«Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное...»
Избирательность цензурирования можно заметить на примере того, как освещались биографами и литературными критиками любовные связи с родственниками (Байрон и его сводная сестра Августа, Эдгар По и его троюродная сестра Вирджиния, которая вышла замуж за писателя в 13 лет). Информация о них преподносится студентам в рамках белорусской учебной программы, тогда как трёхлетние отношения Цветаевой и Парнок не упоминаются как факт биографии, повлиявший на творчество.
©Верасень
Женщины встретились в гостях у писательницы и переводчицы Аделаиды Герцык в середине октября 1914 года. Елена Волошина, подруга М. Цветаевой писала:
Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьёз. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете. Это все меня и Лилю [Эфрон] очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары
А вот ещё воспоминания современников:
Марина женщин вообще любила, так же как и мужчин. А в любви к Софье Парнок — любовь Сафо. Остались только стихи. И один стих о Сафо: «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкой...». А дальше я не помню. Но у неё было тяготение к женщинам: в Сарру Бернар в Париже была настоящая влюблённость. Когда Марина была в Париже, она её поджидала у выхода из театра, бросала ей под ноги цветы и т.д.
Воспоминания Майи Кудашевой-Роллан (1895—1985) по записи В. Лосской
Первое моё воспоминание о ней (о М. Цветаевой) относится к 14-му или 16-му году приблизительно. Я в Москве издавал журнал, который назывался «Музыкальный современник», с Римским-Корсаковым. Его жену звали Юлия Лазаревна Вайсберг. Два раза я был приглашён к ним на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза её видел. Она приходила с поэтом Софьей Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоём, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она была тогда «une lesbienne classique». Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю
Воспоминания Петра Петровича Сувчинского (1892—1985) по записи В. Лосской
Выдержки из воспоминаний современников Марины Ивановны недвусмысленно показывают царившие в обществе настроения. В словах знакомых и друзей налицо стремление типизировать романтическое влечение, заключить его в определённые рамки, избегая при этом конкретного названия. И причины понятны: далее Сувчинский употребляет слово «лесбиянка» так, что оно кажется каторжным клеймом. Гуманист и правдолюб А. П. Чехов в письме к своему издателю А. С. Суворину от 6 декабря 1895 года отмечает: «Погода в Москве хорошая, холеры нет, лесбоской любви нет… Бррр! Воспоминание о тех особах, о которых вы пишете мне, вызывает во мне тошноту, как будто я съел гнилую сардинку. В Москве их нет — и чудесно». За тридцать лет, отделявшие письмо Чехова от опального цикла стихов Цветаевой, маргинализация гомосексуальных связей никуда не исчезла и со временем лишь укрепилась как безопасный и социально одобряемый паттерн.
©Верасень
«Письмо к Амазонке», написанное как отзыв на книгу «Мысли амазонки» Натали Барни, — это своеобразная декларация отношения Цветаевой к лесбийским связям. С характерной для неё эмоциональностью, сакрализацией предназначения и религиозными настроениями она говорит о неравноправии гетеро- и гомосексуалов, о материнстве как о ключевом статусе в жизни женщины. Одновременно с этим она отрицает правомерность вмешательства церкви, государства и общественного мнения в дела любви, поэтизирует отношения двух женщин, говорит о такой привязанности как о глубоком и серьёзном переживании. Однако cлова «нормальная пара» применительно к гетеросексуальному союзу, описание женских отношений по типу «абьюзер-виктим», «мать-дочь», «старшая-младшая», попытки калькировать гетеросексуальные отношения для двух женщин, апелляция к репродуктивной функции семьи ― всё это призвано представить гомосексуальность как нечто априори обречённое.
Соединение, из которого ребёнок заведомо исключён. Состояние, когда ребёнок невозможен. Немыслим. Всё, кроме ребёнка.
Это — единственная погрешность, единственная уязвимость, лиственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины
Это — единственная погрешность, единственная уязвимость, лиственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины
Обычно высказывание Цветаевой «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, — какая скука! И всё вместе — какая скудость. Здесь действительно уместен возглас: будьте как боги! Всякое заведомое исключение — жуть» цитируется не полностью. Либеральные тексты о гомосексуальности включают в себя первую часть, гомофобные статьи — вторую. Стоит ли говорить, что это одинаково искажает информационный посыл?
Чтобы понять эту фразу во всей полноте, нужно включить её в исторический контекст. Начало прошлого века для России было временем тяжелых общественно-политических преобразований. Биологический и социальный аспекты человеческой сексуальности еще не разведены наукой — в арсенале академических исследований в помине нет понятия гендерной идентичности. Категоричность и спорность суждений Цветаевой выглядит закономерной. Поскольку гомосексуальный дискурс на уровне гражданского права был невозможен, обыватели формировали суждения о семье с позиции гетеронормативности, даже если сами находились в отношениях с представителем своего пола. Сам термин «лесбиянка» существовал преимущественно в рамках медицинской риторики, а любое несовпадение с моделью, закрепленной правовыми нормами, понималось как единичная девиация, патология. Проблемы ЛГБТК решались локально, на бытовом уровне, с акцентом на личное понимание и отношение.
Марине Цветаевой не были близки политические темы. Если Блок и Бунин в своём творчестве заняли определённые, диаметрально противоположные позиции по отношению к власти, то Цветаева просто не поднимала эти вопросы. Даже ее гражданская лирика отличается признанием субъективности взгляда. Как поэту ей был чужд активизм, а потому «Письмо к Амазонке», равно как и стихи Цветаевой, затрагивающее тему однополой любви, едва ли можно рассматривать непримиримо критически, не принимая в расчёт условий эпохи и особенностей её личности, противоречивой, сложной, многоплановой.
©Верасень
Диана Бургин в сборнике «Марина Цветаева и трангрессивный эрос» пишет: «Хотя Парнок и Цветаева позволяли себе роскошь не скрывать своей любви в московских литературных кругах, Цветаева, тем не менее, не считала возможным публиковать цикл лесбийской лирики «Подруга», написанный ею в 1914—1915 гг. и адресованный Парнок. В итоге эти стихи, революционные для русской поэзии, пролежали в «заветном ящике» более шестидесяти лет». Мы видим, что Цветаева не ставила целью артикулировать проблемы альтернативных союзов, которые не вписывались в советское понятие брака: вопрос решался ею точечно, лишь по отношению к персональной истории.
Однако ценность этого поэтического цикла для ЛГБТК-сообщества не только и не столько в том, что он является аргументом в дискуссии на тему равноправия. Идентификация себя с лирическим героем ― важная часть становления личности. Этап развития самости, которого ЛГБТК зачастую лишены: книги с гомосексуальными персонажами не проходят в школе, по телевизору не наткнёшься на фильм, где есть ЛГБТ-пары. При всей противоречивости личного взгляда авторки на тему лесбийской любви, творчество Марины Цветаевой является своеобразным островком безопасности, где читатель может почувствовать себя ценным и не оставаться в одиночестве со своими переживаниями.
«Под лаской плюшевого пледа», ― бархатно мурлычет Валентина Пономарёва в известном советском фильме, и этот романс повторяется другими женщинами в течение многих лет: они поют о своих мужчинах, они узнают себя в каждой сточке текста. Они узнают себя в стихотворении, которое Марина Цветаева написала о женщине. Это как нельзя лучше демонстрирует двойные стандарты нашего общества: те, кто считает чувства между героями любовью, если не владеет информацией о половой принадлежности персонажей, кричат об извращении, похоти и отсутствии глубоких чувств, если узнают о том, что пара гомосексуальна.
Романс на стихи Цветаевой, написанные о женщине, звучат и в кинофильме 2004 года «Долгое прощание». За кадром Полина Агуреева исполняет песню «Моя маленькая», написанную на стихотворение «Ландыш, ландыш белоснежный» из цикла «Стихи к Сонечке». На этот раз музой Цветаевой стала молодая актриса Софья Голлидэй.
Через три года после расставания с Парнок в жизни Марины Цветаевой появилась ещё одна женщина-муза, однако эти отношения не были любовным союзом, а лишь обещанием его, сожалением о его невозможности.
«Мы с ней никогда не целовались: только здороваясь и прощаясь. Но я часто обнимала ее за плечи, жестом защиты, охраны, старшинства», — писала М. Цветаева о Софье Евгеньевне Голлидэй, «Сонечке». Они познакомились весной 1919 года, когда Цветаевой было двадцать семь, а Голлидэй — двадцать три. В тот день Цветаева читала в Студии Вахтангова свою «Метель», и поэт Павел Антокольский представил женщин друг другу. Вот как Цветаева вспоминает об этом:
Передо мной маленькая девочка. Знаю, что Павликина Инфанта! С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною — живой пожар. Горит все, горит — вся... И взгляд из этого пожара — такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!»
Сонечку знал весь город. На Сонечку — ходили. Ходили — на Сонечку. — «А вы видали? такая маленькая, в белом платьице, с косами... Ну, прелесть!» Имени ее никто не знал: «такая маленькая...»
из «Повести о Сонечке»
В письме к Цветаевой от 1 июля 1919 года С. Е. Голлидэй просила: «Марина, когда я умру, на моём кресте напишите эти ваши стихи: Так и кончилась с припевом: — «Моя маленькая!». Странная, противоречивая дружба двух женщин не продлилась долго: вскоре Софья Голлидэй вышла замуж и уехала из Москвы.
«Сонечка от меня ушла — в свою женскую судьбу, — писала Цветаева. — Её неприход ко мне был только её послушанием своему женскому назначению: любить мужчину...»
В 1934 году Соня умерла от рака желудка, и на её могиле так и не появились те заветные строки, которые при жизни она завещала там поместить. «Ни в одну из заповедей — я, моя к ней любовь, её ко мне любовь, наша с ней любовь — не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали... Мы же обе шли только против «людей»: никогда против Бога и никогда против человека», — говорит Цветаева в «Повести о Сонечке».
©Верасень
Цветаева с её склонностью к трагическому пафосу и нарыву в поэзии видела трагизм и в перспективе гомосексуальных отношений. Аргументы, изложенные в «Письме к амазонке», делали однополые союзы несчастливыми, тупиковыми в её глазах. Через много лет развёртывание борьбы за гражданские права ЛГБТК, социальная теория и психология доказали, что обозначенные проблемы существуют только в гетеронормативной культуре, в иерархизированном обществе, которое преследует за любую инаковость, отличие от большинства. При адекватном отношении к материнству и отцовству в гомосексуальных партнёрствах, при информационной и социальной поддержке однополых семей ситуация, описанная в «Письме к Амазонке», выглядит как страшная сказка. Таким образом, Марина Цветаева в её попытках охарактеризовать гомосексуальность и перспективы взаимоотношений партнёров одного пола приходит к выявлению проблем, которые объективно могут касаться любой (а не исключительно лесбийской) пары, не являются перманентной «опцией» гомосексуальности, а возникают лишь во враждебных, травмирующих условиях консервативного общественного уклада.
Вряд ли прямая, откровенная Марина Цветаева боялась осуждения толпы, общества. Вспоминая «Письмо к Амазонке», можно сделать вывод, что отношения с Сонечкой не вышли за пределы дружбы потому, что Цветаева как «старшая» хотела уберечь Соню от горечи, тягот и забот, которые были бы связаны с общественной травлей. Сегодня нам остается только предполагать, каким мог бы стать союз Марины Цветаевой и Софьи Голлидэй в условиях честной информационной политики, свободной от дискриминации. Возможно, цикл «Подруга» не стал бы единственным «женским» в её поэтическом наследии.
Дарья Трайден для MAKEOUT
