Раньше мне казалось, что социальные группы ЛГБТК-людей и людей с инвалидностью не связаны между собой, а упоминать их в одном проблемном контексте — невозможно. Но стереотипы разрушаются живыми примерами.
Руслан: Можешь поделиться своим опытом принятия себя как человека с инвалидностью? Как у тебя складываются отношения с другими людьми с инвалидностью, с сообществом?
Олег: С детства я понимал, что инвалидность меня преследует, но психологически старался от этого отгородиться. До того, как пошёл работать в общественное объединение «Белорусское общество инвалидов», я вообще не сталкивался с людьми, имеющими инвалидность, как с устойчивой группой, сообществом. Раньше, если я общался с кем-то, это были один-два-три человека. Естественно, я сталкивался с проблемами, с которыми сталкиваются люди с инвалидностью: прохождение специальной медицинской комиссии, лечение и т.п. Тогда я встречал таких же людей, как и я. До того, как прийти работать в НГО, я уже долгое время активно занимался волонтёрской деятельностью: ездил по специальным учреждениям, в которых живут люди с инвалидностью, будь то взрослые или дети.
Я понимал, что я человек с инвалидностью, но в те моменты я, скорее, не мог себя отнести к людям, которым помогал. Я ставил себя в позицию «несколько над», потому что я был волонтёром, и позиционировал себя в первую очередь как волонтёра.
© Иллюстрация Даши Романович— Как проходило твоё осознание своей пансексуальности?
— Не могу сказать, что это было с детства. Я даже чётко помню, когда это начало со мной происходить. Это был девятый класс, мне было 16 лет, когда я впервые ощутил романтические чувства восхищения, заинтересованности к своему собственному полу… После этого я прошёл довольно долгий путь: на протяжении двух лет правдами-неправдами я пытался это отрицать. Я проходил все сопутствующие стадии: отрицания, гнева, раздражения и принятия. Мне ещё очень «повезло» в том плане, что я был глубоко религиозным человеком. В какой-то момент я понял, что моя религиозность тормозит меня, делает слабее, что она меня подчиняет и разрушает мою жизнь. Именно поэтому я принял решение от нее отказаться. Я прошёл через внутренний кризис и смог спокойно себя принять таким, какой я есть.
В один прекрасный момент проснулся и понял, что всё — дальше хода нет. Я пансексуал, и мне нужно с этим жить.
— Каково было осознавать свою пансексуальность, будучи глубоко верующим человеком?
— В первую очередь я разочаровался в себе. Согласно религиозным убеждениям я воспринимал себя как некую греховность, как человека, который заражен страшным смертельным грехом — мужеложством. Я знал, что со мной будет согласно Библии и где я должен был впоследствии оказаться. У меня был страх перед каким-то потусторонним миром, работала вечная религиозная уловка, что ты не должен задавать лишних вопросов. Ты не должен думать, не должен искать выхода в этих противоречиях, ты можешь надеяться только на помощь Бога. Не могу сказать, что мои религиозные убеждения на какое-то время отодвинули или уничтожили мою идентичность: они просто «закупорили» процесс моего принятия. Вместо того, чтобы найти пути к пониманию себя и успокоиться внутренне, я пытался искупить, очистить и преодолеть свою греховность. Это продолжалось два года. Я понимал, что просто топчусь на одном и том же месте, и всё глубже падаю в пропасть, которую вырыл себе сам. Я стал чувствовать себя некомфортно. Я понял, что дальше так просто не могу. Идентичность пансексуала, с одной стороны, давала мне шанс на спасение после смерти, если я влюблюсь в девушку, с другой стороны, обрекала меня на наказание, если я свяжу свою жизнь с мужчиной, транс*персоной, небинарным человеком.
© Иллюстрация Даши Романович— Расскажи о своей жизни после камин-аута, как это повлияло на тебя?
— В прошлом году я открыто и честно сделал камин-аут с помощью социальных сетей. С теми, кто был мне дорог, я поговорил заранее. Всё прошло положительно и комфортно для меня — абсолютное большинство людей, которые дорожат моим общением, восприняли это нормально. После же публикации в социальных сетях, некоторые люди стали писать оскорбительные и неприятные вещи, но здесь, мне кажется, моя инвалидность сыграла роль своеобразной социальной подушки: поспособствовала снижению градуса агрессии, и дальше оскорблений и угроз дело не пошло.
— Как складывались отношения с «Белорусским обществом инвалидов» после камин-аута?
— На данный момент это, к сожалению, единственное место, в котором я до сих пор не могу открыто говорить о своей ориентации. Я прекрасно понимаю масштабы гомофобии и дискриминации ЛГБТК-людей в сообществе людей с инвалидностью. Я пытался защищать ЛГБТК-людей в личных беседах, но у меня сложилось впечатление, что никакое страдание, никакое унижение человека, никакое его жизненно опасное положение не могут убедить, что ЛГБТК — это тоже люди и они тоже нуждаются в социальной защите. В этой среде права людей с инвалидностью часто воспринимаются как более значимые, так как они «предопределены природой». По мнению многих, на ЛГБТ-людей это не распространяется.
— Смог ли ты интегрироваться в ЛГБТК-сообщество? Была ли у тебя необходимость камин-аута уже как человека с инвалидностью?
— Моё первое знакомство с ЛГБТК-сообществом произошло через специальные сайты, преимущественно сайты знакомств, ну, и популярные информационные ресурсы. Когда я начинал делать первые шаги на пути к социализации, в первую очередь искал форумы и возможность общения. Это было довольно проблематично: из всех знакомств, которые я завёл, мне так и не удалось построить романтические отношения.
Именно вынужденность делать камин-аут уже как человек с инвалидностью в процессе знакомств поспособствовала тому, что я впервые ощутил враждебность гей-сообщества по отношению к себе. Пытаясь стать его частью, я внезапно понял, что оно меня отвергает и выбрасывает, просто потому что я не подходил под его стандарты.
© Иллюстрация Даши РомановичНа том же Хорнете, я часто сталкивался с тем, что после некоторого периода общения и последовавшего моего «признания» об инвалидности, люди употребляли по отношению ко мне такие слова как «урод», «неполноценный» и прочее. В лучшем случае, люди просто говорили, что им «будет тяжело» и они не видят смысла продолжать общение со мной. Было одно особенно травматичное сообщение, в котором парень спросил, что я вообще здесь делаю, зачем мне искать отношений, ведь «я их никогда не найду и зачем я себя обманываю».
— А в реальной жизни ты знакомился с кем-нибудь из сообщества?
— У меня было лишь три свидания, и все они плачевно закончились. Эта плачевность заключалась в том, что люди даже соглашались, вроде бы понимая, что их ждёт, а при встрече осознавали, что они «не готовы». Это было неловко, причём с обеих сторон. Со своей стороны я прекрасно понимал, что это означает и что за природа у этой неловкости. И тогда я думал, как бы человека отпустить, потому что здесь и сейчас ему делать нечего. С их же стороны это было неловко, потому что они просто не знали, как уйти и как лучше сказать, чтобы меня не обидеть. Радует лишь то, что с их стороны не было презрения и каких-то негативных комментариев.
— В личной беседе до интервью ты упомянул, что рассматриваешь возможность добровольной химической кастрации. Правильно ли я понимаю, что такие мысли возникли из-за уверенности в невозможности построения романтических и сексуальных отношений?
— Наверное, ты прав, возможно, именно это во многом стало катализатором таких мыслей. Подобные мысли сопровождают меня достаточно долго. Впервые они посетили меня давно, в 21-22 года, в тот промежуток времени, когда я уже чётко сформировался как личность. Мои неудачные попытки реализации в романтических и сексуальных отношениях только доказали мне, что я не могу двигаться дальше в этом плане. Всё это пришло к тому, что в определенный момент я подумал, что было бы неплохо просто не иметь такой проблемы, не быть движимым этим органом.
© Иллюстрация Даши Романович— Накануне нашего разговора у тебя диагностировали онкологию — в нашей стране этот опыт тоже тесно связан с дискриминацией и стигмой. Получается ли у тебя сохранять мотивацию на борьбу с непринятием? Что бы тебе важно было сказать читателям из своего опыта?
— Я думаю, что все те, кто будут читать это интервью, все те, кто прошёл осознание своей инвалидности, сексуальной ориентации, небинарности, трансгендерности или ВИЧ-статуса согласятся со мной в том, что во всём важен фактор времени. Мы привыкаем ко всем сложностям. Важен даже не сам внутренний стержень человека, а просто осознание того, что проблема есть, и, что если ты продолжишь её избегать и отрицать, это приведёт к намного более пагубным последствиям, нежели борьба. Никто не забирает право жалеть себя, плакать, делиться своей болью с окружающими. Это нормально, и это может стать одной из форм исцеления. Когда речь идет об онкологических заболеваниях, наше исцеление — это медикаментозное лечение. В случае же с инвалидностью и принадлежностью к ЛГБТК, оно совершенно иное — это социальная, общественная включенность, коммуникация.
Это возможность для нас всех выйти из своего внутреннего мира в большой мир, общаться, действовать, открываться, совершить что-то невероятное. Возможность показать: я не обязан жить со стигмой, я могу покинуть этот агрессивный вакуум. Это и есть лечение наших ран. Оно, как мне кажется, необходимо.
