Эйджизм, или дискриминация по признаку возраста, формируется в культуре и укореняется во всех общественных институтах. Как это происходит и к чему приводит?
Согласно данным последней переписи населения, в Беларуси около 30% одиночных домохозяйств составляют люди пенсионного возраста [2]. Учитывая высокие показатели разводов[3], существенную гендерную разницу в продолжительности жизни [4], а также политику нетерпимости к негетеронормативным сценариям жизни, многие белоруски старшего возраста проживают опыт старения наедине с собой.
«При этом социологи отмечают, что женщины, зарабатывающие в среднем меньше мужчин, хуже обеспечены и в пожилом возрасте. Трудности усугубляются тем, что женщины, которые воспитывают детей в одиночку, имеют меньше возможностей откладывать деньги на старость [5]»
Новая демографическая реальность требует пересмотра пенсионных систем и самого подхода к пониманию возраста.
В частности, в Беларуси женщины в среднем живут значительно дольше мужчин, но на пенсию выходят раньше. Однако в доминирующей культуре женщин перестают воспринимать влиятельной аудиторией еще до вхождения в «нетрудоспособный» возраст. Это связано с системой убеждений, в которой основным женским капиталом видятся молодость и красота. В наших широтах в популярном воображении женская молодость и привязываемая к ней сексуальность заканчиваются еще до 40.
С этого времени основным смыслом жизни женщины назначается забота о детях и внуках. Единственным поводом обращения к категории «женщины за 40» в популярных медиа является подспудная или скрытая реклама средств и приемов, предлагающих «вечную молодость». Так женщины оказываются дважды репрессированными по признаку возраста: в первый раз — когда культура списывает их со счетов, во второй — когда внушает, что добиться отмены старения реально, а индивиды, которые с этим не справляются, просто ленивы и невежественны.
Что такое возраст?
© Вадим КачанВозраст — это не только индикатор жизненного периода между рождением и смертью. Это также сложный феномен, включающий биологическое, историческое и политическое измерения, размещающий индивидов на карте социального неравенства в соответствии с количеством прожитых лет. Когда мы говорим: «Я не чувствую себя на свой возраст», — мы показываем, что у этого феномена есть различные измерения. Возраст — это не только летоисчисление, которое в действующей логике должно быть связано с состоянием тела. Это еще и определенный способ рассказа о личности. Возраст нельзя почувствовать потому, что это не орган и не чувство, но подвижный комплекс идей.
Пересекаясь с другими осями общественной стратификации — классом, гендером, расой, состоянием здоровья, — культурное значение возраста, характерное для определенного общества, задает жесткие нормы поведения и усугубляет иерархию.
«Так, социальный статус мужчин выше социального статуса женщин, молодость наделяется символическим преимуществом перед старостью. Соответственно, пожилые женщины оказываются одной из самых уязвимых групп с точки зрения доступа к общественным благам»
В последние десятилетия «возраст» как эвфемизм старения все чаще становится фокусом общественного интереса. Однако этот интерес лишь обостряет социальное неравенство, поскольку направлен главным образом на пересмотр границ старости в пользу ее сокращения в связи с ее низким социальным значением.
Сегодня вы не обнаружите магазина косметики, не предлагающего снадобий с припиской «анти-эйдж». Со старостью борются пластическая хирургия, биотехнологии, идеология «позитивного старения» и вечной молодости.
Современная «антивозрастная» риторика впускает в поле зрения женщин за 40, 50 и 60. При условии, что они выглядят не старше 30.
«Другими словами, вы можете стареть, сохраняя за собой автономный статус до тех пор, пока ваша внешность не отражает признаков старения»
Обращаясь к людям старшего возраста, популярные медиа все чаще используют позитивные коннотации, которые прямо или косвенно связаны с молодостью. На слуху проекты и рубрики с характерными названиями «Третья молодость», «Возраст счастья», «Старение — не приговор». Таким образом, молодость, сохранять которую, с точки зрения доминирующих убеждений, можно и нужно бесконечно, приобретает культовый статус в культуре. В то же время естественные процессы угасания, умирания и смерти по условиям коллективного договора становятся табу.
История феномена возраста
© Вадим КачанО старении невозможно говорить, не обозначив, как в истории человечества возникают и изменяются представления о циклах жизни. В своей культовой книге «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке» Филипп Арьес [6] находит, что в раннем средневековье бытовало представление о двух основных жизненных циклах: водоразделом между «молодостью» и «старостью» служил брачный статус, возраст не наделялся особым социальным значением.
В частности, к детям относились как к особой категории, не стараясь оградить их от тех явлений, которые, с сегодняшней точки зрения, могут иметь негативное влияние на хрупкую детскую психику — сексуальных сцен, сцен, связанных с насилием и жестокостью, и от труда.
По Арьесу, важнейшая перемена в отношении к детям за всю историю человечества начала складываться в XVII столетии и окончательно произошла в эпоху индустриализации, когда открылись новые возможности для выхаживания младенцев: доступная медицинская помощь и высвободившееся в результате развития инфраструктуры время. Концепция интенсивной родительской заботы сменила парадигму «небрежения» и обеспечила переход от равновесия между высокой детской смертностью и высокой рождаемостью к балансу низкой смертности и низкой рождаемости.
Особая забота о детях стала продуктом целого ряда революционных социальных процессов: возникновения понятия «домашнего очага», утверждения семьи буржуазного типа с ее особой женской семейной миссией, эволюции представлений о линейности времени и циклах жизни, распространения систематического школьного обучения.
«Изобретение» детства как особого жизненного этапа задает различные сценарии организации общественных иерархий в связи с изменениями представлений о возрасте. Сейчас внимание общественных дискуссий все больше приковано к новой культуре детоцентризма, в которой, с одной стороны, родители по-прежнему несут ответственность за безопасность и благополучие детей, что наделяет их властью принимать решения. С другой стороны, популярная концепция «раннего развития» ставит во главу угла интересы детей, которым, в частности, считается, должны быть подчинены все устремления заботящихся взрослых, в патриархатной культуре — матерей.
В контексте отношений власти и возраста некоторые исследователи(-цы) находят, что нынешняя битва со старением, а точнее с тем негативным значением, которое приписывается в западных обществах старости, связана с
«нежеланием многочисленного и влиятельного поколения беби-бумеров терять власть, которую они обрели в результате определенных общественных трансформаций»
Размер и финансовое благополучие данной когорты, с другой стороны, становятся мишенью рынка товаров и услуг, связанных с идеей продления молодости, а стало быть, и власти.
Возвращаясь к разнообразию значения возраста и связанных с ним семейных функций, можно также вспомнить классическое исследование о взрослении на острове Самоа. Антрополог Маргарет Мид [7] показала, что у некоторых народов материнствуют не по принципу половой принадлежности, а по принципу возраста.
Изучая процесс социализации детей в полинезийском обществе, Мид выяснила, что ребенок здесь утрачивает свою церемониальную значимость сразу после рождения и обретает ее вновь только по окончании пубертатного периода. В большинстве самоанских деревень того периода, о котором пишет Мид, как только ребенок достаточно подрастает, ему или ей передается забота о младших членах семьи.
Когда самоанский ребенок, чаще девочка, становится достаточно крепким физически для того, чтобы перемещать тяжелые ноши, в интересах семьи заботу о маленьких детях перекладывают на плечи младшей сестры. Никогда больше он не будет находиться в таком полном распоряжении у старших, никогда больше его не будут терроризировать «маленькие тираны».
Введение на Самоа обязательного обучения в государственных школах привело к полной дезорганизации хозяйства, поскольку дети должны были удаляться из дома на большую часть дня, оставив на взрослых задачи, к решению которых те не были готовы.
Образ жизни, при котором матери остаются дома и заботятся о своих детях, а другие взрослые выполняют повседневные обязанности и отлучаются с поручениями, был совершенно беспрецедентен для полинезийского общества, что опровергает эволюционистскую теорию о «врожденной» потребности женщин заботиться о детях и других членах семьи.
Возраст и периоды жизни в личной истории
© Вадим КачанОт Фрейда и до наших дней принято считать, что «все мы родом из детства». Но так было не всегда. Сложный идеологический конструкт детства составляют не только универсальные представления о специфическом периоде жизни, но и сам способ производства знания о личности, принятый человечеством в определенную эпоху.
Вероника Нуркова объясняет [8], что автобиографическая память в том виде, в котором она нам знакома сегодня, как связная, протяженная во времени история индивидуальной жизни, включающая обязательный рассказ о детстве, является весьма недавним изобретением.
Сегодня мы создаем нарратив собственной личности, отталкиваясь от истории происхождения, учитывая воспоминания о наиболее ярких событиях, подкрепленные сложной системой доказательств: фотографиями, документами, свидетельствами современников и современниц. Однако еще 150 лет назад, до изобретения фотографий, люди не представляли, как выглядели их бабушки и дедушки, напоминает Нуркова.
Память о себе была очень короткой, люди не знали, как они сами выглядели в детстве. Даже простое зеркало было доступно не всем слоям населения, знание об индивидуальности, таким образом, ограничивалось высказываниями других людей в перспективе нескольких лет.
Катриона Келли в масштабном исследовании дореволюционного, советского и постсоветского детства [9] упоминает о том, что некоторые ее информанты(-ки) типично начинали свои биографические повествования, говоря: «Какое детство у меня было? Никакого». «Отрицанием» раннего периода жизни в данном случае рассказчики(-цы) обозначают несовпадение корректного образа детства и связанных с ним особой диеты, развлечений, этикета и фольклора с собственными воспоминаниями.
«В популярном воображении под «детством» часто понимается не конкретный жизненный этап, а определенное качество жизни, предписываемое детям текущей идеологией. У воспоминаний о детстве может быть и обратный эффект»
Обращаясь к фрейдистскому концепту ностальгии как побега в воображаемое светлое прошлое из трудно переживаемого настоящего, Келли говорит о том, что иногда люди помнят не то, что они переживали в действительности, а то, что должны были переживать согласно доминирующей системе убеждений.
Как значение возраста женщины конструируется в социальной политике и культуре
© Вадим КачанГраницы женской молодости в нашей части света сформированы советской гинекологией, заносившей женщин после 26 лет в категорию «старородящих». От советских женщин ожидалось, что они выйдут замуж и родят своих первых детей в ранние 20, чтобы впоследствии «не отвлекаться» от семейных функций, совмещенных с профессиональной и общественной деятельностью. В этом контексте считалось, что женщина должна «определиться» до 30 лет. В противном случае ей приписывали идентичность старой девы.
После распада СССР, вместе с новым медиапотоком пришли и новые западные нормы. Так, в середине нулевых до нас дошел американский сериал «Секс в большом городе», рассказывающий о 30-летних горожанках в романтическом поиске.
«Внезапно оказалось», что жизнь женщины не останавливается на отметке «30»
Постсоветские фильммейкеры конечно, не могли обойти новый тренд и тоже обращались к росту числа людей, преимущественно женщин, откладывающих вступление в брак или живущих вне брака постоянно. Так, в это же время была предпринята попытка снять российский аналог «Секса в большом городе» — сериал «Бальзаковский возраст, или Все мужики сво…» (название отсылает к роману Оноре де Бальзака «Тридцатилетняя женщина»). Несмотря на раздвинутые границы молодости, «бальзаковский возраст» в местном понимании все еще является эвфемизмом начала угасания.
Американский сериал стал культовым произведением культуры, поскольку говорил о серьезных социальных проблемах и праздновал разнообразие жизненных сценариев и идентичностей. Российские создатели увидели потенциал темы, но не сумели найти язык, чтобы говорить о глобальных трансформациях в частной жизни. В результате получился неуклюжий ситком, натурализирующий разделение на женщин, ищущих партнерства, и мужчин, избегающих его.
В нашем десятилетии показательным произведением о женской жизни является телесериал режиссера Валерии Гай Германики «Краткий курс счастливой жизни», премьера которого состоялась в 2012 году. Главными действующими лицами сериала являются четыре горожанки в возрасте между двадцатью с чем-то и тридцатью с чем-то годами.
Старшая из них, 36-летняя Катя, постоянно слышит от своей дочери, что «в ее возрасте» такие заботы, как сексуальная привлекательность «уже неуместны». В конце концов Катя перенимает идею о том, что ее молодость прошла, и решается на пластическую операцию, чтобы задержать процесс старения. Так действующая культура предлагает нам вместе с Катей уверовать в то, что «женский век» прекращается еще до сорока.
Старение как территория свободы
© Вадим КачанЕсли период жизни женщины от «36 Катиных лет» и до пенсии не попадает в фокус общественного внимания, то к пожилым современницам культура уже предъявляет новые претензии.
«Так, в популярных медиа часто можно встретить рассуждения о том, что пожилые женщины в нашей части света «махнули на себя рукой», «перестали за собой следить», им ставится в вину прекращение контроля над весом, отмена диеты, исключающей продукты, ведущие к полноте, неактивный образ жизни»
В качестве позитивного примера приводятся иллюстрации пожилых элегантных представительных западного среднего класса или частых пользовательниц достижений пластической хирургии, которые якобы отменили естественный ход времени.
С другой стороны, существует альтернативное мнение, критикующее в особенности женщин публичных профессий, которые не соблюдают «надлежащий возрасту дресс-код», то есть, «молодятся», продолжая демонстрировать сексуальность и заинтересованность в романтических связях.
Действительно, многие женщины пенсионного возраста следуют определенному дресс-коду, выражая свою возрастную принадлежность. Это может быть связано с тем, что в этой фазе жизни многие из них находятся в разводе, становятся вдовами и не ожидают, что в условиях культа вечной молодости их будут рассматривать в качестве сексуальных объектов.
С другой стороны, саботаж кодов традиционной женственности может быть истолкован как неосознаваемый протест против несправедливого положения женщин в обществе, против груза ответственности за поддержание благополучия семьи, профессиональную успешность и конвенциональную внешность, которую несут современницы на протяжении периода жизни, относящегося к молодости.
В контексте глобального старения населения пожилые люди будут становиться значительной частью населения, и интересы этой группы будут приобретать все большее значение с каждым годом. Разумеется, благосостояние в пожилом возрасте напрямую зависит от здоровья, в поддержании которого не последнюю роль играет активный образ жизни.
Однако сегодня гораздо важнее обсуждения того, каким должно быть лицо старения, привлечение внимания к проблемам изоляции, бедности и дискриминации, с которыми сталкиваются пожилые люди, в особенности женщины в менее развитых странах.
Все фото в этом материале взяты с сайта фотографа Вадима Качана.
Ссылки:
1. Andrew Baker. Singletons. The attraction of solitude. Living alone is on the rise all over the world. Is this bad news? The Economist, 2012. Aug 25. From the print edition. Online: http://www.economist.com/node/21560844
2. Национальный статистический комитет Республики Беларусь. Перепись населения 2009 года. Основные демографические и социальные показатели населения Республики Беларусь. Доступно онлайн: http://www.belstat.gov.by/en/perepis-naseleniya/perepis-naseleniya-2009-goda/main-demographic-and-social-characteristics-of-population-of-the-republic-of-belarus/
3. United Nations Statistics Division. Demographic Yearbook. Divorces and crude divorce rates by urban/rural residence: 2007 — 2011. Table 25. [Online]. Available from: http://unstats.un.org/unsd/demographic/products/dyb/dyb2011.htm
4. Зиновский В. И. Демографический ежегодник Республики Беларусь, 2014. Национальный статистический комитет Республики Беларусь. Доступно онлайн: http://belstat.gov.by/ofitsialnaya-statistika/otrasli-statistiki/naselenie/demografiya_2/metodologiya-otvetstvennye-za-informatsionnoe-s_2/index_475/
5. Ольга Исупова. Гендер и старость: теоретические подходы. Демоскоп Weekly. 2010. 6—19 сентября. http://demoscOp.e.ru/weekly/2010/0433/analit05.php
6. Филипп Арьес. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Перевод на русский язык Старцев Я. Ю., В. Бабинцев. Издательство Уральского Университета, 1999 г.
7. Маргарет Мид. Культура и мир детства: Избранные произведения. Пер. с англ. и коммент. Ю. А. Асеева. Сост. и послесловие И. С. Кона // Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», Москва, 1988.
8. Фуркат Палванзаде. «Еще 150 лет назад люди не знали, как они выглядели в детстве»: профессор Вероника Нуркова об автобиографической памяти. Theory&Practice, 23.11.2012. Онлайн: http://theoryandpractice.ru/posts/6015-eshche-150-let-nazad-lyudi-ne-znali-kak-oni-vyglyadeli-v-detstve-professor-veronika-nurkova-ob-avtobiograficheskoy-pamyati
9. Catriona Kelly. Children's World: Growing Up in Russia, 1890—1999. Yale University Press New Haven And London, 2007.
