Это мой друг Джереми.
«Пока он есть, — говорит Джереми, — ты будешь его употреблять. Когда он заканчивается, думаешь, «господи, наконец-то, я могу вернуться к своей жизни». Я не спал все выходные напролёт, ходил на секс-вечеринки, потом чувствовал себя говном до среды. Года два назад я перешел на кокаин — после него я мог работать уже на следующий день».
Джереми рассказывает мне это, лёжа в больничной койке: шесть историй о Сиэтле. Он не будет говорить о подробностях передозировки, скажет только, что незнакомец вызвал скорую, и он проснулся здесь.
Никогда не думал, что буду говорить об этом с Джереми. Ещё две недели назад я понятия не имел, что он пробовал что-то крепче мартини. Он аккуратный, умный, соблюдает безглютеновую диету, независимо от дня недели носит костюм. Три года назад, во время нашей первой встречи, он спросил, знаю ли я хороший спортзал. Сегодня, когда я поинтересовался, как ему в больнице, он первым делом пожаловался, что здесь нет Wi-Fi, и он не может проверить рабочую почту.
«Наркотики были смесью скуки и одиночества», — говорит он. «Каждую пятницу вечером я приходил с работы домой без сил, и думал: «Ну, и что теперь?». Я звонил, чтобы достать немного мета, искал в интернете какую-нибудь тусовку или смотрел фильм в одиночестве.
Джереми (имя изменено, всего несколько гей-парней в этой статье согласились использовать свои настоящие имена) не единственный мой друг гей, проходящий через подобные сложности. Ещё есть Малькольм, из-за сильной тревожности он едва выходит из дома, разве что на работу. Есть Джаред, чья депрессия и неприятие своего тела постепенно свели его социальные контакты до меня, спортзала и интернет-знакомств. И был Кристиан, парень, с которым я поцеловался во второй раз в жизни, он совершил суицид в 32 года, через две недели после того, как его парень его бросил. Кристиан пошёл в магазин, взял на прокат бак с гелием, начал вдыхать его, затем отправил сообщение своему бывшему, попросил приехать — в расчёте, что тот найдёт его тело.
В течение многих лет я наблюдаю отчётливое различие между моими гетеросексуальными и гомосексуальными друзьями. В то время как одна половина моего окружения растворилась в отношениях, детях, загородных участках, другая изо всех сил пытается справляться с изоляцией и тревогой, тяжелыми наркотиками и опасным сексом.
Казалось бы, всё это не соотносится с моей историей. Джереми, как и я, не подвергался травле сверстников и не был отвергнут своей семьей. Его никогда не называли «педиком». Он рос на Западном побережье, его мама была лесбиянкой. «Она открылась мне, когда мне было 12 лет», — говорит он. «И позже сказала, что знала, что я гей. Я и сам не очень-то ещё понимал про себя».
На этой семейной фотографии мне 9 лет. Мои родители до сих пор утверждают, что понятия не имели, что я гей. Как мило.
И мне, и Джереми 34 года. За нашу жизнь гей-сообщество добилось прогресса в юридическом и социальном признании больше, чем какая-либо другая социальная группа за всю историю. Ещё совсем недавно, во времена моей юности, гей-браки были чем-то невообразимым. Сейчас гей-браки закреплены законом во многих странах. В поп-культуре гей-персонажи в наши дни стали настолько привычными, что им уже даже позволено иметь недостатки.
Несмотря на масштаб и скорость таких изменений, уровень депрессии, одиночества и злоупотребления психоактивными веществами в гей-сообществе остаётся прежним. В настоящее время гомосексуальные люди, согласно различным исследованиям, совершают суицид в 2-10 раз чаще, чем гетеросексуальные. В два раза больше вероятность депрессивных эпизодов. Во многом эта травма затрагивает именно мужчин.
Исследование 2016 года показало, что три четверти опрошенных гомосексуальных мужчин, которые недавно переехали в Нью-Йорк, страдают от тревожного расстройства или депрессии, злоупотребляли наркотиками или алкоголем, имели рискованный секс — или всё вместе. Несмотря на все разговоры о «семьях, которые мы сами выбираем», у гомосексуальных мужчин меньше близких друзей, чем у гетеросексуальных людей или лесбиянок. В опросе, проведённом среди медицинского персонала ВИЧ-клиник, один из респондентов сказал: «Дело не в том, что они не знают, что делать, чтобы спасти свою жизнь. А в том, знают ли они, что их жизнь того стоит».
Я понимаю, что моя история не показательна. Я вечный гей-«одиночка», который вырос в «Изумрудном городе» (в Сиэтле один из самых высоких процентов ЛГБТ-людей среди горожан_ок — прим. пер.) в принимающей семье, я никогда не знал лично никого, кто бы умер от СПИДа, я никогда не подвергался прямой дискриминации и я сделал камин-аут в мире, где брак, белый забор и золотистый ретривер были не просто чем-то возможным, но и тем, чего от тебя ожидали. И я начинал и заканчивал психотерапию чаще, чем устанавливал и удалял Grindr.
«Доступ к институту брака и изменения в правовом статусе улучшило жизнь некоторых гомосексуальных мужчин», — говорит Кристофер Стальтс, исследователь из Нью-Йоркского университета, он изучает различия психического здоровья гомосексуальных и гетеросексуальных мужчин. «Но для многих это стало разочарованием. Вроде как — у нас теперь есть этот закон, но всё равно что-то остаётся невосполнимым».
Оказывается, что это ощущение пустоты — не только американский гей-феномен. В Нидерландах, где гомосексуальные браки были легализованы с 2001 года, гомосексуальные мужчины в 3 раза чаще страдают от психических расстройств, чем гетеросексуальные мужчины, и в 10 раз чаще предпринимают попытки суицида. В Швеции, где разрешены гражданские партнёрства с 1995 года и браки с 2009, мужчины, вступающие в брак с мужчинами, в 3 раза чаще совершают суицид, чем мужчины, состоящие в браке с женщинами.
Эта тяжёлая статистика ведёт всё к тому же выводу: мужчины, которых привлекают другие мужчины, по-прежнему испытывают ужасающую изоляцию. Тем не менее, хорошая новость в том, что эпидемиология и социология находятся как никогда близко к пониманию причин.
Трэвис Салвей, исследователь из Ванкувера, провёл последние пять лет, пытаясь понять, почему гомосексуальные мужчины продолжают убивать себя.
«Определяющей чертой гомосексуальных мужчин было одиночество как следствие их закрытости, — говорит Трэвис. — Но сегодня миллионы геев совершили камин-аут, и они по-прежнему ощущают изоляцию».
Мы обедаем в Лапша-баре. Он приходит в джинсах, калошах, на его пальце — обручальное кольцо.
«В гей-браке?», — спрашиваю я.
«Ещё и в моногамном», — говорит он. «Думаю, теперь нам присвоят звание "Почетных граждан города"».
Салвей вырос в Селине, штат Огайо, в загибающемся промышленном городке, с населением около 10 000 человек. Он подвергался гомофобной травле задолго до того, как сам понял, что он гей. «Я выглядел феминно и пел в хоре, — говорит он. — Этого было достаточно». Поэтому он стал осторожным. Он встречался с девушкой большую часть школы, и старался избегать парней — как романтически, так и платонически — пока оттуда не выбрался.
К концу 2000-х он стал социальным работником и эпидемиологом, и, как и я, был озадачен растущей пропастью между своими гетеросексуальными и гомосексуальными друзьями. Он начал подозревать, что, возможно, чего-то не знает о психическом здоровье геев.
Когда такой разрыв обнаружился в 50-х и 60-х годах, врачи думали, что это признак самой гомосексуальности — лишь одно из множества проявлений того, что в то время считалось «сексуальной инверсией». Тем не менее по мере того, как ЛГБТ-движение стало набирать силу, гомосексуальность убрали из МКБ, причиной стали называть травму.
Гомосексуальных мужчин отвергали их семьи, их любовь была незаконной. Конечно, у них были огромные показатели суицидов и депрессии.
«Это была и моя гипотеза, — говорит Салвей, — что самоубийства среди геев были продуктом ушедшей эпохи, или же они были сосредоточены среди подростков, которые не видели другого выхода».
Затем он посмотрел на цифры.
Проблема была шире, чем суициды, она затрагивала не только подростков, и это происходило не только в гомофобных районах.
Он обнаружил, что геи повсюду, независимо от возраста, имеют более высокие показатели сердечно-сосудистых заболеваний, рака, недержания, эректильной дисфункции, аллергии и астмы — этот список можно продолжать.
Салуэй обнаружил, что в Канаде от суицидов умирает больше гомосексуальных мужчин, чем от СПИДа, и так происходит на протяжении многих лет.
«Мы видим, что у гомосексуальных мужчин, никогда не подвергавшихся сексуальному или физическому насилию, симптомы схожи с симптомами посттравматического стресса у людей, которые были в зоне боевых действий или были изнасилованы», — говорит Алекс Кероглиан.
По словам Кероглиана (психиатра Центра исследований народонаселения Института им. Фейвей в области здоровья ЛГБТ), гомосексуальные мужчины «ожидают отвержения». Мы постоянно сканируем окружение — «вписываемся мы сюда или нет». Мы стараемся отстаивать себя. И раз за разом воспроизводим наши социальные неудачи.
Самое странное в этих симптомах, однако — то, что большинство из нас вообще не считает их симптомами. После изучения цифр, Салвей начал записывать интервью с гомосексуальными мужчинами, которые пытались совершить суицид и выжили.
«Когда вы спрашиваете их, почему они пытались себя убить, — говорит он, — большинство вообще не упоминают гомосексуальность». Вместо этого они говорят, что у них проблемы в отношениях, проблемы с карьерой, финансовые сложности. «Они не считают сексуальность существенной частью своей жизни. И все же, вероятность суицида у них на порядок выше».
Для объяснения этого феномена был введён термин «стресс меньшинств». Суть его довольно проста: быть частью маргинализированной группы требует дополнительных усилий. Если вы единственная женщина на деловой встрече или единственный черный парень в общежитии в колледже, вам приходится задавать себе вопросы, над которыми никогда не думают представители «большинства». Если вы не согласны со своим босом и не осмеливаетесь об этом сказать, значит ли это, что тем самым вы поддерживаете стереотипы относительно женщин на рабочем месте? Если вы провалите тест, подумают ли люди, что это потому, что вы чёрный? Даже если вы не испытываете явной стигмы, то уже сама её вероятность с течением времени начинает сказываться.
Для гомосексуальных людей этот эффект усиливается тем фактом, что наш статус «меньшинства» не очевиден. Мы не только вынуждены делать всю эту дополнительную работу и отвечать на бесконечные внутренние вопросы, будучи 12-летними, но мы также вынуждены это делать, не имея возможности поговорить с близкими или семьёй.
Джон Пачанкис, исследователь стресса в Йеле, говорит, что с момента осознания своей сексуальности, прежде чем мы начинаем открываться другим людям, нашей психике наносится существенный вред из-за сопутствующего стресса. Даже относительно небольшой стресс в этот период оказывает негативное влияние — не из-за того, что он является непосредственно травматичным, а потому, что мы этого ожидаем.
«Вы начнёте контролировать своё поведение, даже если вас никто не называл "пидором", только бы этого не случилось».
Джеймсу скоро исполнится 20 лет, он рассказывает мне, что в седьмом классе, когда он был закрытым 12-летним подростком, одноклассница спросила, что он думает о другой девушке. «Ну, она похожа на парня, — сказал он, не задумываясь, — так что, возможно, я бы занялся с ней сексом».
Сразу же, по его словам, он запаниковал. «Я начал думать: заметил ли это кто-то ещё? Рассказали они об этом другим или нет?»
Мой подростковый период прошёл так же: я старался быть осторожным, стрессовал, предпринимал всё возможное, чтобы скрыть... Однажды в аквапарке один из моих школьных друзей заметил, что я смотрю на него, пока мы ожидали круг. «Чувак, ты что на меня пялился?» — спросил он. Мне удалось отшутиться — типа «прости, ты не в моём вкусе», — потом я ещё несколько недель переживал, что он обо мне думает. Но он больше об этом не вспоминал. Вся травля происходила в моей голове.
«Травма, которую испытывают гомосексуальные мужчины возникает на фоне её длительности, — говорит Уильям Элдер, исследователь сексуальной травмы и психолог. — Если вы пережили однократное травматическое событие, у вас может возникнуть ПТСР, которое можно преодолеть в течение четырех-шести месяцев терапии. Но если на протяжении многих лет вы испытываете незначительный стресс — мелочи, о которых вы думаете, "может, это из-за моей сексуальности?" — последствия могут быть еще хуже».
«По телеку я видел все эти традиционные семьи», — говорит Джеймс. — В то же время, я смотрел тонны гей-порно, где все были обдолбаны и трахались без остановки. Поэтому я думал, что у меня два варианта».
Закрытость переживается, как если бы кто-то легонько бил вас по руке, снова и снова. Сначала это раздражает. Через некоторое время это бесит. В конце концов, вы больше ни о чём другом не можете думать.
Это ежедневное переживание стресса начинает накапливаться в вашем теле.
Взросление негетеросексуального человека по тяжести может сравниться с взрослением в условиях крайней нищеты. Исследование, проведенное в 2015 году, показало, что в организме гомосексуальных людей вырабатывается меньше кортизола, гормона, регулирующего стресс. «В пубертатный период системы их организма находятся в постоянном напряжении, и в результате к моменту взросления они истощаются», — говорит соавторка этого исследования Кэти Маклафлин. В 2014 году также сравнили риск сердечно-сосудистых заболеваний у гетеросексуальных и гомосексуальных подростков. Обнаружилось, что гомосексуальные дети не чаще своих гетеросексуальных ровесников и ровесниц переживают стрессовые изменения в жизни. Тем не менее они наносят больший вред их нервной системе.
Аннеса Флентье, исследовательница стресса в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, изучает влияние «стресса меньшинств» на активность генов. «Мы приспосабливаемся к этим постоянным маленьким ударам, — говорит она. — Впоследствии это становится нашим автоматическим способом мышления, который никогда не подвергается сомнению, даже через тридцать лет».
Осознаём мы это или нет, наши тела несут с собой «закрытость» в наши взрослые жизни.
«У нас нет инструментов, чтобы справляться со стрессом в детстве, и мы не осознаём его как травму, будучи взрослыми, — говорит Джон, бывший социальный работник. — Наша инстинктивная реакция — продолжать справляться так, как мы это делали в детстве».
Даже Салвей, человек, посвятивший свою карьеру изучению хронического стресса, который испытывают уязвимые группы, говорит, что есть дни, когда он чувствует себя некомфортно, гуляя по Ванкуверу со своим партнером.
На них никогда не нападали, но несколько раз им выкрикивали вслед оскорбления. Совсем не обязательно, чтобы это происходило часто, прежде чем вы начнете этого ожидать, прежде чем ваше сердце начнет биться чуть-чуть быстрее с каждым приближающимся автомобилем.
Но «стресс меньшинств» не объясняет в полной мере, почему гомосексуальные люди испытывают такой широкий спектр проблем со здоровьем. И если первая порция вреда наносится до совершения камин-аута, вторая волна, возможно даже более серьёзная, приходит после.
Никто ни разу не говорил Адаму, что он не может быть «женственным». Но он, как и я, как и большинство из нас, как-то об этом узнал.
«Я никогда не боялся, что моя семья может оказаться гомофобной, — говорит он. — Мне нравилось обматывать вокруг себя одеяло, как платье, и танцевать во дворе дома. Родителям казалось это милым, и они сняли видео, и показали его бабушке и дедушке. Когда все смотрели запись, я спрятался за диваном, так мне было стыдно. Мне было тогда шесть или семь лет».
К тому времени, как Адам пошёл в старшие классы, он научился так хорошо управлять своим поведением, что никто не мог подумать, что он гей. Он говорит: «Я никому не мог доверять, у меня был секрет, который я должен был сохранить. Я должен был действовать как агент-одиночка».
Он сделал камин-аут в 16 лет, затем окончил школу, затем переехал в Сан-Франциско и начал работать в области профилактики ВИЧ. Но чувство изоляции не исчезло. Он справлялся с ним, по его словам, «с помощью частого секса». «Это наш самый доступный ресурс в гей-сообществе. Вы убеждаете себя, что секс с кем бы то ни было говорит о близости с этим человеком. В конце концов вы понимаете, что он всего навсего служит костылём.
Он работал до изнеможения. Приходил домой без сил, курил травку, выпивал бокал вина, а затем с помощью приложений начинал искать кого-нибудь, с кем бы мог провести ночь. Иногда это были два или три парня подряд. «Как только я закрывал дверь за очередным парнем, я думал: "Не получилось, надо найти еще одного"».
Так продолжалось много лет. Пока на прошлое Рождество он не поехал домой навестить родителей. Когда из-за сильного стресса ему приспичило заняться сексом, и он наконец-то нашел парня неподалёку, то побежал в комнату родителей и перерыл все их шкафы в надежде найти виагру.
«Это и был переломный момент?» — спрашиваю я.
«Третий или четвёртый по счёту», — говорит он.
Адам сейчас в 12-шаговой программе реабилитации зависимых от секса. Прошло шесть недель с тех пор, как он занимался сексом в последний раз. До этого самый продолжительный период был три или четыре дня.
«Есть люди, которые часто занимаются сексом, потому что в этом много удовольствия. И это круто. Но я все время пытался вырвать, получить из него что-то, чего там не было — поддержку или общение. Это был способ не заниматься своей собственной жизнью. И я все время отрицал, что у меня есть проблема, постоянно говорил себе: "Я сделал камин-аут, переехал в Сан-Франциско, хватит с меня, я сделал всё, что должен был сделать гей-парень"».
На протяжении десятилетий психология поддерживала такой стереотип: все ключевые этапы формирования идентичности гомосексуальных мужчин сводились к камин-ауту. Считалось, что как только нам наконец-то станет комфортно с самими собой, мы сможем начать строить жизнь в сообществе людей со схожим опытом.
Но за последние 10 лет новые исследования показали, что напряжение от «невозможности вписаться» только усиливается. Исследование, опубликованное в 2015 году, подтвердило, что у мужчин, недавно совершивших камин-аут, уровень тревожности и депрессии был выше, чем у мужчин, которые оставались закрытыми.
«Вы совершаете камин-аут, ожидая, что вот-вот запорхаете как бабочка, но гей-сообщество быстро выбивает из вас весь идеализм, — говорит Адам. — Я поехал в Западный Голливуд, потому что думал, что там мои люди. Но это было ужасно. Вы отправляетесь из родительского дома в гей-клуб, видите там людей под наркотой, и думаете — это и есть моё сообщество? Это же чертов притон».
«Я совершил камин-аут, когда мне было 17, и я не видел для себя места в гей-сообществе, — говорит Пол, разработчик программного обеспечения. — Я хотел влюбиться так, как влюбляются гетеросексуальные люди в кино. Но я чувствовал себя куском мяса. Дошло до того, что я стал ходить в продуктовый магазин в 40-ка минутах от дома, а не в тот, что был рядом, просто потому что боялся идти по гей-району».
Слово, которое я слышу от Пола, и от других, «ретравматизация». Вы выросли с ощущением полного одиночества, накапливая весь этот багаж, а затем вы попадаете в гей-клуб, думая, что наконец-то будете приняты. И тут вы понимаете, что здесь у всех тот же багаж, что и у вас.
И вдруг критерием, по которому вас продолжат отвергать, становится уже не ваша гомосексуальность. Но ваш вес, или доход, или цвет вашей кожи. «Дети, которых всю жизнь гнобили, — говорит Пол, — выросли и сами стали на место своих обидчиков».
«Геи в принципе не очень добры друг другу, — говорит Джон. — И эта недоброжелательность почти патологична. Все мы были растеряны или обманывали себя большую часть нашей жизни. Но нам не хочется показывать эту часть себя другим людям. Поэтому мы показываем другим людям то, что мир показывал нам — враждебность».
У каждого гея, которого я знаю, наберётся целый список всякого говна, которое говорили или делали по отношению к нему другие геи.
Однажды я пришёл на свидание, и парень тут же встал и сказал, что я меньше ростом, чем на фотографиях, и ушёл. Алексу, фитнес-инструктору, парень из его команды по плаванию сказал: «Если ты трахнешь меня без презерватива, так и быть, я забуду, что ты не красавчик». Мартин, британец, живущий в Портленде, набрал около 10 фунтов с тех пор, как переехал. На Рождество он получил сообщение в Grindr: «Жаль, раньше ты был секси».
Для других угнетаемых групп, жизнь внутри своего сообщества, связана с более низким уровнем тревоги и депрессии. Это помогает быть ближе к людям, которые интуитивно понимают вас. Но для нас эффект обратный. Ряд исследований показывает, что жизнь в гей-кварталах ведёт к более высокому уровню рискованного секса и употреблению наркотиков, а время, затрачиваемое на другие общественные мероприятия, такие как волонтёрство или занятия спортом, уменьшается. Исследование, проведенное в 2009 году, показало, что гомосексуальные мужчины, имевшие более тесную связь с гей-сообществом, были менее удовлетворены своими личными романтическими отношениями.
«Гомосексуальные и бисексуальные мужчины называют гей-сообщество значительным источником стресса в своей жизни», — говорит Пачанкис. Основная причина этого, по его словам, заключается в том, что «внутригрупповая дискриминация» наносит больше вреда вашей психике, чем отвержение представителями «большинства». Легко игнорировать или посылать нахер гетеросексуальных людей, которые вас не любят, потому что, вам все равно не нужно их одобрение. Но отвержение другими гомосексуальными людьми переживается как потеря единственного способа найти друзей и любовь.
Отвержение «своих» причиняет большую боль, потому что в этих людях ты больше нуждаешься.
Гей-парни причиняют друг другу вред по двум основным причинам. Первая, и её я слышал чаще всего, говорит о том, что мы, геи, хреново друг к другу относимся, потому что, мы— мужчины.
«Проблемы маскулинности становятся все более заметными в мужском сообществе, — говорит Пачанкис. — Маскулинность это что-то нестабильное. Поэтому её необходимо постоянно подтверждать, защищать или укреплять».
Это объясняет распространенную стигму в отношении феминных парней в гей-сообществе. По словам Дана Уикера, клинического психолога и исследователя Университета Дьюка, большинство гомосексуалов говорят, что они хотят встречаться с кем-то мужественным, и что они хотели бы сами быть более мужественными. Возможно, причина в том, что, исторически, маскулинные мужчины с большей вероятностью могли слиться с гетеронормативным обществом. Или, возможно, это внутренняя гомофобия.
Исследования говорят, что такое поведение, когда гомосексуальные мужчины сознательно пытаются казаться более мужественными, — всего лишь один из способов, которым они оказывают давление друг на друга, чтобы заработать «сексуальный капитал».
«Единственная причина, по которой я начал ходить в качалку, — это для того, чтобы выглядеть как "актив"», — говорит Мартин. Когда он впервые совершил камин-аут, то был уверен, что слишком худой, слишком женственный, что «пассивы» будут «принимать его за своего». «Поэтому я начал копировать всё это гипер-маскулинное поведение. Недавно мой парень заметил, что я все еще понижаю голос на октаву, когда заказываю напитки. Это отголоски тех первых лет после камин-аута, когда я думал, что должен говорить хрипящим "голосом Бэтмена", чтобы со мной согласились пойти на свидание».
Грант, 21-летний парень, выросший на Лонг-Айленде, говорит, что он стыдился своей осанки — руки на бедрах, одна нога слегка отставлена. Поэтому на втором курсе он начал наблюдать за своими учителями-мужчинами, намеренно подражая тому, как они стоят, широко расставив ноги, руки вдоль туловища.
Эти нормы маскулинности влияют на всех, даже на тех, кто их соблюдает. Феминные геи подвержены более высокому риску суицидов, одиночества и психических заболеваний. Маскулинные геи, с другой стороны, более тревожны, чаще занимаются рискованным сексом и употребляют наркотики.
Вторая причина, по которой гей-сообщество является стресс-фактором для своих членов, кроется не в том, почему мы отвергаем друг друга, но как.
За последние 10 лет традиционные гей-пространства — бары, ночные клубы, бани — начали исчезать, на замену им пришли соцсети. Как минимум 70 процентов геев сейчас используют для знакомства такие приложения как Grindr и Scruff. В 2000 году около 20 процентов гей-пар познакомились в Интернете. К 2010 году эта цифра достигала уже 70 процентов. Между тем, процент гей-пар, познакомившихся через общих друзей, упал с 30 до 12.
Часто приложения для гей-знакомств — в самом популярным из них, Grindr, среднестатистический пользователь проводит 90 минут в день — ассоциируются со страшными историями из медиа о гомофобах, «вылавливающих» через эти приложения своих жертв, или с разными стрёмными историями секса под наркотой… И, действительно, такие проблемы есть. Но реальное воздействие приложений менее заметное и, в некотором смысле, более глубокое: для многих из нас они стали главным способом контакта с другими геями.
«Намного проще познакомиться с кем-нибудь в Grindr, чем идти в бар, — говорит Адам. — Особенно, если вы только что переехали в новый город, очень легко позволить приложениям для знакомств стать вашей социальной жизнью. Искать другие возможности для социальных контактов — гораздо сложнее, и требует больших усилий».
«Бывают моменты, когда я хочу почувствовать себя желанным, и тогда открываю Grindr, — говорит Пол. — Я загружаю фотографию с голым торсом и начинаю получать сообщения о том, какой я красавчик. Я чувствую себя хорошо пока это продолжается, но оно никогда ничем не заканчивается, сообщения перестают приходить через пару дней. Такое ощущение, что всё что я делаю — это только расчёсываю зудящее место».
Но главное зло приложений и их вклад в разные показатели здоровья у гомосексуальных и гетеросексуальных мужчин, заключается не только в том, что мы часто их используем. Они почти идеально разработаны, чтобы подпитывать наши негативные убеждения о себе.
В интервью, которое Элдер, исследователь посттравматического стресса, записывал с мужчинами-геями в 2015 году, 90 процентов опрашиваемых сказали, что им нужен партнер, который был бы высоким, молодым, белым, мускулистым и маскулинным. Для подавляющего большинства из нас, кто едва соответствует хотя бы одному из этих критериев, не говоря уже про все пять, приложения — просто чудесный способ почувствовать себя уродом.
Пол говорит, что заранее настраивается на отказ, как только открывает приложение. Джону, бывшему консультанту, 27 лет, он высокий, кубики на его животе видны через свитер. И даже он говорит, что большинство его сообщений остаются без ответа, он тратит по 10 часов на общение с людьми в приложениях, чтобы потом встретиться с кем-нибудь на часок за кофе.
Если же ты не-белый гей-парень, то тебе ещё тяжелее. Винсент консультирует чёрных парней и латиноамериканцев через Департамент здравоохранения в Сан-Франциско. Он говорит, что парни, с которыми он работает, получают два типа сообщений в приложениях для знакомств: отказы («Прости, чёрные парни не в моём вкусе»), либо из них делают фетиш («Привет, мне очень нравятся чёрные парни»).
Пайхан, тайваньский иммигрант в Сиэтле, показывает мне свои сообщения в Grindr. Как и у меня, его «приветы» в большинстве своём остаются без ответа. Один из немногочисленных ответов — это всего одно слово, «Азиааааат!!».
Конечно, всё это не ново. Уолт Одетс, психолог, который пишет о социальной изоляции начиная с 1980-х годов, говорит, что бани в то время были таким же источником стресса для геев, как сегодня Grindr. Разница в том, что «если кто-то отшил вас в бане, вы всё равно могли пообщаться позже. Возможно, вы станете просто друзьями или по крайней мере получите хоть какой-то положительный опыт общения. В приложениях же, если в вас не видят сексуальный или романтический объект, вас будут просто игнорировать». Геи, которых я интервьюировал, говорили о приложениях для знакомств так же, как гетеросексуальные люди говорят о кабельном телевидении: это отстой, но что поделать?
«Вы вынуждены пользоваться приложениями в маленьких городах, — говорит Майкл Мур, психолог из Йельского университета. — Они выполняют функцию гей-баров. Но, к сожалению, к ним прилагаются все предрассудки».
Приложения усиливают наше стремление стать, как это называет Пачанкис, «лучшим мальчиком в мире». В детстве наша закрытость вынуждает нас поддерживать самооценку и стараться соответствовать внешним ожиданиям — занимать первые места в соревнованиях, олимпиадах и т.д. По мере взросления наша самооценка подвергается ещё большему давлению со стороны собственного же сообщества. Социальные нормы распространяются на то, как мы выглядим, насколько мы маскулинные и как ведём себя в сексе. Но даже если нам удастся выдержать конкуренцию, даже если мы достигнем этого идеала маскулинности, к которому мы стремимся, всё, чего мы действительно добьёмся, — это приблизим себя к опустошению, которое неизбежно наступит после того, как мы всё это потеряем.
«Мы часто проживаем свою жизнь глазами других, — говорит Алан Даунс, психолог и автор книги «Бархатная ярость» о борьбе геев со стыдом и попытками получить социальное одобрение. — Мы хотим, чтобы у нас было больше мужчин, больше мышц, больше статуса, всё, что угодно, что могло бы принести нам мимолетное признание. Затем мы просыпаемся в 40, истощённые, и задаёмся вопросом, "это что, всё?". И вот тогда наступает депрессия».
Перри Халкитис (профессор Нью-Йоркского университета, автор четырёх книг о гей-культуре) с начала 90-х годов изучает разрыв в состоянии здоровья у гомосексуальных и гетеросексуальных людей. Два года назад его 18-летний племянник Джеймс пришёл, весь дрожа, к нему домой.
Усадил Халкитиса и его мужа на диван и объявил, что он гей. «Мы сказали ему: "Поздравляем, возьми свою членскую карточку и приветственный пакет из соседней комнаты", — вспоминает Халкитис. — Но тот был слишком взволнован, чтобы оценить шутку».
Джеймс вырос в Квинсе, любимый ребёнок в большой, любящей, либеральной семье. Он учился в школе, где были открытые геи. «И всё же, — говорит Халкитис, — была эта эмоциональная нестабильность».
Умом он понимал, что все будет хорошо, но решение оставаться закрытым часто бывает не рациональным, а эмоциональным.
На протяжении многих лет Джеймс убеждал себя, что никогда не откроется. Он не хотел привлекать к себе внимание или быть вынужденным отвечать на вопросы, на которые сам не мог ответить. Его сексуальность была не всегда понятна для него самого — как он мог объяснить её другим людям?
Джеймс помнит точный момент, когда решил быть закрытым. Ему было 10 или 11 лет, они с родителями поехали отдыхать на Лонг-Айленд. «Я как бы взглянул со стороны на нашу семью, вокруг бегали дети, и подумал: "У меня этого не будет никогда", — и заплакал».
Когда он об этом рассказывает, я понимаю, что со мной в его возрасте случилось то же самое осознавание, которое принесло такое же сильное горе. Только у Джеймса это был 2007 год, а у меня — 1992. У Халкитиса — это был 1977 год. Его поразило то, что у кого-то возраста его племянника может быть точно такой же опыт, как и у него самого, — и следующую свою книгу он решил писать о «травме закрытости».
«Даже сегодня, даже в Нью-Йорке, даже с принимающими родителями, сделать камин-аут может быть очень сложно, — говорит Халкитис. — Наверное, так будет всегда».
Так что же нам делать? Когда мы думаем о законах о браке или антидискриминационных законах, мы склонны думать о них как о защите наших прав. Что ускользает от нашего внимания, так это то, что законы напрямую влияют на наше здоровье.
В одном из исследований, которые я обнаружил, описывался всплеск тревожных расстройств и депрессии среди геев в 2004 и 2005 годах, когда в 14 штатах были приняты конституционные поправки, определяющие брак как союз между мужчиной и женщиной. Среди мужчин-геев в этих штатах было зафиксировано 37-процентное увеличение аффективных расстройств, 42-процентное увеличение алкоголизма и 248-процентное увеличение общих тревожных расстройств.
Самое пугающее в этих цифрах то, что юридические права геев, живущих в этих штатах, существенно не изменились. Мы как не могли зарегистрировать брак в Мичигане до принятия этой поправки, так не можем этого сделать и после. Законы были символическими. Они были скорее способом информировать гомосексуальных людей о том, что им здесь не рады. Что еще хуже, уровень тревоги и депрессии резко вырос не только в тех штатах, где были приняты конституционные поправки, но и вырос (хоть и не так резко) среди гомосексуальных людей по всей стране. Кампания, направленная на то, чтобы заставить нас страдать, сработала.
Не говоря уже о том, что Америка избрала рыжеголового Демогоргона, чья администрация отчаянно пытается отменить все достижения гей-сообщества за последние 20 лет. Послание, который получают гомосексуальные люди — особенно молодые, только начинающие осознавать свою идентичность — не может быть более ясным и ужасающим.
Любое обсуждение психического здоровья гомосексуальных людей должно начинаться с обсуждения того, что происходит в школах.
Несмотря на прогресс последних лет, образовательные учреждения США остаются опасным местом для детей — с их «крутыми парнями», безразличным педсоставом и реакционной политикой. Эмили Грейтак, директорка исследовательского центра организации GLSEN (Сеть геев, лесбиянок и их гетеросексуальных союзни_ц в образовании — прим. пер.), рассказывает, что с 2005 по 2015 год процент подростков, которых травили за их сексуальную ориентацию, не уменьшился абсолютно. Только около 30 процентов школ в стране проводят политику борьбы с буллингом, упоминая при этом ЛГБТК-детей. А тысячи других школ проводят политику, которая не позволяет учителям и учительницам говорить о гомосексуальности в позитивном ключе.
Из-за этих ограничений детям намного сложнее справляться со стрессом меньшинств. Последние четыре года Николас Хек, исследователь из Университета Маркетт, руководит группами поддержки для гомосексуальных подростков в средних школах. Он помогает им выстраивать отношения с семьёй и другими детьми, пытается помочь отделить обычный подростковый стресс от стресса, связанного с их сексуальностью.
Например, один из его подопечных находился под давлением родителей, они хотели, чтобы он занимался искусством, а не финансами.
Его родители действовали из лучших побуждений — они пытались устроить его жизнь таким образом, чтобы он меньше сталкивался с гомофобией, — но правда в том, что он уже испытывал стресс: Если он бросит финансы, будет ли это значить, что он сдался? Если выберет искусство, но всё равно будет подвергаться травле и издевательствам, сможет ли рассказать об этом родителям?
Хек говорит, что смысл в том, чтобы дети начали вслух задавать эти вопросы, т.к. одним из отличительных признаков стресса меньшинств является избегание. Дети слышат оскорбления, проходя по школьному коридору, и в итоге решают ходить другими путями или надевают наушники. Они могут попросить учителей / учительниц о помощи, но, когда те от них отмахиваются, перестают искать «безопасных взрослых». Тем не менее, по словам Хека, исследование показывает, что дети начинают отказываться брать на себя ответственность за то, что над ними издеваются. Раньше они были склонны винить в этом себя. Сейчас же они учатся принимать, что даже если они не могут изменить окружающую среду, в их силах перестать обвинять в этом самих себя.
Наша цель состоит в том, чтобы дети научились обнаруживать и предотвращать стресс меньшинств. Но что можно сделать для тех из нас, кто уже впитал всё это в себя?
«Если с квир-молодёжью ещё проводится работа, то для тех, кому 30–40 лет — ничего подобного не существует», — говорит Сэлвей. Проблема, по его словам, состоит в том, что мы создали изолированные инфраструктуры вокруг ментальных заболеваний, профилактики ВИЧ и злоупотребления психоактивными веществами, хотя всё указывает на то, что это не три разные эпидемии, а одна. Люди, которые чувствуют себя отвергнутыми часто пробуют заниматься самопомощью, что повышает вероятность рискованного секса, что в свою очередь делает их более уязвимыми к ВИЧ, и как результат ещё больше повышает вероятность почувствовать себя отвергнутыми и т.д.
По мере накопления доказательств о существовании этой взаимосвязи, в психологии и эпидемиологии начали рассматривать ощущение изолированности среди гей-мужчин как «синдром»: наличие целой группы проблем со здоровьем, ни одну из которых невозможно устранить по отдельности.
Пачанкис, исследователь стресса, недавно наблюдал за работой ЛГБ-френдли терапевтической группы. Результаты этого исследования показали, что после многих лет эмоционального избегания многие геи «буквально не знают, что они чувствуют». Например, их партнер говорит: «Я тебя люблю», а они отвечают: «А я люблю блины». Они могут расстаться с парнем только из-за того, что тот оставил зубную щётку у них дома. Или же они занимаются незащищенным сексом с незнакомцем, потому что не знают, что значит быть чувствительными к себе и не понимают про возникающее чувство тревоги.
Такого рода эмоциональная отрешенность распространена повсеместно, и многие геи годами не осознают, что то, к чему они так стремятся — идеальное тело, высокие достижения в работе, попытки организовать идеальное свидание через Grindr — только усиливают их собственный страх отвержения.
Простое указание на эти взаимосвязи уже дало огромные результаты: всего за три месяца у пациентов Пачанкиса снизились показатели уровня тревоги, депрессии, употребления наркотиков, они стали реже практиковать секс без презерватива.
Эти решения выглядят многообещающими, но они все ещё несовершенны. Я не знаю, исчезнет ли когда-нибудь разрыв в состоянии психического здоровья между гетеросексуальными и гомосексуальными людьми. Гетеросексуальных детей всегда будет больше, чем гомосексуальных, и мы всегда будем чувствовать себя среди них изолированными, и в каком-то смысле мы всегда будем чувствовать себя одинокими в своих семьях, школах и городах. Но, возможно, всё не так уж плохо. Наша отстраненность от гетеронормативного стандарта может причинять нам страдания, но в то же время является источником нашего остроумия, нашей стойкости и чувствительности.
Я продолжаю думать о том, что сказал мне Пол, разработчик программного обеспечения: «Мы всегда говорили себе, что как только будет преодолена эпидемия СПИДа, всё будет в порядке… Как только мы добьёмся брачного равноправия, всё будет в порядке… Как только прекратится буллинг, всё будет в порядке… Мы все ещё ждём того момента, когда сможем почувствовать себя такими же, как все, ничем не отличающимися от остальных. Но правда в том, что мы другие. Пришло время признать это и начать работать с этим».
