Существуют ли «традиционная семья», «традиционный секс» и «традиционная любовь»?
Я указала, что в Москве из проживающих там 11 миллионов женщин 3 миллиона не состоят в браке. Согласно переписи 2010 года, в Москве проживает 5 476 935 женщин в возрасте от 16 лет, из них в браке (зарегистрированном и не зарегистрированном) состоит 2 638 198. Из общего числа мужчин того же возраста — 4 548 802 — в браке состоит 2 653 6711 [1].
Если бы я потрудилась перепроверить цифры, которые показались мне броскими, я бы убедилась в том, что официальные данные выглядят гораздо более интересными и приглашающими к дискуссии. Разговор о чем может инициировать эта статистика?
О том, что в постсоветских странах, как и в остальном мире, растет брачный возраст и брак не является обязательным событием, длящимся в течение всей жизни человека. О том, что, по данным исследования ООН за 2011 год, в России и Беларуси самый высокий уровень разводов на планете [2].
На примере показателей брачности одного постсоветского мегаполиса хорошо заметно, что практически половина его взрослого населения не совпадает с действующей идеологией «традиционных семейных ценностей», проводящей знак равенства между семьей и моралью, а также семьей и браком.
Что ж, давайте говорить о традициях. Существуют ли «традиционная семья», «традиционный секс» и «традиционная любовь»?
Принимая во внимание то, что древние люди жили в племенах, в пределах которых каждая «жена» принадлежала каждому «мужу», расширенный состав деревенских семей, ведущих натуральное хозяйство в доиндустриальную эпоху, стабильно высокие показатели разводов, социальные потрясения и демографические потери на протяжении всего XX века, едва ли можно отыскать в нашей истории «золотые времена» нуклеарного брака.
Образ буржуазного рая с мужчиной-добытчиком и женой-домохозяйкой, который навязывается действующей идеологией в качестве «традиционной семьи», отсылает нас в 50-е годы западного общества. В наших реалиях женщины массово вовлечены в общественное производство вот уже сто лет. Они делают это не только потому, что хотят финансовой самостоятельности и личного развития. Для большинства работа за пределами семьи — единственный способ выживания.
«Традиция в отношении жизненного уклада — не более чем фигура речи. Люди организуют свои частные жизни так, как им это удобно, из числа доступных в текущий момент вариантов. Семья для каждого/й из нас — это тот круг поддержки, который мы сами считаем семьей, а вовсе не та форма быта, которую выбирают в качестве стандарта идеологи»
Возможна ли традиция в сексе, если только за последние 25 лет представления о сексуальности в наших широтах изменились драматически? Еще в конце 80-х невозможно было помыслить публичных дебатов о значении оргазма, обсуждений в прессе техник удовольствия и рекламы практических семинаров с подробными иллюстрациями, приглашающими разнообразить эту сферу с помощью приемов, выходящих за рамки строгого супружеского соития с целью воспроизводства.
Если говорить о романтической любви хотя бы в пределах гетеронормативности, идея равноправного партнерства, которую сегодня исповедуют эмансипированные женщины, также пришла к нам лишь в 90-е. Таким образом, риторика «традиционных семейных ценностей», которая связывает мораль с организацией быта определенного образца, является побегом в лучшее прошлое, которого никогда не существовало.
«Текущая идеология стремится убедить нас в том, что именно брак — это лучший из миров, связанный с безопасностью, удовлетворением, удовольствием и заботой. Но все эти привлекательные качества жизни доступны и за пределами брака»
Если человек не состоит в браке, это еще не означает, что он или она не связаны романтическими отношениями, как и наличие романтического партнерства не может гарантировать практически ничего определенного.
Если о ком-то известно, что он или она состоит в браке, это необязательно сигнализирует, что данный союз стал результатом романтического чувства. Штамп в паспорте также не будет условием того, что супруги непременно живут вместе и/или поддерживают контакт.
Мы не можем знать наверняка, занимаются ли эти люди регулярным/совместным сексом, и если занимаются, что именно практикуют, вовлечены ли в связь третьи и четвертые стороны и если вовлечены, то тайно или открыто.
Мы не можем знать, есть ли у пары дети, и если есть, являются ли они совместными. Мы не можем знать, сколько в этом браке кормильцев, по какому принципу они строят свои экономические отношения, если строят. Мы не знаем, делят ли эти люди домашний труд, являются ли близкими друзьями, обмениваются ли в равной мере эмоциональной заботой, есть ли у них общие интересы и друзья. Также наличие свидетельства о браке не будет означать, что партнеры находятся в моральной и физической безопасности, сосуществуя.
Но если с браком нет никаких гарантий, почему именно эта форма быта воспевается идеологией? Если представить сугубо утилитарную ценность семьи как группы, в которой заботятся об иждивенцах (детях и других нетрудоспособных) по принципу морального долга, то в условиях сокращения участия государства в обеспечении благосостояния граждан, можно было бы ожидать, что любое сообщество поддержки должно цениться. Казалось бы, чем больше легитимных сценариев заботы (гей-браки, неромантические домашние партнерства, коммуны по интересам), тем легче государству.
Но проблема в том, что консервативные постсоветские семейные политики опираются на идеи о «рациональности» гендерного разделения семейных функций. Иначе говоря, на мифы о «женственности» и «мужественности». Еще точнее — делают ставку именно на «женственность» как «природное желание» женщин заботиться о других самоотверженно и бесплатно.
Однако парадокс в том, что чем сильнее давление риторики «традиционных ценностей», мотивирующей людей к организации заботы вокруг гетеросексуальной пары определенного образца, тем меньше шансов у современников и современниц совпасть с воображаемым идеалом.
Любовь, похожая на сон
© Яна Григорьева
Главными причинами хрупкости постсоветского брака эксперты называют перегруженность женщин, совмещающих профессиональную занятость и семейные обязанности, низкое участие мужчин в домашних делах, мужской алкоголизм и условия современного рынка труда. То есть сама же идеология традиционного гендерного разделения брачную лодку и расшатывает, разделяя людей на тех, кому «положено заботиться», и тех, кто от бытовых проблем освобожден.
Интересно, что эта же система ценностей удерживает многих людей от вступления в брак. В обществе с сильными традиционными устоями мужчины поощряются создавать союзы с женщинами, чей возраст и уровень образования чуть ниже их собственного, женщины — объединяться с мужчинами, чей возраст и уровень образования чуть выше их собственного.
В России и Беларуси количество образованных женщин превышает численность образованных мужчин, количество мужчин с низким уровнем образования превышает число женщин в этой же группе [3]. Разрыв между брачным идеалом и реальностью увеличивает низкая продолжительность жизни мужчин.
Но преобладающие представления о том, кто кому подходит в пару, навязывают не только соблюдение деморфистских стандартов. Сама идея романтической любви, на которую должен опираться нуклеарный брак, является проблематичной для воплощения в жизнь.
Романтическая любовь изображается в культуре как самое важное событие жизни. Яркий образ счастливой влюбленной пары затмевает другие ценности человеческого бытия. Фактически, эта форма любви конкурирует с богом. Большинство религий предлагает спасение после смерти, романтическая любовь — еще при жизни. Популярные любовные сюжеты внушают мысль о том, что с появлением «второй половинки» существование волшебным образом изменится к лучшему раз и навсегда.
Блеск идеализированного образа любовного союза ослепляет и уводит от внимания то важное обстоятельство, что живые люди часто хорошо самостоятельно справляются с собственным спасением.
«Оплачивая высокую стоимость участия в тренингах по поиску романтического партнера, женщины вытесняют тот факт, что они уже благополучно встроены в рынок труда и являются самостоятельными субъектами»
Но самостоятельность — враг романтической любви и всей идеологической машинерии, которая вокруг нее выстраивается. Романтическая любовь, основываясь на жанре литературного романа, запрашивает два основных компонента: протогониста/ку, убежденного/ую в собственной неполноценности и поэтому стремящегося/уюся слиться с «недостающей частью», и несоблазняемую фигуру в качестве объекта любви. У романтической любви нет иного двигателя, помимо преодоления непреодолимых препятствий, стоящих на пути к цели.
С устранением помех завершаются все фильмы и романы о парах. Этот финал принято считать «счастливым концом». Если быть более точными, его следовало бы называть «счастливым концом романтической любви».
Современная концепция романтической любви опирается на идеал всепоглощающей, жертвенной материнской заботы. В популярном воображении отношения в паре распознаются как «настоящая любовь» в случае, если партнеры нацелены на удовлетворение в первую очередь нужд друг друга.
Но успешная идентичность в постиндустриальном обществе определяется главным образом через создание уникальной личной истории, связанной с профессиональными успехами. В свою очередь, низкий уровень образования и отсутствие карьерной мотивации граничат с риском бедности. То есть культ романтической пары и идеология индивидуализма ориентируют граждан на достижение диаметрально разных целей.
«Недостижимость любовного идеала усугубляется традиционным гендерным разделением, предписывающим мужчинам реализацию в публичной сфере, а женщинам — в частной. Жертвенный идеал любви контрастирует с образом традиционной мужественности, эмоционально твердолобой и нацеленной на индивидуальные свершения»
Новейшие трансформации брачного поведения создают условия, при которых найти «своего человека» или «влюбиться» становится все сложнее. Например, в советский период, когда ранний брак был практически безальтернативным сценарием жизни, «распознать» «того самого» или «ту самую» из небольшого, в отсутствие современных средств коммуникации, числа доступных партнеров/ш нужно было в сжатые сроки.
В наше время поиск «второй половинки» уже практически не ограничивается возрастными рамками. В течение только моей жизни границы, определяющие «критический» для создания любовного союза возраст для женщин отодвинулся от отметки в 30 лет и уже не встречает предела. Но при доступности различных стратегий поиска мы не свободны в том, что именно нас приглашают искать.
Часть участниц/ков брачного рынка перебирает партнеров/ш и стремится прекращать связь, если становится очевидным, что «объект» не совпадает с образом, принятым за идеал. Другая часть нацеленных на создание любовного альянса предпочитает «не размениваться» на заведомо далекие от стандарта связи, ожидая появления того, кто будет больше соответствовать представлениям о героине или герое романа.
Таким образом, чем больше возможностей выбирать в связи с открытыми временными рамками и новыми средствами связи, тем труднее остановить свой выбор, не покидая надежды на встречу с «более выгодной партией». В ситуации всеобщей рыночной товаризации мы стремимся обменять свои личные активы на активы, по крайней мере, не хуже наших, а в идеале — на лучшие.
«С учетом текущих обстоятельств в течение жизни современники и современницы, как правило, создают несколько устойчивых любовных союзов. Но медиа продолжают фабриковать труднодостижимый стандарт романтической связи, единственной на всю жизнь и длящейся, «пока смерть не разлучит нас»
Фактор продолжительности, выступающий критерием оценки удачности отношений в паре, нередко обесценивает сам приобретенный опыт.
Популярная любовная риторика приписывает прекращению романтической связи значение трагедии. Вследствие мелодраматического эффекта из «общественного сознания» вытесняется тот факт, что ни одна история не имеет ни начала, ни конца, поскольку все изложенные истории являются фикциями.
Рассказывая истории, мы отбираем определенные факты и выстраиваем их в определенной последовательности. Традиционная форма повествования всегда нацелена на создание эмоционального воздействия, и потому сфабрикованная история может казаться ярче неотредактированной действительности, но сама жизнь, безусловно, богаче и разнообразнее любого нарратива.
Любовные трагедии обычно фокусируются на потере и редко делают видимыми истории выживания, те навыки и таланты, которые помогают нам жить дальше, справляясь с трудностями. В повседневной жизни происходит гораздо больше драматических встреч и расставаний, чем тех, о которых предпочитает говорить культура.
При этом связи, прекратившись формально с разводом или расставанием, могут продолжаться десятилетиями. Нередко сами того не осознавая, мы позволяем нашим значимым другим влиять на нас не просто на расстоянии, но и после смерти.
Желая «повторить» важную историю или, напротив, «никогда больше не совершать прежних ошибок», мы так или иначе отталкиваемся от уже имеющегося опыта, оставаясь в связи с важными для нас людьми. Но все логические доводы о невозможности воплощения в жизнь того, что упаковано в полтора часа экранного времени, меркнут перед гипнозом «быстрого и эффективного спасения» через романтическую встречу.
Что скрывают мифы о мужской «силе» и женской «слабости»?
постер к фильму Ивана Пырьева «Кубанские казаки»
Улавливая невыраженное беспокойство по поводу последних демографических изменений, рынок реагирует растущим предложением всевозможных женских тренингов и курсов, обещающих помочь «найти и удержать правильного партнера». Данная услуга, ставшая заметным феноменом в постсоветских странах, прекрасно встраивается в текущий политический контекст и имеет крепкие связи с недавним прошлым.
Популярность данной услуги я также связываю с растерянностью женщин перед беспрецедентными в истории требованиями рынка труда, чрезвычайно трудно сосуществующими с семейными обязанностями. В нашей части света продается идея избавления от двойной женской нагрузки через выгодное замужество и, как следствие, отсутствие необходимости работать за пределами семьи.
«Идея массового возвращения женщин с рынка труда — если бы женщины действительно этого хотели — утопична по причине реального экономического положения большинства мужчин, не имеющих возможности кормить семью на одну зарплату, и того, что далеко не каждый семейный очаг организован вокруг гетеросексуальной пары»
По сути, продавая идею «спасения», рынок укрепляет норму двойной работы для женщин.
Несмотря на то, что именно женщины являются субъектами изменений огромной значимости, произошедших в последние сто лет — сексуального раскрепощения, диверсификации репродуктивных сценариев, доступа к образованию, труду и гражданским правам, — на уровне риторики именно женщины вытесняются в приватную сферу, становясь объектами «защиты».
Целевой аудиторией рынка «спасения семьи» являются исключительно женщины, они же назначаются активными игроками семейной политики: женщины должны проявить инициативу, чтобы «найти» мужчину, им же вменяется дальнейшая ответственность за работу по поддержанию семейных связей.
Маркетинговые стратегии этого бизнес-направления основываются на манипулятивных приемах, которые, главным образом, внушают потребительницам услуги идею собственной неполноценности. Ослепленные обещаниями обретения прекрасного принца, адресатки тренингов теряют критичность ко второй части послания, в которой символическое превосходство мужчин, а по сути их инфантилизация, утверждается за счет игры в «поддавки».
Мужчины в подобной риторике, с одной стороны, воображаются до сих пор охотящимися на мамонтов и дерущимися на дуэлях бизнесменами, а с другой — чрезвычайно хрупкими и ранимыми, вследствие чего женщинам рекомендуется уступать им символический лидерский статус. Процитирую статью, широко растиражированную в интернете, рекламирующую семейное консультирование:
«…Он — главный, и точка.
Основная проблема феминисток состоит в попытках, фигурально выражаясь, разгружать вагоны, когда вместо этого можно танцевать. Эволюцией ли, социальными установками или воспитанием в большинстве семей, но мужчина выращен для роли решателя проблем, лидера, капитана и прочее. Это никоим образом вас не унижает, если вы сами не решите, что хотите быть униженной. Одна девушка воспринимает поданную руку при выходе из автобуса как галантность, другая — как намек на ее неспособность перепрыгнуть лужу в силу физической слабости коротких ног. Понятно, какая из них наслаждается общением с противоположным полом, а какая страдает от гнета шовинистов. И это вам решать, которой девушкой быть. Подарите ему радость быть сильным, действовать, думать и играть первую скрипку. Дайте мужчине вести, и танец получится. Пускай он не всегда прав, вы можете потом тихо исправить ситуацию: даже когда на самом деле львиную долю делаете вы, если вы любите своего партнера — имитировать картину «ты мой герой, я только на подхвате» не составит никакого труда» [4].
Для автора данных рекомендаций асимметрия семейных обязанностей в консервативном обществе — «даже когда на самом деле львиную долю делаете вы» — не является новостью. Однако проблемная часть послания теряется в блеске обещаний любовного блаженства при условии передачи власти в руки партнера.
Но если, следуя логике автора, мужчины рождаются активными «решателями проблем», как это согласуется с ее же идеей о том, что мужчин необходимо удерживать от понимания того, кто в данном случае является субъектом действия?
«Гипноз спасения» затемняет тот факт, что в подобной инфантильной позиции у мужчин, чье благополучие зависит от навыков женщин имитировать традиционную иерархию, все меньше возможностей воплощать традиционный идеал мужественности, связанный с образами «решительности», «силы» и «автономности»
Эксперты полагают, что обычай «игры в поддавки», поощряющий женщин брать на себя больше ответственности, но избегать гендерных конфликтов посредством отказа от претензий на лидерство, восходит к послевоенному времени.
Дан Хили объясняет, что к концу 40-х годов, когда потери мужского населения были колоссальными, идеология преданной женственности стала стратегией реставрации изувеченной войной мужественности [5].
Советская идеология в области семьи стояла, по словам Дана Хили, на «трех китах»: замалчивании секса, гендерной бесконфликтности и жизнерадостности. Замалчивание секса объяснялось страхом советских идеологов перед положениями Фрейда о неустойчивости гетеросексуальности. Их считали опасными, поскольку они могли внушить рабочим массам бесконтрольные желания. Поэтому любые разговоры о сексе в публичном пространстве были запрещены.
Гендерная бесконфликтность обеспечивалась дефицитом мужского населения, жизнерадостность встраивалась в концепцию принудительного счастья советского человека, который/ая не мог/ла быть несчастен/а, поскольку жил/а в лучшей из существующих стран.
Свои тезисы профессор Оксфорда иллюстрирует, обращаясь к сюжету классической киноработы Ивана Пырьева 1949 года «Кубанские казаки». Главными действующими лицами картины являются председатель колхоза, казак Гордей Ворон, олицетворяющий образ хорошего руководителя, и председательница соседнего хозяйства Галина Пересветова, воплощающая тип наилучшего «менеджера».
Гордей и Галина влюбляются друг в друга. Но мужская гордость не позволяет Ворону открыться перед успешной женщиной. Галина, уважая его чувства и следуя культурным нормам времени, не может сама инициировать сближение. Чтобы подбодрить избранника, Пересветова позволяет ему выиграть у себя в скачках, отказываясь от любых претензий, которые могут привести к конфликту. Любящая пара соединяется на фоне колосящегося поля, символизирующего оптимистическое будущее.
В наше время речь идет не о численной нехватке мужчин. Под риторической фигурой «правильного партнера» понимается мужчина определенного экономического класса, определенной этнической принадлежности, воплощающий идеи о здоровом образе жизни и ориентации на создание семьи.
«В текущей ситуации, таким образом, большая часть мужского населения не попадает в категорию «мужчины» с точки зрения действующей идеологической машинерии»
Параллельно «семейноориентированным» тренингам для женщин распространение получают «антисемейные» курсы «пикапинга» для мужчин. Не совсем понятно, как в действующей деморфистской логике у женщин, которых поощряют к созданию длительных эмоциональных связей, и мужчин, которых ориентируют на избегание этих связей, могут быть общие цели и ведущие к ним способы коммуникации.
Статистика брачности и разводимости свидетельствует о том, что курсы «повышения женственности» не оправдывают своих обещаний. Их высокую, судя по экспансии предложения, востребованность я объясняю бизнес-моделью, основанной на особой структуре власти внутри учебных групп и неверифицируемостью методов.
Позиция знания, которую занимают эксперты в отношении своих клиенток, позволяет размещать причины «отсутствия результатов» в самих женщинах: «Тебе не удается найти или удержать «правильного» партнера потому, что ты недостаточно женственна». Невозможность замера степени «улучшения качества» женственности позволяет продавать участие в тренингах и курсах все более «продвинутых» уровней за более высокую плату.
Однако главная маркетинговая стратегия, позволяющая бизнесу женских семинаров процветать, а ассиметричной социальной политике до сих пор существовать, состоит во внушении женщинам идеи их неполноценности на протяжении всей жизни и преданию любовной паре значения главного маркера личной успешности.
Симона де Бовуар писала о том, что женщина — это не биологическая принадлежность, но определенная социальная позиция. Индивид становится женщиной не в момент рождения, а когда принимает идеи о том, что женщина — чувственное, мягкое существо, и срастается с ежедневным выполнением ритуалов, связанных с «женственностью». Посредством концепции «женственности» фабрикуется идея неполноценности, которую можно исправить, лишь получив статус женщины, выбранной мужчиной [6].
Процитирую фрагмент из рекламы курсов для женщин, в котором автор применяет «классическую» технологию инсталляции смыслов, связанных с «женственностью»:
«Ты сама заработала себе на квартиру. Когда не хочется готовить, ты едешь в ресторан одна. Или берёшь с собой своих незамужних подруг. Ты отлично проводишь время за границей. Жизнь удалась и ты большая молодец! Мама может тобой гордиться.
А ты помнишь, когда последний раз ты чувствовала себя настоящей женщиной? Цветы, восхищённые взгляды, комплименты? Когда ты ощущала, как твой возлюбленный держит тебя за руку, смотрит с обожанием в твои глаза. Как он нежно целует тебя, так что ты теряешь контроль, и в твоих мыслях остаётся только Он, твой единственный мужчина. Если тебе трудно это вспомнить или невозможно представить, то пора что-то менять!
Ты ещё думаешь, стоит ли идти? Те, кто решился, уже получили свои результаты: они вышли замуж. Мужчины дарят им дорогие подарки. У них улучшилось качество секса. Многие бросили курить и похудели». [7]
Этот фрагмент представляет собой стигматизирующую риторику продвинутого, адаптированного к современности образца. Автор послания включает в свою целевую аудиторию успешных, карьерноориентированных современниц, продавая свой продукт за счет внушения вины и стыда сразу по нескольким направлениям.
Индивидуальные достижения потенциальных клиенток обесцениваются отсутствием мужчины, который подтвердит статус выбранности. Проблема идеологии, убеждающей, что реализация в романтическом партнерстве — главная цель жизни женщины, состоит в том, что навязываемый нам символический капитал не конвертируется в рыночных условиях.
Доступ к благам в рыночном обществе открывается через обладание материальными ресурсами. Другими словами, цены в магазинах одинаковы для всех. Скидок для тех, для кого «учеба и карьера — не главное», не существует. Заботу о членах семьи невозможно обменять на деньги, если это не коммерческая услуга и выполняется женщинами «по любви».
Данная риторика убеждает женщин, что внешность и молодость — наш основной капитал, который можно обменять на «мужские деньги». Но именно эти тезисы являются ловушкой. В обществе глянцевых стандартов абсолютно все люди уязвимы перед идеями о «нормах», что позволяет индустрии красоты в широком смысле процветать, продавая идеи избавления от лишнего веса и признаков старения.
Женщин с детства учат сомневаться в своих способностях. Демонстрация успешности в публичной сфере для женщин, в особенности если они конкурируют с мужчинами, связана со страхом «потери женственности» как важнейшего, в традиционной системе ценностей, капитала и угрозой стигматизации за «гендерно неприемлемое поведение». Популярные верования убеждают нас в том, что все мировые достижения — заслуга мужского интеллекта, силы и отваги, а успешные женщины — «мужеподобные монстры».
Впитывая с младых ногтей стыдящие обращения к мужчинам «ну что ты как баба», вместе с комплексом собственной неполноценности женщины усваивают и мизогинию, страх и презрение по отношению к своим современницам. Если быть женщиной не престижно, женщинам трудно уважать не только самих себя, но и других женщин.
По сути, «оженствление» женщин — это фетиш, скрывающий, что мужчины не так мужественны, как транслирует миф, а женщины — не так женственны и текущий социальный порядок держится на ностальгии по прошлому, которого никогда не было.
В этом же контексте можно объяснить и текущую борьбу с «пропагандой гомосексуализма». Чтобы укрепить миф о «традиции», необходимо искусственно создать и демонизировать группу «других». Без «других» границы «нормы» слишком неочевидны. В особенности в ситуации, когда половина населения не вписывается в воображаемый стандарт.
Ссылки:
1. Федеральная служба государственной статистики. Итоги Всероссийской переписи населения 2010 года. Том 2. Возрастно-половой состав и состояние в браке. Стр. 332—333.
2. United Nations Statistics Division. Demographic Yearbook. Divorces and crude divorce rates by urban/rural residence: 2007 — 2011. Table 25.
3. Национальный статистический комитет Республики Беларусь. Статистический сборник «Женщины и мужчины Республики Беларусь». — Минск, 2013. — С. 115; Федеральная служба государственной статистики. Итоги Всероссийской переписи населения 2010 года. Том 3. Образование. Стр. 6.
4. Наталья Белоусова. Как любить мужчин // Метрополь, 11.09.2013.
5. Дан Хили (Университет Оксфорда), пленарный доклад «Что такое «традиционные сексуальные отношения»?» // Конференция «На перепутье: методология, теория и практика ЛГБТ и квир-исследований». — Санкт-Петербург, октябрь 2013.
6. Симона де Бовуар. Второй пол. — Москва, «Прогресс», 1997.
7. Рассылка рекламы тренинга «На самом деле я умная, но живу как дура», 18.10.2013.
Анна Шадрина для MAKEOUT
