«Миграция и беженство: ЛГБТ-аспект» » MAKEOUT — Журнал про гендер и сексуальность

Багдан: Добры вечар тым, хто да нас далучыўся. Рады прадставіць нашага сталага наведвальніка і ўдзельніка DOTYK’а. Гэта Міша Бадасян, ён прыехаў да нас з Германіі і разам з Валдзісам, прадстаўніком новай партнёрскай арганізацыі DOTYK’а Human Constanta, правядзе сёння варкшоп «Міграцыя і бежанства: ЛГБТ-аспект». Калі ласка, сустракайце.

Миша Бадасян: Меня зовут Миша, и я к вам приехал из Берлина. Сам я ростовский босяк, но уже давно живу в Германии. Я хочу сделать презентацию, чем я занимаюсь последние полтора года, как я сам превратился в беженца. Я провожу это мероприятие в партнерстве с Валдисом. Все будет так: я начну мероприятие, расскажу о своем опыте, своем творчестве, о беженстве, потом Валдис расскажет об опыте Беларуси, и затем будут вопросы-ответы, хорошо? Я буду импровизировать.

«Я пообещал рассказать, как я превратился в беженца. Мне кажется, это уникальный опыт — понять, что беженство — это не что-то отдаленное и страшное, не какие-то грязные, измученные, бегущие через Турцию, умирающие в морях люди, а это все мы»

Каждый из нас теряет корни, свое существование, хочет найти себя в другом месте, бежит от политики, бежит от убийств, пыток, изнасилования. Больше полутора лет проработав в центре для беженцев, я понял, что сам превратился в беженца и нахожусь на этом пути побега, поиска и что сам я сливаюсь с теми людьми, которые пришли к нам, которые живут в нашем обществе, в нашем городе, в нашем районе, в нашем доме. Сам я художник, занимаюсь перфомансами и снимаю видео. В течение полутора лет я работаю социальным работником в крупнейшем лагере для беженцев в Берлине. Это бывший аэропорт, его переформировали в лагерь для беженцев. Там жило более двух с половиной тысяч людей. Сейчас количество людей уменьшается, потому что мы пытаемся их разместить в нормальных условиях, в нормальных домах. Как я к этому пришел? Сейчас расскажу.

© Фотография. Человек в кадре по пояс, он стоит в городском пространстве. На нём – тёмная серая куртка с капюшоном, застёгнутая на замок. Руки – в карманах куртки. На плечах – красные шлейки от рюкзака. За спиной у человека видна улица и размытые в кадре деревья и здания. Человек смотрит прямо в кадр, его лицо серьёзно. Весь снимок немного размыт, полупрозрачен, и как будто поверх основного кадра с человеком накладывается изображения города.

Началось с того, что я был волонтером в одном ЛГБТ-проекте, он называется «Квартира». Это русскоговорящие люди из Германии, которые помогают ЛГБТ-людям, приезжающим в Германию с разных концов света, в том числе из Беларуси. Я был просто волонтером. Я всегда помогал людям в решении обычных бытовых проблем и боялся уйти вглубь, начать помогать им официально, с бумажками. Мне казалось, что я не имею права, и боялся сделать ошибку. Но потом я преодолел свой страх. Людям, которые приезжают, на самом деле нужна неофициальная помощь — не только заполнить бланки и сделать документы, а просто быть с ними рядом. Все началось с того, что я сделал фотосессию с ЛГБТ-беженцами в кэмпе. Я просто фотографировал их руки. Мне показалось, что очень важно прикоснуться к этим людям, просто понять их быт и быть рядом. Это черно-белые фотографии чернокожей руки. Это мальчик, который живет у меня в кэмпе. Он из Сомали. Я занимался и до сих пор занимаюсь Touch (прим. — название проекта Миши) как арт-исследованием, где я пытаюсь документировать все свои прикосновения к людям. На протяжении полутора лет это прикосновение называется для меня «беженство». Сейчас я работаю в лагере, соприкасаюсь с этой темой и превращаюсь в эту тему. Мне было сложно, на самом деле. Мне казалось, что это не очень красиво, — использовать эту тематику для арт-проекта и показывать себя как художника, «какой я крутой и великий, я помогаю беженцам, делаю что-то красивое». Это заняло около года — прийти к этому и осознать, что я готов говорить с общественностью, делать арт-проекты с беженцами, приглашать их участвовать или помогать мне в проектах. Для этого я сделал видеоклип «Touch». Каждый раз, когда я снимаю видео, я пишу к нему описание — текст-поэму.

Фотография. На белой стене, нижняя часть которой покрыта светлой плиткой в бежевые разводы, расположено два зеркала. Зеркала висят на одной горизонтальной линии, ровно по центру кадра – между ними пространство шириной в две ладони. В левом и правом зеркалах отражается комната со светлой плиткой. В отражении в левом зеркале видны держатели для бумажных полотенец, висящие на стене и открытая деревянная дверь. В отражении в правом зеркале видна дверная коробка, без двери. В обеих зеркалах, в их нижних углах по центру кадра, видны плечи и согнутые руки человека, делающего этот кадр.

Прикосновение

Когда кто-то шепчет тебе на ухо
Глаза наполнятся слезами
Вы двигаетесь и становитесь ближе
Но ты понимаешь, что что-то происходит
Вокруг столько людей
Ты смотришь всё время прямо, взгляд направлен в одну точку
Ты хотел_а бы быть сильн_ой, освободить своё тело
Скоро будет холодно
Ты не сможешь вынести это одиночество
Руки, ноги, всё тело тянет тебя вниз
И ты погружаешься в невыносимую пустоту
Все, что у тебя есть, это другие тела
Это как шелушение кожи
Слой за слоем ты доберёшься до середины
Пробирайся через все границы
Изменяй положение своего тела
Смотри пристально на других
Они тебе нужны, и они от тебя зависят
Сейчас тепло
Ты дышишь чаще, почти вспотев
Время пришло
Твоё тело издаёт звуки, оно танцует и поет.
Беспокойство исчезло
Ты никогда больше не будешь прежним
Всё вокруг принадлежит тебе
Прикосновения к холодной коже оживили её
теперь ты знаешь, что существуешь.

***
If someone whispers into your ear
Tears will fall
You are moving and getting closer to it
But you know that something is happening
There are so many people around
You always look straight and focus on one point
You would like to be strong and free your body
Soon it will be cold
You won’t be able to stand this loneliness
Hands, legs, every part of you is dragging you down
Down there is an unbearable emptiness
All you have is other bodies
It’s like pealing the skin.
Layer by layer you will get to the core
Get over all boundaries
Change your body position
Gaze at others
You need them and they depend on you
It is warm now
You are breathing faster and about to sweat
The time has come
Your body produces sounds, it dances and sings.
Your anxiety disappeared
You will never be the same again
Everything around you belongs to you
You touched cold skin and brought it to life
so you know you exist.

Это моя первая большая работа, в которую я вовлек беженцев и где затронул тему беженства. Видео мы снимали в Анатомическом институте. Это заброшенный институт Берлинского университета. У меня была идея: через соприкосновение с металлом оживить само пространство и тех людей. Последняя сцена — это стол, где резали тела и изучали их. Я хотел оживить человека, превратить это пространство во что-то живое. Работа над таким видео требует много сил, времени и денег. Когда смотришь — кажется, что все просто, три минуты работы. Самое главное — это, конечно, процесс, и я пришел к выводу, что, работая с людьми, особенно с такими темами, самое главное — это как ты общаешься с людьми, как с ними обходишься. Я вовлек в процесс самих беженцев, они тоже принимали участие в съемках. Мне показалось это важным и сильным. Чем я вообще занимаюсь и что для меня важно в искусстве — это когда люди что-то переживают во время съемок. Во время подготовки этого видео один парень из Сирии, ЛГБТ-беженец, который никогда не был обнаженным и никогда не снимался в видео, начал плакать. Он сказал, что не чувствует прикосновений, ему страшно. Страшно, что вокруг столько людей, он чувствовал столько внимания, но не чувствовал прикосновения. Он начал плакать. Сказал, что боится дальше сниматься, но через час все-таки согласился продолжить. Для него это был первый шаг. Впоследствии он принял участие во вторых съемках, чуть позже я покажу это видео. Другой парень — беженец из Камеруна, живет нелегально в Берлине. Для него это тоже был первый опыт — участвовать в арт-процессе, быть обнаженным. Мне потом его подруга рассказала (мне лично он этого не говорил), что он тогда первый раз в жизни почувствовал себя не беженцем, почувствовал, что все равные. То есть этот процесс обнажения, соприкосновения с другими людьми и пребывания в этом процессе дал ему такой нереальный опыт, что он перестал себя чувствовать беженцем. Он почувствовал себя наравне с другими людьми только во время съемки этого видео. Это дало мне сил, появились эмоции, чтобы творить дальше, работать над проектами и вовлекать людей в свои процессы.

Сейчас я расскажу про создание еще одного проекта — Pristine. Сначала тоже зачитаю текст. Над созданием этого видео я работал около 5-6 месяцев.

Во мне живет дерево

Во мне живет дерево
Когда я проснулся
Я почувствовал корни
В моем животе
Когда я ем
То корни возносятся наверх
Мне нужно много пить
Чтобы дерево дальше росло
Пожалуйста, намочите мои губы
Пальцы, руки и ноги
Дайте дереву жить
Оно просится наружу
Ему больно
Мне нужно много места
Пожалуйста, заберите все у меня
И оставьте только дерево во мне
Оно скоро вырастет и станет большим
Когда я открою рот
То дерево получит первый свет
Оно не будет больше бояться
Но мне сложно его удержать
Ветка за веткой
Онo раскроет свою прелесть
И протянется к небу
Я разорвусь на части
И потеряю все силы
Меня больше не станет
Мое дерево станет одиноким
Обретя свою свободу

***
I have a tree inside of me
As I woke up
I felt the roots
In my stomach
When I eat
The roots raise up at this time
I must drink a lot
In order for the tree to grow
Please, water my lips
My fingers, my hands, and my legs
Let the tree bloom
It wants to go out
It is in pain
I need a lot of space
Please, take everything from me away
But leave the tree for me
Soon it will have grown big
When I open my mouth
Then the tree will get its first light
It won´t be afraid anymore
It is difficult to hold it
Branch after branch
It will reveal its beauty
And rise to the sky
I will break apart into small pieces
And will lose my strength
I won´t exist anymore
My tree will be lonely
Having gained freedom

К чему я пришел в своих работах и что мне было важно показать и рассказать — это то, что все люди, которые к нам приезжают… У нас в Берлине есть два слова для определения беженца. Одно из них запрещено, его нельзя использовать, оно политически некорректное. Мы употребляем другое слово, Gentflüchtlinge, «новопришедшие берлинцы». Даже в Германии рассказы о беженцах в медиа — это всегда фотографии каких-то убогих людей, все грязные, измученные, в платках, бедные умирающие дети. Я знаю, что это важно и что нужно показывать эту информацию, но мне кажется, это создает неправильное представление о мире и о людях. Всегда, когда говоришь, что беженцы могут ходить на свидания, могут заниматься любовью, обычными бытовыми вещами, которые делает каждый из нас, — это кажется нереальным. Например, ЛГБТ-люди, которые убежали от политического преследования, от изнасилований, не говорят, что они беженцы, когда их видят в городе с iPhone 7 и в красивой одежде. У меня были случаи: ЛГБТ-беженцы шли на интервью (а это так называемый последний шаг в получении статуса беженца), и когда интервьюеры видели, что они хорошо одеты, хорошо разговаривают на языке, то они говорили, что те врут, что это неправда. Само представление о беженстве — убогое, и в своих проектах я пытаюсь отобразить красоту человека, показать его прелесть, потому что каждый человек, в том числе беженец, — это просто обычный человек. Я рассматриваю это видео как ритуал. Я работал со многими беженцами, они помогали мне в его создании. Мы собирали эти ветки несколько недель. Каждый вечер мы ходили в леса, в парки. Это было красивое времяпрепровождение — когда ты идешь с друзьями в парк, собираешь ветки и создаешь свое дерево.

«Для написания этого стихотворения и для создания видео мне было важно дать людям это чувство: потеряв свои корни, ты все равно не потерян, ты можешь создать что-то новое, можешь пустить новые корни»

Не важно, на какой территории, в какой стране, в каком городе. Во время съемок мне удалось создать эту атмосферу, когда люди чувствовали себя комфортно и в перформативном процессе могли преодолевать свои страхи. Кто-то боялся признать, что он из другой страны. Кто-то — что он беженец. Кто-то — что он гей, лесбиянка, транс*. Ко мне на съемки приехали люди более чем из семи стран. Для них это был важный шаг. Самое главное тут — это люди, которые творят что-то в пространстве, переживают, создают какое-то чувство и могут что-то преодолеть.

Для подготовки этого видео я делал фотосессию с беженцами из Сирии, Афганистана и Ирана. Мы работали в студии с дизайнерами и пытались создавать инсталляции с ветками.

© Фотография. На чёрном фоне стоит обнажённый человек, он_а размещен_а в кадре по пояс. Глаза закрыты, в руках перед собой человек держит крупную ветвь от дерева со множеством более мелких веток. Ветки закрывают туловище и лицо.

Я сейчас покажу одно последнее стихотворение и расскажу, про что оно, а потом перейду к небольшой формальной части о своей работе в лагере и двух ЛГБТ-проектах. Предыстория этого стихотворения такова. Когда я вижу людей на улице, когда останавливаюсь на светофоре, перехожу через дорогу, я замечаю, что люди не оборачиваются, встречаю мало взглядов. Когда я был в Амстердаме и Барселоне, я заметил, что там, где работают наркоторговцы, люди ищут внимания и любви, которых никогда не получают в других местах города. Когда я был на улицах Амстердама, наркоторговцы были единственными, с кем ты мог встретиться взглядом. Я впечатлился этим и написал стихотворение. Почему это связано с тематикой беженства? Люди, которые приезжают в Берлин, получают не такое большое пособие и автоматически попадают в капканы наркодилеров. Был случай с одним парнем у меня в лагере. Мы пытались ему помогать, находили ему языковые курсы, обеспечивали всем, чем обычно обеспечиваем каждого беженца. Он все отвергал, ничего не хотел делать, всегда отказывался от помощи. Нас это раздражало. Мы не понимали, что с ним происходит. Я решил с ним поговорить и узнать, в чем причина. Мы разговаривали тет-а-тет, и он сказал, что во время всего своего пребывания в Германии думал о своей семье, которая осталась в Сирии и у которой нет денег. Для него единственная возможность спасти семью — это торговать наркотиками. Он начал плакать. В тот момент я понял, что люди, которые торгуют наркотиками, — это люди, которым нужна солидарность. Не знаю, как в Беларуси, но у нас много мест, где к тебе на улице или в парке могут подойти. Сейчас много запретов, полиция наркоторговцев, понятное дело, преследует. Я не употребляю наркотики, я straight edge. Когда к тебе пристают на улице, все равно реакция негативная. После того, как я узнал историю этого парня, я понял, что должен проявлять солидарность с этими людьми и уважать даже такой труд, хотя я знаю, что это очень спорный момент. Поддерживать наркотики — это скользкая вещь, но во мне проснулось чувство солидарности, и я написал это стихотворение.

Ода наркоторговцам

Они выходят в свет, когда уже темно
Они приходят к тебе, когда ты их не ждешь
Они не играют с огнем, а его раздают
Они бесстрашны перед жизнью
Они не обманут, а просто тебя очаруют
Они не спят, чтобы забрать тебя в царство сна
Они просты, даже если все кажется сложным
Они не умеют плакать, хотя ты рыдаешь от счастья в дурмане
Они кажутся тебе ангелами-хранителями
Они тебе противны наутро, а ночью ты к ним снова бежишь
Они заберут тебя с собой, и ты больше не вернешься
Они не говорят «До свидания»
Они обнимут и приютят твою потерянную душу
Они не причиняют боль, а заставляют ее полюбить
Они единственные, кто обернется, когда ты сделаешь свой последний взгляд назад

© Фотография. На светло-розовом, слегка задымленном фоне по центру фотографии стоит человек. Снимок сделан со спины. Голова человека опущена. В помещении на заднем плане – люди общаются друг с другом, у некоторых в руках бутылки.

Буквально совсем коротко расскажу о формальной работе. Я состою в двух организациях. Одна называется Miles — это ЛГБТ-проект для всех ЛГБТ-беженцев в Германии, в Берлине, в него входит «Квартира» http://www.quarteera.de (проект для русскоговорящих ЛГБТ-беженцев). Я помогаю там с бумажной волокитой, оформлением заявок, получением пособий, хождением по всяким департаментам, языковыми курсами, юристами. То же самое — в Miles, где мы помогаем с адаптацией, ищем квартиры, чтобы люди чувствовали себя спокойно, уютно и хорошо. Вторая — это моя официальная работа: я работаю в крупнейшем лагере для беженцев. Раньше он был самым крупным, сейчас там уже живет мало людей. Там много чего творится. Я могу рассказать про статистику, про программы и возможности, про работу для беженцев, но думаю, лучше вы будете задавать вопросы, потому что я не знаю, в какое русло идти и что конкретно вам интересно. А сейчас я предоставлю слово Валдису.

Валдис Киник: Спасибо большое, Миша, за то, что поделился своим опытом, и за работу, которую ты делаешь. Меня зовут Валдис, и я сегодня представляю здесь правозащитную организацию Human Constanta. У нас два основных направления работы. Одно из них касается цифровых свобод — это права человека в современную цифровую эпоху. Второе касается той темы, о которой мы сегодня говорим, — это права человека, иностранных граждан и лиц без гражданства в Беларуси, если объяснять такой вот нудной формулировкой. Это касается всех людей, которые приезжают в Беларусь: проезжают через нее транзитом либо пытаются здесь остаться. Мы стараемся им помочь. Одна из составляющих этой работы — это, конечно же, всевозможные юридические моменты. Заявления, связанные с предоставлением международной защиты, которые подаешь для получения статуса беженца.

Как оказалось, в Беларуси много людей, которых задержали и которые попадают в следственные изоляторы вместе с гражданами Беларуси. Им не предоставляются переводчики, им не объясняют на доступном для них языке ситуацию, в которой они оказались, не говорят, что им делать и как найти адвоката. В общем, это большое количество людей, которые оказываются вне любого фокуса. И даже сотрудники учреждений, в которых они оказываются, относятся к ним не очень внимательно и не совсем понимают проблемы, с которыми они сталкиваются. Уже больше, чем полгода, мы много сил, времени и внимания отдаем бессрочной правозащитной миссии, которая нацелена на помощь людям, что пытаются пересечь границу, транзитом едут в Беларусь и хотят попасть в Европу через Тересполь (Польша). Как оказалось, со стороны сотрудников польской пограничной службы есть очень большие нормативные нарушения… В общем, в Бресте оказалось несколько тысяч людей из разных стран с культурой, которая резко отличается от местной, брестской, которые живут в таком Лимбо, в ситуации, когда они никому не нужны, их не пускают в Польшу, а в Беларуси ими никто не хочет заниматься. И что с ними делать — никому не понятно: местное сообщество и государственные организации не знают, как с ними работать, правозащитники раньше тоже с этим мало сталкивались, и мы, наверное, пока единственная организация, которая фокусно этим занимается.

Мы не только разбираем юридические нюансы, привлекаем к проблеме внимание тех, кто должен ей заниматься, исследовать и анализировать ситуацию, но и используем для этих целей арт. Было уже несколько таких опытов: в Минске проходила выставка «Межы іншага», в Бресте — выставка «Крепость Европа. Восточный бастион», где мы пытались с помощью искусства привлечь внимание к проблемам людей, которые оказались в этом Лимбо, показать во всей этой проблеме человека. Потому что зачастую на фоне того, что мы все немножко… травмированы — это будет жесткое слово, да?.. — мы мыслим стереотипами, которые отовсюду транслируются. Это особенно касается беженцев, мигрантов и людей без гражданства, которые представляются совершенно странным образом… Все эти стереотипы препятствуют адекватному восприятию таких людей и попыткам им помочь, не дают понять, что это такие же люди, у которых есть такие же общечеловеческие проблемы, и кроме того, проблемы юридические, решением которых общество занимается неохотно, и, соответственно, исключает беженцев. Им не дают почувствовать себя полноценными людьми, особенно если у них проблемы, из-за которых они не должны были бежать из своего дома, — а иначе они бы здесь не находились. Сейчас около 65 миллионов человек находятся в миграции, из них около 25 миллионов человек — вынужденные мигранты.

А сейчас я предлагаю пообщаться в формате вопрос-ответ. Может, вы хотите поднять какие-то вопросы, может, в том, что сейчас говорилось, есть нюансы, которые вас больше всего интересуют. Мы можем говорить как о миграции и беженстве, так и о ЛГБТК-аспекте.

Вика Биран: Вопрос к Мише. Я бы хотела уточнить: в чем особенности работы с ЛГБТ-беженцами? Есть ли внутри ЛГБТ своя специфика?

Миша Бадасян: Это очень хороший вопрос, потому что мы с ним сталкиваемся и как волонтеры, и как организация, и как госструктура. Самая главная специфика — это то, что беженцы, которые приезжают в Германию (я сейчас буду рассказывать про немецкий опыт), не признают принадлежность к ЛГБТ как причину для получения права на беженство. Им даже не стоит объяснять, что ты — ЛГБТ-беженец, потому что зачастую из-за этого ты только столкнешься с насилием. Люди, которые приезжают в Германию, сначала регистрируются и попадают в общий лагерь. Все ЛГБТ-беженцы, с которыми я работал и которым помогал, никогда никому не говорили, что они беженцы по ЛГБТ-тематике. А те, кто говорили, либо получали нож в спину, либо их избивали: нужно сразу понимать, что беженцы, которые находятся с тобой в одном лагере, могут быть для тебя опасными. Это как двойная травля — когда ты бежишь из своей страны, потому что ты ЛГБТ, и потом сталкиваешься с таким же насилием в той стране, в которой ты ищешь свободу. В Германии это первый центр для ЛГБТ-беженцев, там живут только ЛГБТ-беженцы, и даже там есть своя специфика в плане психологии. Есть беженцы, которые считают, что быть ЛГБТ — это привилегия, потому что так проще получить статус беженца. Или, наоборот, были случаи, когда люди чувствовали себя ущемленными, потому что не имели права громко заявить о себе в обществе — ведь ЛГБТ-беженство не признано. Очень часто нам приходится помогать людям психологически. Каждый, кто приезжает к нам как ЛГБТ-беженец, нуждается в поддержке. Это самая главная специфика, и об этом важно помнить.

Вика Биран: А как внутри самого ЛГБТ-сообщества беженцы относятся друг к другу? Существует ли дискриминация по отношению к определенным группам?

Миша Бадасян: Да, у нас были большие конфликты с транссексуальными беженцами, которые не получали признания в самом центре, то есть не среди сотрудников, а среди беженцев. Зачастую это заканчивалось насилием, побоями. Мне сложно это объяснить. Я не знаю, почему некоторые беженцы так или иначе реагируют на это, почему появляются иерархии, конфликты. Но по статистике Т-беженцам намного проще получить консультации и помощь от госструктур. Это может использоваться как привилегия для получения статуса, денежных пособий и всего прочего. Т-беженцу легче объяснить свою ситуацию, чем хорошо одетому гей-беженцу из России, Украины или еще откуда-то.

Роман: Здравствуйте. Меня зовут Роман. Я хотел бы знать вопрос. Возможно, вы слышали, что по приблизительным подсчетам на выборах в США кандидат Трамп получил 14 % голосов от официальных ЛГБТ+ организаций. У ЛГБТ-организаций, которые за него голосовали, аргументация довольно ясная: они считают, что эмиграция из стран Ближнего Востока и тропической Африки угрожает правам ЛГБТ+ людей. Как вы оцениваете эти риски и если считаете, что они есть, то видите ли какие-то превентивные механизмы? Спасибо.

Миша Бадасян: Я сразу могу сказать, что это сплошной расизм и бред — называть кого-то гомофобом или трансфобом только потому, что он пришел с Ближнего Востока. Я считаю, что на все нужно смотреть на индивидуальном уровне, потому что среди беженцев я сталкивался и с латентной гомосексуальностью, и с гомофобией (в т.ч. внутренней).

Валдис Киник: Сейчас мы слышим много странных заявлений от сообществ, которые сами когда-то были в тяжелом положении. С позиции прав человека такие заявления неприемлемы, потому что речь всегда идет об индивидуальных случаях, особенно если говорить о беженцах.

Миша Бадасян: С усилением волны беженства появилось большое количество праворадикалов. Есть партии, позиции которых укрепляются, и они получают большую поддержку. В немецкой прессе и вообще в Германии была забавная дискуссия, когда праворадикалы стали заботиться о геях, лесбиянках и транссексуальный людях. Было очень смешно, когда они начали кричать, что «беженцы будут бить наших геев». В ответ ЛГБТ-сообщество очень громко и ясно заявило: «А с каких это пор вы занимаетесь ЛГБТ-правами»? Так что очевидно, что это только праворадикальная пропаганда.

Вика Биран: Хочу спросить про пересечение личного и профессионального и про ту работу, который вы занимаетесь. Мой вопрос откровенный, так что, если что, мы его просто забудем, да? Какие из своих привилегий вы недавно осознали и до сих пор прорабатываете? И то же самое по поводу фобий — какие из них до сих пор сидят в вас или присутствие каких из них вы только недавно осознали?

Миша Бадасян: Это очень глобальный вопрос, потому что я в своем творчестве до сих пор через все это прохожу. Чтобы осознать, что я тоже беженец, мне понадобилось полтора года. Вместе с коллегами на заседаниях и встречах мы осмысливаем, что сами находимся в побеге и помогаем другим людям. Для меня очень важен тот факт, что я сам армянин, а Сирия во время армянского геноцида приняла больше 200 тысяч человек. Как бы пафосно и красиво это сейчас ни звучало, но для меня помогать сирийским беженцам и беженцам из других стран — это обязанность, потому что это люди, которые приняли меня, и поэтому я сейчас могу жить. Для меня это самая главная мотивация — отдать должное тем, кто когда-то помогал мне. А про фобии… Тут очень много аспектов. Например, беженцы жалуются, что им негде жить. У нас была театральная постановка в Берлине под названием «Полтора квадратных метра». Именно столько места государство предоставляет беженцу в лагере. Когда ты общаешься с беженцами, то понимаешь, как это важно — иметь крышу над головой. Когда разговариваешь с людьми про выходные, рассказываешь, как у тебя дела, и когда они говорят: у тебя все хорошо, а мне негде жить, или негде поспать, или у меня нет телефона, — ты понимаешь, что иметь крышу над головой — это привилегия.

«Иметь дом, квартиру, быть на своем чистом месте — это привилегия. Я осознал это только в работе с беженцами»

Валдис Киник: Очень сложный вопрос. Я их, наверное, кучу осознаю, просто неудобно делиться. Очень многое замечаешь, много привилегий осознаешь, и даже тогда, когда долгое время проработав с проблемами уязвимых групп, все равно замечаешь огромнейшую разницу в контексте. Мне сложно сейчас это сформулировать, но вопрос очень хороший, спасибо.

Миша Бадасян: Это касается даже такой очень интимной темы, как любовь, секс и отношения. Для беженцев это всегда очень болезненно, потому что, не зная языка, ты не можешь найти партнера. Во время своей работы в лагере я понял, что многим беженцам просто нужны внимание, любовь, секс и отношения, несмотря на проблемы, с которыми они сталкиваются и которые касаются бумаг, паспортов, заявлений… Я уже водил людей в клубы, на разные мероприятия, показывал, как скачать приложение для свиданий — просто чтобы людям было хорошо и они могли чувствовать себя комфортно. Это так глобально и важно — хотя ты об этом даже и не думал. Для кого-то пойти на свидание — уже нереальный опыт, преодоление своих страхов.

Валдис Киник: Я попробую еще добавить. Работая с беженцами, ты понимаешь, что ты — белый европеец и имеешь привилегию правосубъектности (т.е. тебя признают субъектом права, признают, что у тебя в принципе есть права и что кто-то должен их исполнять), в отличие от тех людей, которых зачастую даже не рассматривают как людей. Это, наверное, одна из ярчайших привилегий в этом контексте.

Миша Бадасян: У нас была прекрасная театральная постановка в Берлине. Женщина вышла на сцену и начала задавать социально-политические вопросы. «Пошел бы ты на демонстрацию 1-го мая?», «Пожертвовал ли ты Гринпису?» Один из вопросов звучал так: «Принял ли ты хоть раз у себя беженца?» Люди должны были поднимать руки. И когда она задала вопрос о беженце, подняли руки только четыре человека. Это как раз про фобию, о которой ты спросила. Когда в немецкой прессе говорят о беженцах, то используют слово «кризис». Мне кажется, это опасно, когда о людях говорят с использованием слова «кризис». Я против этого слова и говорю об этом в интервью и дискуссиях. Беженцев делают «проблемой», и это автоматически вызывает у людей страх. Люди, которые читают такие статьи, думают, что беженцы — это «кризис», это «проблема», это «страх». Я предлагал сделать флэшмоб: пусть каждый человек примет у себя дома одного беженца. Так все проблемы автоматически исчезнут, они просто сойдут на нет. Я лично принимал у себя дома беженцев, двух сирийцев. Это тяжелый опыт, когда ты становишься частью семьи. Ты не просто берешь людей в дом, даешь им переночевать. Это полноценная забота, это тревоги. Когда я принял ответственность за человека, у меня возникли отцовские чувства. Люди говорили со мной по-немецки, немного коряво, не совсем свободно. Мне приходилось водить их в школу, давать карманные деньги, переводить, ходить с ними за покупками, — это была полноценная работа. Ты понимаешь, что это твой человек, и это очень страшно. Я думаю, не все к этому готовы. Не все могут преодолеть свой страх.

Участни_ца дискуссии: (…) Участвует ли госаппарат в решении проблем с беженцами в Беларуси? Вы упомянули, что беженство в основном остается незамеченным. Меняется ли ситуация к лучшему? Насколько я знаю, Беларусь раньше не сталкивалась с такими проблемами с беженцами. Насколько эти проблемы реально рассматриваются и решаются?

Валдис Киник: Спасибо. Очень хороший и своевременный вопрос в плане контекста, в котором мы живем. Вы затронули несколько нюансов, на которые надо обратить внимание. Насколько государственные органы принимают беженцев и воспринимают их как субъектов? Очень тяжело, очень сложно и не часто. Если говорить о статистике, об опыте предоставления статуса беженца и какой-то дополнительной защите в Беларуси, то таких ситуаций очень мало. Совсем недавно была опубликована так называемая «квота» Министерства внутренних дел на предоставление статусов и международной защиты в Беларуси. Это вообще очень странное понятие. Там 800 человек на всю Беларусь в год. Госорганы очень не хотят работать с этой темой, потому что в ней много нюансов и особенностей. Они не понимают эту проблему и этих людей, но миграционные потоки очень сильно возрастают и из-за географического положения Беларуси через нас проходит очень много миграционных путей. Важно упомянуть подписание договора между Беларусью и Евросоюзом. Беларуси будет выделяться много денежных средств для работы с этой темой. В договоре присутствуют также другие акторы — Красный Крест, Международная организации по миграции и Управление Верховного Комиссара по делам беженцев, но они очень редко будут включаться. В основном это будет Беларусь и Евросоюз, которые должны будут модифицировать несколько уже существующих центров для временного содержания беженцев, а также построить несколько новых. Они будут небольшими по количеству мест. На сегодняшний день у нас три таких специализированных центра — в Бресте, Гомеле и Витебске, и на время рассмотрения ходатайства там могут жить около 90 человек. Власти пытаются предоставлять минимальные пособия, языковые курсы, но это все делается не очень охотно. Теперь есть большая надежда на разработку миграционной стратегии в Беларуси (и мы будем пытаться в это включаться); раньше Беларусь об этом не думала. У нас когда-то был принят закон о беженстве, но он очень странный, собирательный, из разных норм. Теперь будут разрабатывать новый закон, новую политику, будут пытаться обучать сотрудников миграционных центров, чтобы они понимали права этих людей, их особенности и, возможно, даже предоставлять качественную психологическую помощь.

Богдан: Осенью, насколько я помню, в галерее ЦЕХ проводился сбор средств и вещей для беженцев, которые находятся в Бресте. Скажите, пожалуйста, что было дальше, как происходил процесс передачи вещей, встреч с беженцами и как Human Constanta работает с ними?

Валдис Киник: Это тяжелая работа. Канал, который у нас сегодня есть в Бресте, очень сложно выстраивался. Ситуация осложнена отсутствием границы с Россией, уровень доверия тех, кто приезжает, из Чечни, Дагестана или Ингушетии, к другим людям — очень низкий. Есть возможность, что их начнут преследовать люди из Российской Федерации либо местные, которые будут работать в интересах Чечни или других структур. Гуманитарное направление появилось, скорее всего, из понимания, что люди, которые потом оказались в Бресте, выезжали из дома в июне, в июле (а мы начали этим заниматься в сентябре 2016), когда лето было в разгаре, и не брали теплых вещей, потому что думали, что пересекут границу быстро. Так как ситуация оказалась сложнее и международные механизмы не работали, польские сотрудники пограничной службы их не пустили, и люди вынуждены были находиться в Бресте, где зима холодная. Мы поняли, что нужно открыть гуманитарное направление, чтобы собрать вещи детям и взрослым. Это очень усложнило работу правозащитной миссии. Когда ты начинаешь знакомиться с этими людьми, у тебя не может не завязываться отношений. Многие наши волонтеры начали сильно сопереживать им, они забывали о том, что нужно решать системную проблему, и просто думали, как каждый день помочь человеку найти еду, вещи, чтобы не замерзнуть, и место, где жить. У многих людей заканчивались деньги, у них не было возможности снимать жилье. После того, как мы собрали вещи здесь, в Минске, была очень неприятная ситуация. Когда мы попытались раздавать собранное, приехало много журналистов, которые не понимали особенностей этой группы. Они начали просто фотографировать. А у людей могут быть огромнейшие проблемы, если появится хоть какая-то возможность их опознать и идентифицировать их личности. Это касается и их самих, если они возвращаются в Чечню, и, учитывая их тейповую систему, всей их семьи, рода, тех, кто остался, кто еще не уехал. Да, было много нюансов, сейчас для нас это, скорее, персональная помощь. В ходе продолжительной работы мы познакомились со многими людьми, которые находятся в такой ситуации. Часто задают вопрос: почему беженцы из Чечни не пытаются получить беженский статус в Беларуси? Во-первых, это политическая ситуация. Получается, что Беларусь пытается предоставить статус беженца гражданину Российской Федерации. А в России как бы нет войны, у нас хорошие отношения, почему мы должны защищать кого-то из России? И очень слабо верится, что эти люди смогут спокойно жить в Беларуси, где нет границы с Россией и где их могут достать и кадыровцы, и другие структуры, заинтересованные в кровной мести, потому что это до сих пор очень актуальная проблема для Чечни.

Участни_ца дискуссии: У меня такой вопрос. Один беларусский писатель находился в центре для беженцев в Норвегии и вернулся назад. Какой процент людей возвращается, не хочет получить статус беженца именно в Германии?

Миша Бадасян: Я не знаю статистики, есть случаи, когда люди возвращаются, иногда уже через год. Многие сдаются из-за бумажной волокиты. Создается ощущение, что государство нарочно разрабатывает такие процедуры, чтобы люди не могли их выдержать: без знания языка, без перевода они вообще не понимают, что происходит. Но этот процент небольшой. Это не половина, не десять процентов, это отдельные случаи. Есть такой специальный договор — Дублинский закон. Люди пытаются попасть в Германию, но садятся на самолет в аэропорту Италии, и им приходится возвращаться обратно, их не пускают в страну. Получается такое вынужденное возвращение. Но я знаю, что такое происходит и в Германии, и люди возвращаются в Сирию, в Афганистан, в Иран.

Вика Биран: В одном немецком книжном магазине мне однажды попалась на глаза книжка, которая сперва показалась мне офигенной по своей концепции. Ее разработала группа авторов, которые сотрудничали с беженцами по всему миру. Они составили список из ста советов о том, что вам, ребятушки, нужно делать, чтобы вы в Германии наконец почувствовали себя «своими». Когда листаешь эту книжку, оказывается, что реально полезные практические советы приправлены такими сомнительными высказываниями: «будь дружелюбной, общайся со всеми, никуда не опаздывай, ведь мы, немцы, никуда не опаздываем». Такие штуки немного попахивают чем-то националистическим. Как вы думаете, можно ли интегрировать беженцев в общество той страны, в которой они будут жить, но при этом не переборщить с этим национальным говнецом?

Миша Бадасян: У нас много левацких организаций, которые борются как раз с такими брошюрами и книжками. Даже в моем лагере мы протестовали против того, что у нас в туалете была вывеска, как им правильно пользоваться. Потому что были случаи, когда на унитаз садились ногами, а не попой. Мне кажется, это зверское отношение к людям, когда их считают варварами. У многих людей, даже образованных, есть представление, что беженцы — это дикари, которые ничего не видели и не знают даже, что такое общественный туалет. Да, это очень сложно. Сенат выпускает разные книжки, и мне тоже приходится объяснять правила «как хорошо жить на Руси в Германии». Мне сложно совмещать роли социального работника из госструктуры и активиста. Некоторые вещи действительно необходимо разъяснять, но нельзя уходить далеко. Пунктуальность — одна из таких тем. Мы говорим, что нужно прийти на интервью или на совещание вовремя, иначе ты пропустишь все. Некоторые вещи действительно нужно объяснять, чтобы люди попали на консультацию к адвокату или получили пособие. Потому что если ты пропускаешь адвокатскую консультацию, тебя туда больше не пускают.

Валдис Киник: Все советы, вся помощь, все объяснения должны исходить из практических потребностей. Когда мы проводим тематические семинары на тему Других вообще, мы задаем в группе вопрос и предлагаем высказаться: «Иностранцы и беженцы должны соблюдать законы и традиции принимающего общества?» Законы — для того, чтобы не было юридических проблем, а традиции — это вообще другой разговор, очень сложный. Как традиция может помочь в интеграции? Нужна ли такая широкая интеграция? Это все очень индивидуально, но, конечно, продвижение таких стереотипов, мол, вот мы правильные, мы такие, и чтобы быть правильным, нужно быть таким, как мы — это не ОК.

Руша: Миша, а в твоей практике была история с хорошим концом, когда ЛГБТ-беженцу удалось успешно социализироваться в немецком обществе? Можешь поделиться, если есть?

Миша Бадасян: Да, есть такой парень Ванечка. Официально он молдаванин, но жил в Москве, у него ВИЧ-статус. Он приехал по ВИЧ-статусу, хоть и не только, не буду все рассказывать. Он хороший, послушный, ходит на курсы, занимается, много чем увлекается, ему все нравится. Ему дали статус на три года, потом — автоматическое продление. Две недели назад он нашел себе квартиру, и у него все замечательно.

Руша: Насколько я понимаю, в организации вы в основном работаете со взрослыми ЛГБТ-беженцами со всех стран. Есть ли у вас какая-то особенная работа с детьми и подростками?

Миша Бадасян: Я работаю в официальной госструктуре, я не работаю с ЛГБТ-беженцами. Это мое волонтерство. Там нет разделения на возрастные категории. Возрастная категория существует в госструктурах, там есть специальные дома и центры для малолетних беженцев, в том числе без родителей. Также работают отдельные центры для женщин. Классификация огромная. Германия в этом плане хорошо работает, для каждой социальной группы своя специфика.

Участни_ца дискуссии: В продолжение одной из предыдущих тем. Я прекрасно понимаю, что тезис, который продвигают ЛГБТ-организации на Западе, по сути своей расистский. Как по-вашему, есть ли расизм не среди ЛГБТ как политических акторов в отношении мигрантов, а среди ЛГБТ-комьюнити. Например, «я не буду знакомиться с этим парнем, потому что он черный, азиат, с Ближнего Востока, или с этой девушкой» и так далее. Если есть, то широко ли это распространено или встречаются только локальные случаи?

Миша Бадасян: Это как раз актуальные дебаты для Берлина. У нас недавно закрылся гей-бар из-за того, что там повысилась криминальность. В этом обвиняют беженцев арабского происхождения, и в ЛГБТ-медиа ведутся большие дискуссии, слышатся крики, люди обзывают друга расистами либо говорят: «Ты не понимаешь проблему». Эти жаркие дебаты пока еще не закончились, они ведутся теперь и будут вестись дальше. У нас есть центровые площадки, где много баров и где ЛГБТ-люди встречаются. Сейчас ходят слухи, будто туда опасно ходить. И как раз идут обсуждения, куда можно ходить ЛГБТ, куда нельзя, зоны безопасности, как себя нужно вести. Но если ты общаешься в социальных медиа, в приложениях, люди открыто говорят, что им интересно познакомиться с беженцем. Все мои белые друзья говорят: «О, а как мне познакомиться с беженцем?» Они до сих пор ни разу в жизни не видели беженца. И меня это пугает. В Берлине, в Германии уже почти каждый третий — беженец, а они до сих пор не видели ни одного беженца. Пугает, насколько они до сих пор живут в своем закрытом микрокосмосе.

Валдис Киник: По моим личным ощущениям и судя по исследованиям, которые я читал, внутренний супрематист https://ru.wikipedia.org/wiki/Супремасизм, т.е. тот, кто считает себя по каким-то определенным критериям выше других, живет в каждом. Нужны исследования про распространенность этого явления. Об этом сложно говорить и тем более пытаться обобщать.

Вика Биран: Мне кажется, изначально это обобщение очень сомнительное, потому что если ты относишься к ЛГБТ, это ни фига не значит, что ты не расист.

Миша Бадасян: Конечно. И не гомофоб.

Вика Биран: Или если ты белый… Это целый огромный комплекс факторов.

Миша Бадасян: Среди беженцев есть люди, которые не хотят называть себя беженцами. Они считают это оскорблением. Я в один момент вначале даже испугался, у меня был случай с одним арабским беженцем, сирийцем. Я приглашал его на разные показы, у меня были бесплатные билеты в театр для беженцев. Всегда его звал: «Смотри, у меня есть билеты». Хотелось что-то позитивное сделать. А он говорил: «Отвали от меня! Я не беженец. Не хочу ходить ни на какие мероприятия для беженцев. Хочу просто вести нормальную жизнь». Так у меня родилась мысль, что важно не ущемлять людей, не называть их беженцами. Я заметил за собой, что когда я знакомлюсь, общаюсь с друзьями и привожу их в бар, где есть беженцы, то представляю людей так: «это мой друг, он художник» или «это мой друг, он писатель», «это мой друг, он ученик» и «это мой друг, он беженец». И я понял, что это может человека задеть и последствия могут быть страшными – например, у него может начаться депрессия, из-за которой он попадет в больницу. Это реально сложно.

Валдис Киник: Совсем недавно я был в одном центре для беженцев в Берлине и хочу рассказать о том опыте, который нам стоит перенимать. С этой проблемой мы будем сталкиваться все больше. Она уже есть, просто мы ее не замечаем. Будет здорово пытаться создавать какие-то проекты, которые будут помогать людям интегрироваться. Не только тем, кто приезжает в нашу страну, но и нам, принимающему обществу. Понимать эту проблему и пытаться с ней работать.

Фото: Mischa Badasyan