Добро пожаловать в мир «плохих матерей».
Ход моих рассуждений будут направлять следующие вопросы: кто, с точки зрения популярного воображения, может, а кто не должен/а быть матерью, каковы критерии «хорошей матери» и кто в действующих условиях с ними может совпасть, насколько материнский миф соотносится с реальными практиками заботы о детях и как фабрикуется традиционное гендерное разделение общества, наделяющее одних людей ответственностью, а других освобождающее от нее.
Если мать — принцесса
Photo by Michael Middleton - WPA Pool/Getty Images
В июле 2013 года мировая пресса с энтузиазмом обсуждала события вокруг появления на свет принца Георга — сына герцога и герцогини Кембриджских. В русскоязычных СМИ особое внимание уделялось двум обстоятельствам — внешнему виду принцессы и ее материнским тактикам.
Успевшая стать «иконой стиля» Кейт Миддлтон показалась на крыльце роддома, не скрывая изменений, произошедших с ее разрешившимся от бремени телом, не в пример многочисленным селебрити, среди которых принято демонстрировать чудеса восстановления фигуры в рекордно короткие сроки. Матери из высших слоев общества, к чьим услугам армии профессионалов и неограниченные возможности, задают нереализуемые стандарты внешности. В этом контексте открытость герцогини была воспринята как смелость и вызвала в основном благодарность.
Однако публика тут же нашла повод и для критики. Более других вопросов общественность волновало, почему новорожденного принца вынесли к журналистам без шапочки. Дискуссии о «монаршей небрежности» на страницах газет продолжались несколько дней. Стоит ли говорить о том, что ответственность за здоровье будущего короля Великобритании интернет-молва полностью делегировала его матери, игнорируя наличие в семье отца?
«Положение матери, вне зависимости от ее социального статуса, настолько уязвимо и непрестижно, что любой интернет-комментатор автоматически получает власть эксперта при желании критиковать или поучать»
Этот медиасюжет наглядно демонстрирует, что в наши дни экспертная позиция не принадлежит самой матери, оказывающей заботу. Мать никогда не знает лучше других, как ей растить своих детей.
Если мать — в инвалидной коляске
Анатолий и Светлана Шугаевы с ребенком
В августе того же года новое событие из разряда «материнских» привлекло широкое внимание. На этот раз обсуждалась история супружеской пары из Крыма — Светланы и Анатолия Шугаевых, чью новорожденную дочь забрали представители соцслужб, объясняя решение тем, что оба родителя живут с диагнозом ДЦП. Чета Шугаевых обратилась в СМИ за поддержкой. И, надо сказать, многие принявшие участие в интернет-дискуссиях оказались на их стороне. Однако чиновники не собирались сдаваться. Их главным аргументом было то обстоятельство, что в гериатрическом пансионате, где живет семья, нет условий для заботы о младенцах.
Помимо сочувствия родителям, со слезами на глазах говорящим в телеобъективы: «Мы справимся с заботой о дочери, нам помогут наши друзья. Мы просто хотим, чтобы в нас видели людей, а не животных», — эта история рассказывает о том, что у современной матери нет права быть такой, какая она есть.
«Если мать, в данном случае родители, не соответствует основной интенции социальной политики — сокращать государственные расходы, связанные с организацией заботы о тех, кто в ней нуждается, — власть скорее лишит этих людей родительского статуса, чем станет создавать условия, необходимые для поддержания жизнедеятельности семьи»
Постсоветские политики соцобеспечения наследуют советскому подходу, который стремился помещать уязвимых членов общества в разнообразные институции, не рассматривая возможности их социализации. В наше время происходят некоторые подвижки в изменении представлений о том, все ли люди должны иметь равный доступ к общественным благам. Однако эти процессы идут крайне медленно, и в новых условиях под подозрительное око власти помимо родителей с инвалидностью попадают родители с низким доходом, живущие за пределами традиционного брака, имеющие убеждения, альтернативные «генеральному курсу».
Аргументами в защиту изъятия ребенка из семьи не могут быть ни «особые потребности», ни «ограниченные возможности» людей, живущих с инвалидностью.
«Каждый/ая, кто вовлечен в заботу о маленьких детях, в действующих условиях автоматически сталкивается с ограниченными возможностями и особыми потребностями, учитывая городскую среду, не приспособленную для перемещения с детскими колясками, и рынок труда, не чувствительный к проблемам людей с семейными обязанностями»
В результате «рациональной экономии» большая часть общества исключается из самых разных сфер жизни. Ценность человеческого бытия в такой философии определяется тем минимумом поддержки, которые ему или ей необходим, и его или ее производительностью труда. Изъятие детей из семей вместо оказания необходимой помощи укрепляет социальный порядок, в котором материнство — это «обязанность» женщин, но организация безбарьерной в широком смысле среды не является обязанностью общества.
Если мать — примадонна
НТВ
Осенью 2013 года очередным громким «материнским» медиасюжетом стало появление детей в семье Аллы Пугачевой и Максима Галкина. В бесчисленных ток-шоу и интернет-публикациях в основном обсуждалось два аспекта этого события — возраст поп-дивы и сценарий родительства, который выбрали супруги, воспользовавшись услугами суррогатной матери.
Многочисленные критики обвиняли Пугачеву в эгоизме, объясняя свою позицию тем, что примадонна, в силу пенсионного возраста, не сможет должным образом позаботиться о детях. Этот тезис содержит две важные темы, позволяющие контролировать практически любую мать: полное отрицание роли других членов семей в заботе о детях и размытость понятия «должный уход», в результате чего любая родительская стратегия может рассматриваться как «недостаточно ответственная».
Помимо эйджистских комментариев случай Галкина и Пугачевой возбудил дискуссию о биоэтике. Однако не в том контексте, в котором можно было бы ожидать. Суррогатное материнство не обсуждалось как индикатор классовой сегрегации, в условиях которой обеспеченные женщины арендуют органы женщин финансово уязвимых. Речь большей частью шла о бытовой морали, которая приписывает исключительную важность биологическому родству и исключает из фокуса внимания важность труда, связанного с заботой.
Критикуя выбор Аллы Пугачевой, некоторые комментаторы объясняли ее решение «пресыщенностью». В этой связи уместно вспомнить государственные меры повышения рождаемости, действующие в России и Беларуси и поощряющие родителей перспективой получения льготного жилья. Неясно, почему по этой логике появление ребенка, продиктованное нуждой, определяется как более «благородное», чем желание делиться ресурсами, когда они в избытке.
Многие высказывания сводились также к тому, что артистической паре вместо обращения к репродуктивным технологиям следовало бы позаботиться о детях, лишенных родительской опеки. Часть таких детей, как мы помним по предыдущей истории, становится социальными сиротами вопреки желанию своих мам и пап. Но мишенью критиков в данном случае являются «моральные качества» личности, а не общественный порядок. Сама возможность давать публичную оценку репродуктивному выбору и навязывать определенные сценарии в наше время не считается грубым вторжением в частное пространство и служит мерой идеологического контроля.
«Казалось бы, если основная задача власти в контексте воспроизводства — стимулирование рождаемости с целью пополнения армии будущих налогоплательщиков/ц и максимальное делегирование заботы о детях в частные руки, какое значение имеет способ зачатия и степень родства членов семей?»
Ответ на этот вопрос упирается в проблему совмещения профессиональной занятости и семейных обязанностей.
Постсоветский консервативный дизайн социальной политики строится на идее о том, что забота о домочадцах — главный смысл жизни женщин, в то время как профессиональная занятость изображается опциональной. Но в нашей части света большинство семей не может позволить себе ни оплату коммерческой помощи, ни выживания на одну зарплату. Таким образом, материнская идеология (она же идеология «традиционных ценностей») фактически закрепляет за женщинами двойную нагрузку как «данную от природы необходимость».
Если мать — политическая активистка
НТВ
Еще одно «материнское» медиасобытие, которое я хотела бы упомянуть, связано с освобождением Надежды Толоконниковой и Марии Алехиной из заключения. Журналистов, первыми получивших возможность задать участницам «Пусси Райот» свои вопросы, а также блоггеров, среди которых было немало известных людей, в первую очередь волновало, почему, выйдя на свободу, женщины не отправились к своим детям, а решили встретиться друг с другом, чтобы обсудить совместные планы, связанные с политическим активизмом.
Подобного рода претензии предполагают, что материнство — первичная, естественная и важнейшая идентичность женщины. Интересно, что некоторые из высказавшихся в таком ключе современниц а) являются публичными персонами, демонстрирующими приверженность своим профессиям, б) не являются матерями. Из этого факта следует, что стандарт жертвенного материнства многие охотнее делегируют другим, чем разделяют сами.
Разумеется, в связи с освобождением «ПР» речь шла вовсе не о детях, а о публичном имидже женщин. Точнее, о способах конструирования их «позитивного образа», который не тревожил бы «общественное сознание».
«Комментирующих волновало не то, что в действительности происходит с детьми Толоконниковой и Алехиной, не чувства бывших заключенных. Их беспокоило отсутствие ожидаемого материнского перфоманса»
При этом из виду полностью упускалось такое понятие, как солидарность, которую было бы уместно вспомнить в контексте того, что «Пусси Райот» попали в тюрьму за политический протест.
Именно солидарности так не хватает в общественных дискуссиях, в которых сами женщины поддерживают риторику двойных стандартов. В наши дни дети становятся «врагами» матерей. Детьми пугают, их интересами оправдывают любые дискриминационные действия. Дети перестают быть равными себе, их назначают устрашающим символом «нашего будущего», которое неясно когда и для кого наступит, но которому нужно принести в жертву настоящее.
Дети наделяются фальшивой субъектностью по аналогии с викторианским фотоприемом «Невидимая мать», в котором держащую на руках младенца родительницу накрывали накидкой. Ни для кого не секрет, что дети не могут «существовать сами по себе», но, скрывая за покрывалом материнскую работу, мы продолжаем уверять себя, что интересы ребенка могут быть рассмотрены отдельно от интересов заботящихся о нем взрослых.
Феномен Скрытой матери в викторианской фотографии
Какое бы общественное место ни занимала мать, в действующей системе всегда найдется, в чем ее упрекнуть. Медиа не хотят рассказывать истории «обычных» матерей. Материнские будни и цена материнского труда — темы, которые слишком близко подходят к несправедливости общественного порядка.
«Публичное «разоблачение» «плохой матери» всегда носит скандальный, а потому привлекательный для поп-культуры характер, в то время как образ «немного плохого отца» является нормой»
Школа, родственники, соседи и друзья редко привлекаются к ответу за благополучие детей. Современная мать «всем должна», а ей никто ничего не должен.
Кто такая «хорошая мать?»
Современная идеология материнства опирается на картезианскую философскую традицию, в которой мужская функция связывается с духом, интеллектом и культурой, а женская — с телом, воспроизводством и природой. Переплетаясь с теологическим символизмом, патриархатный фольклор наделяет женскую телесность двумя контрастирующими значениями: нечистой, испорченной, искушающей и потому опасной плоти для «мужского духа» и, наоборот, чистого, асексуального, священного тела матери.
Массовая культура автоматически воспроизводит бинарную оппозицию женских образов «падшая»/«святая». Говоря о матери, медиариторика создает два основных, поляризованных портрета: «суперматери», которая всегда рядом, чтобы вовремя прийти на помощь своим детям, и отсутствующей либо на работе, либо по причине внебрачной интриги «матери-ехидны». Так, комплекс идей, регулирующий практики заботы о детях, действует через стимулирующий канон «хорошей матери» и репрессирующую тень «плохой матери».
Культурный идеал «хорошей матери» в повседневной жизни нереализуем: выполняя родительскую работу, никто не может демонстрировать 24 часа в сутки без выходных желание заботиться, терпение и оптимизм, в соответствии с предписаниями действующей морали.
Отталкиваясь от тех качеств и признаков, которые подвергаются критике, можно попытаться составить портрет «хорошей матери».
«Хорошая мать» не слишком молода, но и не слишком стара. Состоит в браке, и у нее отличные отношения с супругом, которые не мешают ей заботиться о детях. Она не небрежна, но и не слишком опекает. Она белая, здоровая, гетеросексуальная, ее внешность соответствует глянцевым стандартам»
Мать «в засаленном халате», «не имеющая других интересов» — уже «плохая мать».
«Хорошая мать» обладает навыками врача, повара, медсестры, психолога, менеджера, учительницы. Она компетентна настолько, что ее не может заменить интернет-поисковик. У нее активная гражданская позиция. Ее дети здоровы и демонстрируют выдающиеся успехи во всех областях.
Недосягаемость эталона «хорошей матери» делает реальных женщин легко уязвимыми для идеологических спекуляций. Современная поп-культура, наводненная тривиальными интерпретациями психоанализа, объясняет любые проблемы личности последствиями пережитого в детстве. Поскольку в действующем социальном порядке модель асимметричного родительства оправдывается «природной потребностью» женщин заботиться о детях, у матери фактически нет шансов избежать обвинений во «всех грехах общества».
Цена «материнского блаженства»
Популярные представления о материнстве как о «естественной потребности» и «функции» исходят из того, что желание рожать и заботиться о ближних «встроено» в женскую биологию. Но с доступом к рынку труда, развитием городского образа жизни и распространением контрацепции рождаемость сокращается. Это свидетельствует о том, что репродуктивное поведение определяется не только «биологическим фактором», но и способом организации общества.
В разных контекстах о новорожденных и маленьких детях заботятся по-разному. В некоторых обществах принято, чтобы о маленьких детях заботились их старшие братья и сестры, в то время как взрослые заняты другими видами труда. Это показывает, что забота о тех, кто в ней нуждается, не является биологическим свойством, она адресуется исходя из мировоззрения, принятого в конкретную эпоху в определенной местности.
«Не все люди, рожденные в женском теле, определяют свой гендер как женский, не все женщины хотят быть матерями, не все родившие хотели этого, не все давшие жизнь заботятся о детях, не все матери — биологические»
Если принять во внимание, что основа материнской работы связана с заботой, материнствовать могут не только женщины, не все дети растут в семьях, не все люди одинаково здоровы и финансово обеспечены. Но многообразие жизни исключается из публичной риторики, в особенности когда речь идет о матерях и детях.
В обществе с традиционным гендерным разделением девочки подражают матерям и усваивают функции заботы. Но это не значит, что мужчины, отцы, родственники или другие ответственные взрослые не могут также заботиться о детях. Об этом говорит опыт стран, в которых на законодательном уровне отцы равносильно вовлекаются в семейный труд. Создание условий для совмещения карьеры и семьи и равномерная семейная ответственность способствует более высоким показателям рождаемости.
Коммерциализация домашнего труда делает видимым то обстоятельство, что работа няни, медсестры, повара, уборщицы, учительницы имеет определенную рыночную стоимость. Но помимо бесплатного выполнения этих функций от матери и жены ожидается демонстрация круглосуточной готовности к самопожертвованию и морального удовлетворения от выполнения рутинной работы. «Материнская идеология» вытесняет из «общественного сознания» мысль о том, что женщины, занятые домашним трудом, конкурируют с остальными не на равных условиях, что эта конкуренция оплачивается здоровьем женщин.
Поворот к детоцентризму
В наше время считается, что в первые несколько лет жизни ребенка от участия именно биологической матери зависит его дальнейшее благополучие. Но идея важности особой эмоциональной связи между матерью и ребенком и исключительно материнской ответственности в этот период возникла только во второй половине прошлого столетия.
В античности в большинстве стран был распространен инфантицид, в средние века — торговля детьми, передача детей на воспитание или в услужение были обычными практиками. Только в индустриальную эру ребенок назначается символом будущего, смысл детства начинают связывать с особой хрупкостью и незрелостью, возникает идея необходимости защищать несовершеннолетних от сексуальных сцен, насилия и труда.
Еще в начале XX века Российская империя была европейским лидером по младенческой смертности. Среди причин этого явления — низкий уровень санитарной культуры, вскармливание новорожденных твердой пищей, инфекционные заболевания, недоверие к медицине, необходимость возвращаться к труду сразу после родов для женщин, представлявших крестьянское большинство.
В связи с массовым переселением крестьянства в города сокращается рождаемость. Детей становится меньше, о них начинают более внимательно заботиться. Если раньше ребенок был участником натурального производства и вносил свой вклад в формирование благосостояния семьи, то теперь дети становятся «невыгодными» с экономической точки зрения. При этом стоимость заботы о потомстве неуклонно растет.
«Идеи исключительной важности именно материнской заботы возникают в периоды, когда власть не справляется с заявленными функциями социальной поддержки семей. Так, в начале прошлого века, когда государство нуждалось в участии женщин в индустриализации, популярными были идеи о пользе детских садов. В конце 80-х, и, особенно в начале XXI века, когда возникает проблема доступности детских садов, активизируется риторика об их вреде»
Во второй половине прошлого столетия в СССР становятся культовыми книги педиатра Бенджамина Спока, написанные в 50-е годы с оглядкой на американское общество, в котором в это время в публичной сфере работали в основном мужчины, а обязанностью женщин среднего класса было ведение домашнего хозяйства.
Спок разработал новый подход к уходу за младенцами — «интенсивное материнствование», включающее новую педагогическую и педиатрическую компетенцию матери, остающейся дома. К тому времени, когда книга попала к нам, большинство советских женщин было включено в общественное производство.
Концепция «интенсивного материнствования» включает идею важности раннего развития способностей ребенка, мотивируя ответственных взрослых, вне зависимости от финансовых возможностей, обеспечивать детям наилучший старт для будущей карьеры: обучать иностранным языкам, развивать творческие и спортивные таланты, готовить к поступлению в престижные учебные заведения.
Этот подход требует беспрецедентных инвестиций человеческого и материального ресурса. Текущая модель родительствования постоянно усложняется, но не учитывает проблему двойной нагрузки.
Требования современного рынка труда становятся все сложнее, увеличивается время, необходимое для подготовки специалистов/к, в течение одного десятилетия целые отрасли знаний могут быть заменены другими. Занимающим высокие позиции профессионалам/кам необходимо регулярно обновлять знания на курсах, семинарах и тренингах, которые, как правило, организуются без учета семейной занятости.
Самая непрестижная работа
Проводя просветительскую работу в сообществах, волонтеры получают признание за свой общественно полезный труд как сознательные члены общества, в то время как матери делают то же самое: тратят время на поиск информации, привитие навыков и знаний своим детям, но родительская работа не ценится столь высоко.
Слепота в отношении материнского труда глубоко коренится в языке.
«Уход за ребенком в декретном отпуске имеет символический эквивалент — «сидеть дома». Работа няни в разговорном английском именуется бебиситтингом (babysitting — сидеть с ребенком), хотя, каждой/му, кто когда-либо ухаживал за малышом, хорошо известно, что это трудоемкое занятие не имеет ничего общего с расслабленным «сидением» или «отпуском» в значении отдыха»
Домашняя работа, не связанная с уходом за ребенком, часто также ложится на мать, «раз уж она все равно дома сидит». Отцы-традиционалисты, которые «ходят на работу», не расценивают труд матери и жены как полноценную занятость. Наиболее сознательные из них «помогают» по дому, но ожидают особой признательности за это. Подразумевается, что работающим вне дома мужчинам нужен отдых, в то время как женщины, оставаясь дома, меньше или совсем не нагружены работой. Но если домашняя работа действительно необременительна и приятна, почему большинство мужчин так старательно ее избегает?
Кто измеряет материнскую любовь?
Сто лет назад матерей начали обвинять в недосмотре, сейчас их критикуют и за гиперопеку. Действующая культура с одной стороны предписывает матерям особую чувственность, а с другой — обвиняет их же в чрезмерной эмоциональности. Медиа полнятся рассуждениями о «вреде избыточной материнской любви».
Типичные претензии к матерям, например, иллюстрируются широко растиражированным в интернете фотопроектом Анны Радченко «Материнская любовь». На гротескную, в терминах автора, фотосессию художницу вдохновила одноименная книга Анатолия Некрасова о «пагубных последствиях избыточного материнского чувства».
Фотографии Анны Радченко - Обратная сторона материнской любви
Проект отражает культуру асимметричного родительствования и идеологию «интенсивной заботы». Ни один снимок не содержит изображений отцов, но в каждом кадре различными выразительными средствами передана идея «вредного влияния избыточной опеки матери».
Обличительная интенция фотосообщения поддерживает социальный порядок, назначающий женщин ответственными за благополучие детей, мотивирующий матерей к эмоциональным эксцессам и обвиняющий их же в гиперопеке.
«Идея о «вреде сильной материнской любви» как смутное общественное беспокойство по поводу токсичной идеологии «хорошей матери» еще не оформилась в постсоветском пространстве с позиции критики социальной реальности. Вместо этого она направлена против самих матерей.»
Но власть матери в детоцентристской парадигме отнюдь не безгранична. Ее контролируют многочисленные надзирающие общественные институты и сами дети, для которых риторика приоритета интересов ребенка не является тайной.
Могут ли угнетенные говорить?
Американский философ Гайатри Спивак в своем знаменитом эссе показала, что в ситуации, когда основные каналы передачи информации захвачены доминирующей идеологий, угнетенные находят альтернативные способы выразить свою позицию. Например, молчание может ошибочно приниматься за покорное бездействие, но по сути содержать протестное послание.
В этом контексте заметное сокращение рождаемости, которое переживают постсоветские страны, можно рассматривать как неосознаваемую забастовку против дискриминации тех, кто выполняет тяжелый и непрестижный в текущих условиях репродуктивный труд.
Опыт других стран показывает, что лучшими союзниками в увеличении рождаемости являются создание условий для совмещения семейного и профессионального труда и справедливое разделение родительских обязанностей, а вовсе не моральное давление и попытки ограничить частный выбор.
Автор книги «Не замужем: секс, любовь и семья за пределами брака»
