской сцене, левом искусстве, власти и иерархиях в активистских кругах.
Таня Сецко: Я бы хотела для начала немного прояснить координаты и узнать, с какой сценой ты себя больше ассоциируешь, феминистской или художественной.
Микаэла: Вообще я выросла из феминистской сцены. Я бы хотела, безусловно, чтобы появилась московская феминистская арт-сцена, т. е. какая-то среда, которая бы профессионально занималась художественными проектами и при этом по политическим позициям была бы феминистской. Но это не так просто. Вот сейчас мы с Мариной Винник делаем проект, в котором хотим создать это пространство. К арт-сцене я отношусь, конечно, но, грубо говоря, я не в тусовке. За последнее время я участвовала только в политических выставках. Не знаю, плохо это или хорошо, но это так. Вообще арт-сцена с трудом принимает политические художественные высказывания. Сильна установка о том, что «мы делаем Искусство» — и оно оторвано от социального контекста. Меня же больше интересует искусство, связанное с повседневностью, то, что имеет отношение к людям. Иными словами, не абстрактная конструкция, а реальный опыт. Я не хочу сказать, что сцена, которая не связана с активизмом, феминистским, левым движением, совсем не производит такие высказывания. Производит, но очень мало.
©Микаэла «Народоволки», 2012, Москва
— В отличие от того же Минска, в Москве понятие социального, левого искусства давно звучит в публичном пространстве. Можно говорить про понимание того, что любое художественное действие априори политично, что не существует волшебного мира чистого творчества. Мне интересно, есть ли здесь какая-либо преемственность, перекликается ли то, что происходит сейчас, с тем, что было в 90-х. Например, работает ли в этом плане школа Осмоловского «База» или питерская «Что делать»?
— Да, «База» и Школа «Что делать» предпринимают определенные шаги в этом ключе. По крайней мере, в программе «Базы» есть курсы по теории социализма и тому подобное. Однако если говорить про отчетную выставку «Базы», то работы на ней едва ли были связаны с социальностью. Было всего две работы, которые пытались ставить под вопрос общественное устройство. Гендерную тему не затрагивал никто. Про питерскую школу мне труднее говорить, так как я меньше с ней знакома. Я знаю нескольких сильных художниц, которые работают с темой женского опыта: Анна Терешко, Полина Заславская и Анастасия Вепрева сделали большую работу для Манифесты. Социальное искусство — оно было и есть. Возможно, сейчас мне трудно охватить целостность, но есть группы, активисты, которые включают в свою повестку эти идеи. Однако передо мной всегда стоит вопрос, почему, несмотря на то, что в последнее время женщинам особенно жестко навязывают очень традиционную роль матери и жены, несмотря на то, что идет наступление на права ЛГБТ, это не получает серьезного художественного осмысления. Ни в одной из этих школ нет, например, курса по гендерной теории.
©Микаэла «Народоволки», 2012, Москва
— А как тебе кажется, почему игнорируется этот момент?
— Трудно сказать. Одно я знаю четко: художница, допустим, такая как я, которая хочет ознакомиться с историей феминистского искусства, не может прийти куда-либо и прослушать такой курс. Такого места не существует. Экспертов, которые могли бы прочитать такой курс в полной мере, тоже не существует в Москве или в Питере. Есть те, кто читает отдельно по российскому, зарубежному, современному, но курса по гендерному искусству нет. Все, что остается — книжки, в основном на английском, интернет, дальше можно ехать учиться куда-либо за рубеж. Почему так происходит? Во многом потому, что Осмоловский и Виленский — мужчины, и они делают свои школы современного искусства исходя из «мужской позиции». И с точки зрения отношений власти они не хотят сдавать свои позиции. Все довольно предсказуемо. Думаю, основная причина в том, что на руководящей должности нет конкретной фигуры, которая придерживалась бы феминистских взглядов.
— Да, но от людей, которые связаны с социальной проблематикой, в большей степени ожидаешь рефлексивности, т. е. если вы чувствительны в отношении класса, то было бы органично задуматься как минимум и о гендере.
— Дело в том, что класс можно понимать достаточно абстрактно. Это большая проблема современных школ, которые включают социальную повестку. Я вижу в этом некоторый патронат — мы анализируем общество с точки зрения класса, но сами-то где стоим в этой иерархии, как нас самих касается эта уязвимость? Сейчас часто школы, которые включают в себя левую социальную повестку, делают работы именно такого типа — о чьей-то чужой уязвимости. Можно, конечно, сделать работу про бедных мигрантов, которых так угнетают, но ты сама, когда делаешь эту работу, мигрантка? Ты являешься бесправным существом в государстве или нет? Для меня это очень важно. То, что предлагается с феминистской точки зрения, — это говорить исходя из своей позиции и быть честными. Потому что мы тоже постоянно используем чей-то труд, эксплуатируем кого-то — и тогда, значит, нужно делать работу об этом.
— Удивительное дело, ведь если посмотреть на то же московское или питерское общество, сразу же в глаза бросаются гендерные нюансы классового вопроса, в особенности если мы говорим о миграции. Это настолько очевидно, что уклонение может значить только сознательную позицию художественного сообщества, а никак не случайность.
— Да, у нас есть исследовательницы, но искусством, по большому счету, занимаются только Каменецкая и Туркина из старшего поколения, Надя Плунгян и Вика Ломаско — кураторки из молодого поколения. Это ведь смешно в масштабах России. Другими словами, когда ты в европейской стране говоришь «феминистское искусство» или «gender studies», то понимают, о чем ты говоришь. Есть кураторы, которые специализируются на этой теме, художники и художницы, поле, где об этом можно говорить, а у нас на пальцах одной руки можно этих людей пересчитать.
©Микаэла «Лидия Мастеркова», акция к ЖенИстНочи, 2014, Москва
— Если говорить про феминистскую московскую сцену, насколько это гомогенное сообщество? Или, напротив, насколько оно сегрегированно?
— Скорее второй вариант — разные группы с разными интересами. Время от времени возникают острые конфликты, группы между собой не пересекаются и т.д. И это чаще происходит в интернет-пространстве. Есть группы в интернете, есть в активистской среде, и многие из них с разными пониманиями своих задач, политических установок. Совершенно точно есть радикальное направление, есть то, что ближе к квир-теории. Отсюда возникают большие споры касательно трансгендерности, трансфобии. Это одна из наиболее острых тем.
— А это выливается в невозможность совместной работы оффлайн?
— Да, конечно. Люди перестают сотрудничать, делать какие-либо проекты вместе. Иногда доходит до «Кто организовывает акцию на 8 марта? Ага, эта и эта активистка. Значит, я участвовать не буду». Буквально так.
©Микаэла «Тревога», 2014, Москва
— А можно сказать, что какое-то направление задает тон?
— Мне кажется, сейчас появляется много разных инициатив. Раньше можно было говорить, что была Московская феминистская группа, сайт равноправка.ру и неформальный лидер этой группы Надя Плунгян, одна из наиболее видимых спикерок. Сейчас бы я говорила о децентрации — собирается группа, обозначает свои задачи и действует. Все становится горизонтальным — и появляется выбор, с кем сотрудничать. Есть много разных инициатив. Много относительно того, что было 5 лет назад. Медиапроект «Она» недавно запустился, наш проект, есть анархосцена, которая вообще очень активна. Они делают очень большую работу по переводам, издают зины, например, «Молот ведьм», недавно выпустили зин по самообороне, очень классный.
— А насколько можно говорить о сотрудничестве между активистками и представительницами академической среды?
— Сложно сказать, я не очень знакома с этим полем. Думаю, в Питере это легче, а в Москве, насколько я знаю, затруднено. Это проще делать в университетах Западной Европы, в Литве, Венгрии, Германии — если академическая работа на тему активизма.
— Мне интересно было бы еще поговорить про власть и иерархии. Как это работает у вас? Как часто встречается в активистской, феминистской среде?
— Очень часто. Мне кажется, многие конфликты именно поэтому и возникают. Неформальность организации еще не означает отсутствия власти, конфликтов и конкуренции. Я, наверное, не знаю ни одного проекта, где бы все проходило гладко. В то же время есть понимание, что если ты делаешь активистский проект, необходимо стараться избегать воспроизводства, воспроизведения властной иерархии. На сознательном уровне активистки понимают, что хорошо бы делать проект горизонтально, но другое дело, как это получается на практике. Ведь у всех нас есть привычные патриархатные структуры и привычные способы коммуникации. И их перестраивать очень сложно. Понять, как делать проект эффективно и неиеррахично, не так просто.
©Микаэла «Ужас», 2014, Вена
— А как у тебя вообще все начиналось с активизмом? Феминистская позиция была изначальной или все выглядело по-другому?
— На самом деле все было связано с личным опытом. Я вышла замуж и во время моего брака поняла, что вещи, которые декларируются и которые я считаю нормальными — жена и муж равны, они должны в равной степени выполнять обязанности по дому и так далее, — в моем браке не работают. Мой муж соглашался со всеми этими пунктами, но в реальности это не работало. По умолчанию считалось, что домашняя работа — это моя работа. Разные несоответствия накопились, и в какой-то момент я поняла, что необходимо разобраться, как эта система брака функционирует и почему я чувствую себя в ней плохо. И я села читать книжки. Надо сказать, я не считала себя феминисткой, я была «правильной женой». И вот в каком-то тексте я наткнулась на цитату Симоны де Бовуар, которая удивительным образом повторяла мысли из моей головы. Дальше я начала читать Кэрол Ханиш, Бэтти Фридон, разное. Оказалось, что я во многом могу согласиться с этими женщинами. Так оказалось, что я феминистка. Потом я вышла на Московскую феминистскую группу. С этого начался активизм.
©Микаэла «Ужас», 2014, Вена
— А как ты начала делать граффити?
— Я очень долго шла к тому, чтобы заниматься искусством. Я очень долго думала, что я не имею права, что я нехороша технически, что есть много других художников гораздо лучше меня. На самом деле я давно знала, что хочу заниматься искусством, но силу и уверенность мне дал феминизм. Он помог мне разобраться со страхами и опасениями и начать делать то, что я хочу. Так я сделала проект «Народоволки», получила много поддержки и поняла, что надо продолжать работать.
— А расскажи про ваш проект «Кухня». Как вы ее задумали?
— Мы с Мариной Винник сидели, собственно, на кухне и говорили о том, что у нас есть что сказать, но нет никакой площадки, где мы могли бы работать. Хотелось бы иметь возможность обсуждать проекты, вопросы языка и формы, того, как создается художественное произведение. И если этого пространства нет, то почему бы его не сделать и почему бы не нам? Пока это небольшой проект на два месяца, но если все сложится, то он перерастет в большой. Мы хотим, чтобы арт-сцена приняла феминистское направление, потому что оно одно из самых важных на данный момент.
©Микаэла «Беспомощность», 2014, Минск
— Если мы говорим про феминистское высказывание в искусстве, что здесь имеет большее значение — позиция авторки или те смыслы, которые позволяет считывать само произведение вне зависимости от того, кто его создал?
— Часто бывает, что я в некоторых работах считываю феминистский посыл, который туда изначально не закладывался сознательно. Такая история была недавно с норвежской художницей. Ее работы — фотографии маленьких камерных домашних инсталяций. Например, две губки для мытья посуды, а на них лежит камень. И они приминаются этим камнем. У нее много таких объектов: губки для мытья посуды, тряпки, шарфик в цветочек, ведро для мытья пола, швабра... Это объекты, которые все время ассоциируются с женщинами, и они поставлены в необычные сочетания. Я нахожу в этом феминистский посыл внимательного приглядывания к мелким бытовым приборам. Такой подход нехарактерен для «мужского высказывания» хотя бы потому, что мужчина реже сталкивается с подобными предметами. Я говорю: «Анна Мари, расскажи, пожалуйста...» И она отвечает, что люди часто видят в ее работах феминистский смысл, который она не вкладывала. Получается, она не хотела делать демонстративное высказывание, но, тем не менее, оно получилось неожиданным и вскрывающим «женские» темы. Наверное, про феминистское искусство можно говорить лишь тогда, когда там есть социальная критика и когда художница стоит на определенных позициях. Но в тоже время работы вроде тех, что делает Анна Мари, можно называть искусством с «женской позиции». Я не очень люблю словосочетание «женское искусство», потому что под ним можно понимать очень разные вещи и такого эссенциализма навертеть... Тогда хочется спросить: а чем это, собственно, отличается от патриархатного мышления, которое считает, что женщины — другие, особенные?
А в целом, вот то, что мы сейчас обсуждаем с тобой, мне хотелось бы обсуждать в рамках «Кухни». Очень интересно, что такое феминистское высказывание, как быть, когда женщины утверждают, что они не феминистки, но делают работы, попадающие под это определение. Хочется иметь возможность честно говорить: вот это я так поняла, а это художественное высказывание кажется невнятным. Очень важно, чтобы такая площадка была.
