Транскрипт аудиозаписи доклада с конференции «Психотерапия за пределами гетеронормативности», прошедшей в Минске 17 и 18 ноября 2018 года.
Егор Бурцев, психолог, занимается исследованиями сексуальности трансгендерных людей и исследованиями маскулинности. Сфера научных интересов: клиническая психология, нарративная практика, гендерные исследования (Санкт-Петербург, Россия).
Транскрипт публикуется в сокращённом виде.
Другие архивные материалы с конференции «Психотерапия за пределами гетеронормативности» смотрите по ссылке.
Нарративный подход все чаще используется психологами при работе с маргинализируемыми сообществами. Людям, исключенным по тем или иным причинам из поля внимания и лишенным понимания социума, порой сложно оставаться цельными и гармоничными. На пути осознания/становления собственной идентичности они сталкиваются и с неприятием со стороны общества и с собственными стереотипами о себе и своем выборе. Их мировоззрение ломко, подвержено натиску тех, кто «знает за них», какими им быть, кто решает, как дальше будет строиться их судьба, признавая их «больными» и не беря в расчет их мнение.
Мы попробуем разобраться, как работать с гендерной идентичностью и гендерными стереотипами: прикоснёмся к опыту трансгендерных людей, вступим в оппозицию общественному, а, возможно, и своему устоявшемуся мнению, прикоснёмся к той стороне своей идентичности, что многим кажется незыблемой и неизменной. Речь пойдёт не только о трансгендерных людях, но и о гендерных стереотипах как таковых, с отголосками которых сталкивается в своей работе каждый психолог, работая с личными и семейными отношениями.
Егор Бурцев: Мы говорили сегодня об ЛГБТ+ клиентах. А кто из вас работает или когда-нибудь работали с трансгендерными клиентами, с небинарными клиентами?
(...)
Не так много людей, как я вижу. Однако же я знаю, что тема достаточно острая и актуальная. Более того, вы не всегда можете знать, что к вам пришёл трансгендерный клиент. Трансгендерные клиенты не всегда раскрывают свою идентичность. В моей практике особенно редко раскрывают свою идентичность небинарные трансгендерные люди.
Что такое нарративная практика?
НАРРАТИВНЫЙ (от лат. narrare — повествовать, рассказывать) подход — одно из самых молодых, бурно развивающихся направлений в сфере терапии и работы с сообществами.
Нарративный подход возник на рубеже 70—80-х годов прошлого века в ходе сотрудничества социального работника Майкла Уайта и психолога Дэвида Эпстона. Именно из сочетания социального и психологического и сложился этот подход. В начале 1980-х они начали сотрудничать, пытались усовершенствовать свою практику, привести её в соответствие со своими жизненными ценностями и принципами. Кроме того, они хотели выработать нечто особенное, что бы могли противопоставить традиционным подходам. В настоящее время сообщества нарративных терапевтов существуют более чем в 40 странах мира.
В основе подхода лежат: драматургическая социология, антропология переживания, педагогика освобождения, феминизм, французская философия постструктурализма, нарративная психология, культурно-историческая теория Л.С. Выготского.
Идеи феминизма во многом предопределили путь нарративной терапии, указывая, каким образом базовые положения различных теорий упускали из вида вопросы гендера и отношений власти. Авторы феминистского направления заговорили о том, каким образом допущения, касающиеся женских и мужских ролей, стереотипов идентичности, доминирования мужчин и подчинения женщин, невольно воспроизводились в терапевтических контекстах.
Нарративная практика размещает проблему в широком контексте истории и культуры в соответствии с феминистскими принципами связи личного опыта с более широкими социальными историями и практиками.
Проблема не в самом человеке, это человек находится в той ситуации, когда проблема возникает
Когда проблемы размещаются вне людей, гораздо более вероятно, что в терапевтических беседах будут возникать и рассматриваться вопросы гендера, класса, культуры, расы, сексуальности и дееспособности (в противовес инвалидности). Становится очевидным влияние более широких отношений власти на конструирование проблемы.
Нарративная практика особенно остро заточена на:
• людей, переживших травму (например, люди, которые находились в «горячих точках», в ситуации оккупации, в лагерях беженцев и пр.),
• маргинализованные группы населения (в том числе меньшинства),
• людей, кому не доступна традиционная психотерапия (например, заключенных в тюрьмах),
• тех, для кого традиционная психотерапия неприемлема в силу различных соображений, имеющих отношение к культуре, верованиям и т.п. (в работе с коренным населением, с этническими и религиозными общинами и т.д.)
Нарративная терапия направлена на человека. В нашей презентации периодически будет присутствовать человек Саша. Саше 21. Саша — трансгендерный человек. И Сашу привёл к психологу вопрос: «Почему я трансгендер?» (и мама).
«Какие есть версии, почему человек трансгендер?»
Реплика из зала:
— Человек в какой-то момент осознал, что его гендерная идентичность не совпадает с приписанным при рождении полом. Он, возможно, чувствует телесную дисфорию, дискомфорт в попытках вписаться в рамки этой гендерной социализации.
Егор Бурцев: Вы в контексте. Я озвучу версии, которые обычно говорят люди. Я их слышал и от коллег-психологов, которые предполагают, почему человек — трансгендер: воспитали неправильно; когда его мама была беременная, принимала какие-то гормоны; потому что с мозгом что-то не так потому что генетический код сломался:, потому что баловали; «западное влияние» и т.д.… Версий много. Условно я их делю на биологические и социальные.
Нарративные термины:
Экстернализация — понятие, которое говорит «проблема не в человеке, проблема в проблеме».
Когда люди приходят к терапевтам, часто они уже верят, что это с ними самими что-то не так, что внутри них есть что-то, что является проблемой. «У меня с гендером что-то не так», «родители сказали, что я больной» и т.д. Проблема становится интернализованной (присвоенной). Экстернализация — это противовес интернализации. Это вывод проблемы вовне, для того, чтобы на неё посмотреть со стороны и вставить её в социальный контекст.
Экстернализация размещает проблемы не внутри человека, а в культурно-историческом контексте, в качестве продукта этого контекста. Проблемы понимаются как нечто, что было сконструировано социумом в течение определенного времени. И задача экстернализации — дать людям возможность осознать, что человек и проблема — не одно и то же. Мы потом ещё поговорим о деконструкции — когда проблема перестраивается, её можно переделать. Не человека переделать, а проблему. И тогда мы можем говорить, что трансгендерность — не проблема, а решение. Гендерная идентичность — не проблема. В чём проблема с человеком, если все его принимают? Ни в чём. Проблема — если эта гендерная идентичность каким-то образом беспокоит человека, а беспокоит она его в социальном контексте.
Есть такая категория трансгендерных клиентов, которые приходят и говорят: «Да нет, я все-таки болен. Мне так удобнее». Однако же нарративная терапия работает с позиции «болен не ты, а больно общество». С обществом что-то не так, общество тебя не принимает. Не факт, что оно «больно», мы можем и другой термин использовать. Общество отвергает человека с его идентичностью, это не значит, что у человека идентичность какая-то не та.
Пример экстернализации проблемы женщины с усталостью и опустошенностью в семейных отношениях — это взгляд на патриархатную систему, выстроившую эти отношения, и давление этой системы на нее. Нарративная терапия приоткрывает эти границы. В ходе нарративного сеанса мы можем поговорить с человеком об этом. Более того, это одна из задач нарративной терапии.
Пересочинение — ещё один термин нарративной терапии. Когда клиент приходит к нам с проблемой, все его истории будут сосредоточены вокруг неё, и наша задача немного вывести их из этого поля.
Часто человек обращается за консультацией потому, что в его жизни возникли какие-то страшные или очень сложные обстоятельства, приведшие его к крайне негативным заключениям о самом себе. Человек может начать считать себя неудачником, безнадежным, заслуживающим всех неприятностей, сумасшедшим… Это те слова, которые часто говорят трансгендерные люди, находясь в кризисе, когда их никто не принимает. 90% трансгендерных клиентов из моей личной практики обращались с мыслями о суициде, у некоторых были попытки. И практически нет людей, которые бы ни разу не задумывались о суициде.
Что такое пересочинение? У нас есть другая история про человека. «Я не только небинарный полиаморный пансексуал, я ещё классный копирайтер и очень люблю своего братика». У него есть не только идентичность, по всем пунктам которой общество поставило ему «минус». Это практика называется восстановлением авторской позиции и основывается на предположении, что ни одна история не может вместить в себя всю тотальность опыта человека. Это о том, что проблемы, связанные с гендерной идентичностью, — не единственное, что в нём есть. У него есть куча всего, за что он может зацепиться. Восстановление авторской позиции идёт из этих маленьких точек опоры, которые нам обозначили: оказывается, он классный копирайтер и любит своего брата. Всегда будут другие истории, которые можно собрать из событий нашей жизни. Мы все полиисторийны.
Беседы, направленные на пересочинение или восстановление авторской позиции, подразумевают совместное конструирование историй, которые могут помочь решить проблемы, побудившие человека прийти на консультацию. Они также подразумевают признание собственной авторской позиции человека в этих историях. «Никто не решает за меня. Я сама конструирую свой гендер и свою жизнь».
Уникальный эпизод — это альтернативная история и сюжет, который уже был у человека в жизни. Он не возникает «из головы», человек эти сюжеты не сочиняет, он берёт их из своей прошлой жизни.
Допустим, человек пришёл с историей, что его отвергает общество: родители отвергают, в школе отвергают…Но была ли история, в которой тебя не отвергали? «Да, у меня есть сосед по парте, Вася, он меня понимает и принимает». И с этой точки начинается построение того самого терапевтического процесса, который будет запущен в нарративной терапии.
Уникальному эпизоду противостоит доминирующая история, которая включает в себя какие-то события из прошлого, объединенные вокруг определенной темы, и которые, собственно, создал социальный контекст. Например, что «женщины — слабые», или доминирующая история о том, что «трансгендеры — больные», или что «геев надо преследовать». Этих историй очень много — так много, что мы даже не замечаем. Их создают культура, искусство, власть, государство, СМИ, реклама, маркетинг и т.д. И когда человек начинает хотя бы немного погружаться в нарративную практику, феминистскую терапию в том числе, он волей-неволей начинает выуживать эти доминирующие истории и смотреть на них как на то, что сконструировано социумом, в чём мы живём и варимся.
Доминирующая история — это значимая, сильная история, часто некритически принятая как нечто «истинное», неизменное. Она имеет тенденцию отражать общественные ценности и может заставить нас чувствовать себя подавленными, тем самым не спрашивая, а сообщая нам, что «должно» быть истинным. Например, истории о том, что девочки должны быть спокойными и покорными, а мальчики должны быть агрессивными и напористыми. Этот дискурс незаметно проникает в наши истории с самого рождения.
Пересочинение делит все вопросы, которые мы задаем, на две категории. Одна категория — это вопросы, направленные на так называемый «ландшафт действия», на котором располагаются события и поступки, т.е. все ответы на вопросы «что сделал?», «кто сделал?», «где?», «когда?», «как?», «в каких обстоятельствах?». А другая категория — это вопросы, направленные на «ландшафт идентичности» в предпочитаемой истории. Здесь располагаются смыслы, ценности, желания, надежды, мечты, ожидания, жизненные принципы и добровольно взятые на себя обязательства.
Как по ступенькам (простраивая «опоры»), мы переходим с ландшафта действия на ландшафт идентичности, используя стропила — ценности.
Вспоминать альтернативную историю (уникальный эпизод) очень сложно с ЛГБТ-клиентами. Очень сложно с небинарными клиентами говорить про культурологический социальный контекст, потому что небинарных клиентов не принимает практически никто и ничто. Очень трудно найти то место, где они могут быть приняты. Даже среди ЛГБТИК+ сообщества небинарных людей очень часто не принимают всерьёз.
Для транс*людей, которые часто оказываются наедине со своей идентичностью, выглядящей для них как «проблема», важно выстроить такие опоры порой буквально из воздуха: единственная поддерживающая племянница; однокурсник, который не отвернулся; случайная работа; откладывание денег и т.п.
! ВАЖНО: если в ответ на вопросы терапевта человек отвечает «не знаю», это не расценивается как сопротивление. Скорее всего, терапевт шагнул чуть дальше зоны ближайшего развития и стоит сделать шаг назад. Нарративная терапия не занимается перекладыванием и навязыванием ответственности — это дурной тон, потому что во многом мы говорим про социальный контекст и про обстоятельства, расположенные вовне.
Вопросы, которые обычно задают нарративные терапевты
Ландшафт действий — это первый этап, с которым мы работаем:
• Вы можете рассказать мне побольше о том, что там произошло?
• Где вы находились? Кто был рядом с вами?
• Какие шаги вы предприняли, чтобы подготовиться к тому, что совершили?
• Как вам кажется, где был тот поворотный момент, который дал вам возможность сделать то, что вы сделали?
• Был ли это необычный момент, или, возможно, вы уже когда-то совершали нечто подобное раньше?
• Были ли другие случаи, когда вы справлялись с подобными ситуациями? А в тот раз как вы поступили? (это уже поиск уникального эпизода, на который мы будем опираться)
Вопросы, обращенные на ландшафт идентичности, побуждают людей исследовать иную территорию:
• Вот ты описала те случаи, когда смогла избежать влияния проблемы, «перехитрить» ее. Как тебе кажется, что это говорит о тебе как о человеке?
• Когда ты крепко держишься за свою линию — на что ты надеешься? Что этот поступок говорит тебе о твоих мечтах и намерениях?
• Почему для тебя было важно это сделать? Что это говорит о твоих ценностях? Почему они важны для тебя? Как ты относишься к тому, что тебе важно заботиться? Что это говорит о тебе?
• Если бы твой сын был чуть старше, что бы он мог сказать в ответ на вопрос «что значит этот твой поступок?». Что бы он сказал, если бы его спросили, что ты за человек?
Ключевой момент нарративной практики — задавание вопросов, помогающих выявить и описать те убеждения и ценности, согласно которым человек хочет жить свою жизнь. Этот процесс направлен на создание более насыщенных описаний этих ценностей и встраивание их в сюжетные линии.
Восстановление участия — понятие, которое ввёл в нарративную терапию Майкл Уайт, предложив идею, что идентичность людей формируется под влиянием так называемого «жизненного клуба».
У каждого из нас есть члены «жизненного клуба», которые играют определенную роль в том, каким образом мы стали воспринимать и осознавать самих себя. Часто «жизненный клуб» складывается из близких родственников, друзей, он может включать коллег, однокурсников, одноклассников и т.д. Кто-то из этих людей, по мнению человека, может заслуживать большего доверия по сравнению с другими. Человек или люди, чьё мнение для нас особенно важно, кто больше всего влияет на нашу идентичность, могут рассматриваться как обладающие особо почетным статусом в нашем «жизненном клубе». В дальнейшем мы можем рассматривать их образ как что-то, на что можно опереться. Часто это помогает в том, чтобы посмотреть на себя со стороны, глазами человека, который может тебя уважать.
Практики «восстановления участия» основываются на постструктуралистском понимании идентичности, согласно которому идентичность формируется в процессе взаимоотношений с другими людьми. Есть мы, а есть то, как мы себя чувствуем и видим. Есть то, как на нас смотрят другие и что они видят. И есть третий компонент — то, как через других мы видим себя. И всё это складывается в нашу идентичность. Идентичность (в том числе и гендерная идентичность) — не статичное понятие, она меняется, не является чем-то застывшим.
И когда нарративный практик работает с человеком, он прекрасно осознаёт, что мы не придём в какую-то конкретную точку. Мы можем плыть по этим волнам до бесконечности, узнавая друг друга, познавая эту идентичность, позволяя человеку взглянуть на неё изнутри и снаружи. Это очень интересная история, и эту историю клиент и терапевт проживают вместе.
У многих транс*людей есть негативный опыт взаимодействия с родственниками, которые пытаются их «лечить». И, собственно, пересмотр их статуса в «жизненном клубе», их понижение или развенчание повышают степень значимости самого человека. Поиск участника «жизненного клуба» с иным взглядом и повышение его статуса может придать сил и стать толчком для осознания своей собственной значимости / важности / статуса в нем.
Деконструкция — этот термин относится к постмодернистскому процессу построения новых значений путем изучения скрытых (зачастую культурных / политических) допущений.
Нарративная терапия — это некоторая нестабильность. Это познание себя, процесс, который никогда не заканчивается. Именно поэтому работа с трансгендерными людьми должна быть выстроена не на поиск чего-то точного, окончательного, а на процесс понимания и видения себя и своей идентичности.
Доминирующий культурный нарратив можно рассматривать как очень влиятельный нарратив, автором которого человек не является. Доминирующие дискурсы гендера и другие отношения власти могут быть деконструированы в терапевтической беседе. В нарративной практике один из способов деконструкции доминирующих и неполезных историй людей об их жизни заключается в том, чтобы подвергнуть сомнению дискурсы, поддерживающие эти истории. Уловки и тактики подчиняющих дискурсов могут быть сделаны более видимыми.
Позиция терапевта
Вместо того чтобы верить, что мы как терапевты являемся нейтральными в своей работе с клиентами, нарративные практики стремятся признать политическую природу терапевтической работы и властную позицию терапевта по отношению к тем, кто обращается за помощью. Иногда это можно озвучить прямо: «Я понимаю, что представляю фигуру власти, но я абсолютно не являюсь экспертом в твоей жизни, только ты можешь быть экспертом в своей жизни». Властная, но не экспертная позиция терапевта — один из символов нарративной практики.
Люди постоянно находятся под влиянием доминирующих форм гендерных отношений, а также отношений расовых, классовых, связанных с сексуальностью, культурой, дееспособностью и т.д.
Как терапевты мы убеждены, что наша ответственность — становиться более внимательными и лучше осознавать, как наше переживание гендерных отношений и других отношений власти влияет на нашу жизнь. И понимать, как этот опыт влияет на нашу практику как терапевтов (оформляет то, что мы видим, что мы ищем, чему мы уделяем наибольшее внимание в кабинете и т.п.).
Работа с гендерной идентичностью
…с людьми гендерного разнообразия, а также с теми людьми, в жизнь которых вмешался дискурс власти и повредил их жизням, заставляя вписаться в традиционные гендерные нормы и схемы.
В Норвегии есть психиатр, психотерапевт Э.Э.П. Бенестад, она работает с трансгендерными людьми и сама является небинарной персоной. Она часто пишет о своём опыте работы с трансгендерными людьми. Я хочу привести одну из её цитат:
«Я не встречаю своих клиентов с “объективным” диагностическим мануалом, так как я знаю, что эта “объективность” не нужна. Гендер — это субъективный вопрос, который должен рассматриваться в дискурсе субъективности. Ни один клиент не должен убеждать меня в своих гендерных чувствах… Сумма воздействий является основой моей терапевтической работы: помощь в пути от гендерной дисфории к гендерной эйфории». (E.E.P. Benestad. From gender dysphoria to gender euphoria: An assisted journey)
Э.Э.П. Бенестад говорит своим клиентам: «В этом кабинете вы можете быть кем хотите». Давайте праздновать ваш гендер, праздновать то, что с вами происходит. Никто за человека не может сказать, какой у него гендер, никто, кроме него самого.
Так сложилось, что мы живем в мире бинарных оппозиций: Плохое — Хорошее, Черное — Белое, Веселое — Грустное, Мужское — Женское. Не всегда в жизни мы находимся в одном из этих полюсов, но почему-то одно только «Мужское — Женское» не подвергается сомнению. Во всех других случаях — есть оттенки, а бинарную позицию «Мужское — Женское» деконструировать очень трудно.
Что если клиент находится между двух полюсов — «М» и «Ж»? Она / он / они приходят к вам, отвергаемые и не понятые обществом, родителями, учителями, иногда даже друзьями. Это та категория людей, которых общество вообще не понимает. Родители очень часто не могут понять, что происходит с их ребёнком. Я также часто слышал отзывы от психологов, которые говорят «трансгендерные, небинарные люди — они все такие злые, колючие, только и делают, что огрызаются и говорят, что общество должно их обслуживать». Ребята, давайте возвращаться к контексту — они отвергаемы везде.
Вот, что обычно говорят небинарные люди:
• Что им нет места в мире.
• Что мир ну никак не меняется под них.
• Их постоянно травят: дома и в ВУЗе.
• Им постоянно приходится встраиваться в мир, выбирая между женским и мужским.
• Им говорят, что они фрики или просто больны…
Что делать, если к вам придёт небинарный клиент? Что бы предложили вы как терапевт?
Всё очень просто — уточнить у человека, как к нему обращаться, спросить местоимение. Спросить, если он захочет рассказать, какая у него гендерная идентичность и что он под этим подразумевает.
Я хочу прочитать вам историю Эрики — достаточно простой и яркий пример, как может работать нарративная терапия:
История 7-летнего ребёнка, которого к психологу привела мама. С двухлетнего возраста, по словам мамы, Эрик демонстрировал гендерно-отличное поведение: играл с девочками, любимой игрушкой была кукла Барби. Когда Эрик вырос, он заявил, что ему не нравится его пенис, т.к. «он — девочка, а у девочек не бывает пениса». Отец Эрика был недоволен таким поведением ребёнка, он не присутствовал на сессии, но, по словам матери, боялся за своё положение в обществе из-за такого ребёнка. Терапевт начал называть Эрика его предпочитаемым именем. Эрика рассказала, что её обижают дети в школе, учителя заставляют носить мужскую униформу, в которой ей не комфортно. Мать спросила, можно ли изменить Эрика обратно? Терапевт ответил: «Как правило, нет. Ваш ребёнок идентифицировал себя как девочка с 2-х летнего возраста». Мать спросила: «Не виновата ли она в том, как ведёт себя Эрика?». (Родители, особенно матери, часто чувствуют себя виноватыми и ответственными за гендерное поведение своего ребёнка. Наше общество поощряет родителей, которые социализируют своих детей согласно «традиционным» гендерным ролям. Родители, чувствуя, что они «потерпели неудачу», часто пытаются подтолкнуть своего трансгендерного ребёнка к социально установленным гендерным нормам).
Итак, терапевт начал работу с матерью. Он задал ей следующие вопросы:
— Какое влияние оказывает чувство материнской любви на ваше материнство?
— Как вас поработила идея, что вы должны испытывать чувство вины за гендерную идентичность своего ребёнка?
— Ваша мама винила себя за то, что вы называете себя женщиной?
— Почему ваш муж не посещает эти встречи?
— Означает ли это, что вы отвечаете за исправление проблемы?
— Справедливо ли, что матери испытывают больше родительской вины, чем отцы?
— Почему, как вы считаете, вина охватывает больше матерей, чем отцов?
— Если бы вы знали, что гендерная идентичность Эрики не является болезнью, а это то, кто она на самом деле, что изменилось бы, по вашему мнению, в вашей практике воспитания Эрики?
— Если бы вы освободились от материнской вины, есть вероятность, что вы бы поддержали гендерную идентичность Эрики?
! Видите, такая система вопросов очень широко заглядывает в эту ситуацию со стороны социального контекста. Это были те самые деконструирующие вопросы — инструмент, который критикует общепризнанные допущения. И у клиента, как правило, меняется точка зрения, по крайней мере — смещается.
В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что в детстве Розмари (мать Эрики) была девочкой-сорванцом. Её родители не поощряли её увлечение спортом, но ей очень хотелось свободы (такая альтернативная история / уникальный эпизод дали матери больше понимания своего ребёнка).
В процессе терапии терапевт также встретился со школьным психологом Эрики, с которым они выработали стратегию исключения сложностей Эрики в школе: например, предложили ей включать «режим мальчика» в школе. Однако Эрике по-прежнему было некомфортно в школе, и было решено перевести её на домашнее обучение. Отношения Эрики и матери улучшились, однако ухудшились отношения между Розмари и её мужем Виком, который обвинил её в потворстве ребёнку. Было решено настоять на приглашении отца Эрики на встречу. Он пришёл. Во-первых, терапевт похвалил Вика, сказав, что не многие отцы приходят к терапевту, и заметил, что этот визит может наверняка что-то сказать о нём как об отце. Во-вторых, он отметил, что Эрика высоко ценит Вика, и спросил, что он ценит в себе самом как в отце. Вик сказал, что он всегда активно участвовал в жизни своего ребёнка, в том числе поддерживал такие «нетрадиционные» увлечения Эрики для мальчиков как танцы. Терапевт похвалил Вика и отметил, что тем самым Вик оспаривает «традиционную» практику «мама заботится, папа помогает». (Мы опять вышли в социальный контекст). Терапевт спросил Вика: «Был ли ваш отец вовлечён в вашу жизнь так, как вы со своим ребёнком?». «Не в коем случае, он был мужчиной, которого обслуживала моя мать, оставлял ей все обязанности по воспитанию детей». «Итак, Вик, похоже, вы бросили вызов традиционным представлениям о мужественности, включая то, что значит быть отцом и мужем». Вик был удивлён и горд. И это был тот самый уникальный эпизод, который противоречит доминирующей истории, за который можно очень здорово цепляться. Основываясь на нём, терапевт спросил у Вика, насколько хорошо он знает своего ребёнка. «Ну, я думаю, что хорошо», — ответил Вик. Терапевт спросил Вика, может ли он взять у него интервью как у Эрики. Пусть он отвечает на вопросы так, как бы ответил его ребёнок. Цель таких вопросов — дать человеку побывать на месте другого человека, ощутив его опыт.
Вот некоторые из вопросов, которые терапевт задал Вику-Эрике:
— Эрика, как ты чувствовала себя, когда тебя осмеяли за то, что для тебя было очень естественно?
— Как ты чувствовала себя, когда отец тебя не поддерживал?
— Что бы ты хотела получить от своего отца?
Вик часто отвечал «не знаю», но терапевт побуждал его выходить из этой застрявшей позиции и чувствовать себя более причастным к опыту Эрике. Кроме того, Вик живо откликнулся на обеспокоенность терапевта тем, что дети с гендерными вариациями подвергаются риску депрессии и, возможно, самоубийствам, особенно если их не поддерживают близкие. В заключение терапевт похвалил Вика за то, что ему хватило смелости прийти на встречу. Вик больше не посещал терапевта, однако обвиняющие комментарии в адрес матери прекратились.
Что предлагает нарративная терапия?
• Здесь можно быть таким, какой ты есть.
• Здесь никому не «очевидно», какой ты.
• Здесь хотят узнать, что на самом деле у тебя внутри (и снаружи)?
• Здесь не надо искать «полюс», чтобы к нему прибиться.
• Здесь очень много уважения к идентичности.
• Это не в ТЕБЕ проблема. Ты столкнулся с дискурсом общества (или социальным контекстом).
• Здесь не надо ничего замалчивать и ничего не «стыдно».
• Здесь «празднуем различия», а не говорим, что они — патология.
• Здесь опыт одного человека не менее ценен, чем опыт большинства.
• Здесь есть возможность «гендерной эйфории», вместо гендерной дисфории.
Здесь нет экспертов и некому судить, насколько ты «правильный».
Для наглядности я хочу показать варианты гендерных идентичностей (а их ещё больше), которые могут «принести» вам клиенты. Их множество, и на каждого человека с разными идентичностями инструкций не напишешь. В нарративной практике терапевт не занимает экспертной позиции. Только клиент может знать, кто он, какова его идентичность, как ее описать и как ему будет лучше.
Не призывать «понять общество»!
Трансгендерный подросток: «Ненавижу, когда кто-то просит меня “понять, что другим людям с тобой трудно”. У меня едва хватает сил на то, чтобы понять самого себя».
Люди часто приходят настолько выжатые и вымотанные, что у них просто нет сил на то, чтобы делать что-то, кроме как «выпускать колючки». Сколько слёз было пролито в моём кабинете! Они заходят и начинают сразу плакать с порога. Как только вы начинаете их принимать, они начинают плакать. И это просто потоки слёз.
Принять и дать право на место в мире
Многие взрослые трансгендеры и люди с негетеросексуальной ориентацией испытывали в своей жизни практически полное отсутствие принятия, подтверждения своего гендера и, соответственно, отсутствие позитивной принадлежности. На месте нее — пустота, бездна, и для многих это — основной источник боли и страдания. Они борются с самими собой, это борьба, в которую их ввергает окружение и тело. Многие люди описывают это переживание как «чувство, что для меня нигде нет места».
Уменьшить или убрать чувства стыда и вины
Не надо бороться с человеком. Современная культура настойчиво предлагает транс*людям теорию, что с ними что-то не так: «что-то сломалось в генах», «родители не так воспитали», «не так с головой» и т.п. Создание нарратива (с помощью экстернализации, деконструкции, восстановления участия и т.п.) позволяет если не полностью избавиться от стыда и чувства вины, связанных с гендерной идентичностью, то, по крайней мере, ослабить их.
Работа с небинарностью
Нарративные терапевты верят, что «объективная реальность» непостижима непосредственно. В нашей жизни и в культуре сосуществуют различные описания реальности. Небинарность в своей «непостижимости» создает для нарративного практика простор для исследования, а не неразрешимую загадку, которую нужно встроить в некую ячейку психологического знания, чтобы понять, как с ней работать.
И немного о вызовах, тех вопросах, на которые в нарративной терапии, у меня или у многих из вас нет ответов. Это непростые места, о которых стоит подумать.
• Часто гендерно-нетипичные люди сталкиваются с заявлениями окружающих о том, что они лучше знают, какого этот человек гендера, нежели он(а) сам(а). Представления большинства пытаются пересилить субъективный опыт меньшинства, но им это не удается. Человек всё равно, как правило, знает, кто он. Он может это спрятать, скрыть, завуалировать, как угодно это маскировать, но, тем не менее, он знает. Однако большинство всё время остаётся рядом с человеком. Как человеку устроиться с этим большинством, каким образом договориться? Это один из первых вызовов.
• Люди гендерного разнообразия не считают гендер своей проблемой или болезнью. Однако проблемой это порой считают представители их «жизненного клуба» (значимые другие) и общество. Это о том, что если даже небинарный человек прочитал миллион книг и знает, что у него проблема не с головой, то его мама и бабушка (любящие, принимающие) могут сказать — да, он у нас просто с детства болезненный был. И с этим дискурсом приходится жить всё время.
• Насколько вообще можно говорить о терапии в контексте «личного исцеления», когда, в основном, причинами проблем гендерного неравноправия выступают общество, культура, власть? (Хочу вас предостеречь от того, чтобы работать с трансгендерными клиентами только в формате того, что у человека проблема — «я должен исправить и отправить его в поле». Здесь надо исследовать тот социальный контекст, в котором человек находится).
• Если мы настроены признавать политический опыт в кабинете психолога, как мы можем не навязывать наши политические убеждения тем, кто к нам обращается? Как мы можем признавать сексизм, расизм, гетеросексуальное доминирование, не навязывая свой устав?
• Признать свой «другой» опыт. Многие (не все!) терапевты гетеросексуальны и цисгендерны. Если вы цисгендерный гетеросексуальный человек, у вас опыт — другой, у вас никогда не будет трансгендерного опыта, и вы должны это понимать. Вызов в том, чтобы обратиться к сообществу с другим опытом и не поддаваться собственным дискурсивным практикам в этом взаимодействии.
«Как мне выглядеть?»
Каким образом должен выглядеть мальчик-подросток или девочка-подросток? Что они должны носить, как они должны держаться? (История про подростков, которые ходят в школу и не знают, как им выглядеть…). Если взрослый человек ещё как-то может выбрать и подстроиться, то подросток, если на него давят родители или школа — вряд ли. Это постоянный вызов — искать уникальные эпизоды, случаи, когда молодые люди могут создавать и воплощать свои собственные идеи о том, какими они хотят быть и как они хотят проживать свою жизнь.
Трансгендерные клиенты, которые приходят первый раз, и только начинают принимать решения, часто носят одежду, чуть более близкую к своему биологическому полу, чем к выбранному гендеру, потому что для них это очень страшно, порой это просто смертельно страшно, начать носить что-то новое. Я начинал, честно говоря, с мужских трусов. Их не было видно. Но мне было очень хорошо от этого.
Бросать ли вызов нормам?
В нашем обществе существуют очень могущественные нормы, касающиеся того, что такое «нормальные» отношения, гендер, сексуальность. Мы можем найти пространство для выражения отношения к ним в кабинете терапевта. Однако каким образом мы можем бросить вызов этим нормам в более широкой культуре?
Человек, находящийся на консультации у терапевта, получает принятие, погружается в гендерную эйфорию. Ему хорошо, он поплакал, потом поулыбался, посмеялся… и вышел в этот мир. У меня есть клиент, который очень боится выходить от меня, потому что когда-то он жил в маленьком городке, где его постоянно били. И в 6-7 часов вечера ему в этот мир страшно выходить. Он тянет встречу до последнего. Я начал уже после него ставить другого клиента, специально, чтобы показать ему, что нужно уходить, что невозможно за меня бесконечно держаться… Это достаточно взрослый человек, у которого куча опыта насилия в прошлом. И эту культуру и социум мы не можем изменить. Он выйдет из кабинета — и окажется там. Это тоже вызов.
А если клиенту нормально?
Как быть, если клиенту комфортно в позиции пациента, когда диагноз является для него своего рода индульгенцией на существование в этом мире? Если ему так нормально, то почему бы и нет? У нас есть люди, которые называют себя транссексуалами, а «транссексуализм» в активистской среде — патологизирующий термин. Но если человек приходит и говорит «я транссексуал», то почему бы и нет? Это его дискурс. Ему / ей так удобнее.
Сексуальность, секс и тело
Как взаимодействовать по вопросам сексуальности, если поиск партнера (понимающего и готового принять телесность транс*человека) — это социальный и культурный компонент? Например, я мужчина с вагиной, вагину я убирать не хочу, но я хочу, чтобы у меня был партнёр, который бы меня таким принял. Насколько наше общество готово принять такого человека? Мы не знаем. Есть люди — да, полно таких случаев, и я периодически рассказываю своим клиентам истории, когда люди живут в таких браках… Но он говорит: «Нет, это они, такие счастливые, хорошие, а у меня такого не случится».
Позитивных историй тоже много. Я занимаюсь сейчас исследованием, провожу интервью с трансгендерными людьми по сексуальности, и в ходе интервью выяснилось, что у большинства из них от 7 до 15 сексуальных партнёров. Частично это попытки найти хоть какой-то опыт. Но сексуальность есть.
Как использовать телесные практики? (На семинарах психологи иногда любят использовать телесные практики — давайте пообнимаемся, попрыгаем, потрогаем друг друга…). Трансгендерный человек может не очень любить прижиматься. У многих дисфория остаётся и после всех операций. Нежелание прикасаться к кому-то, какой-то внутренний страх… Конечно, с этим надо работать, но очень осторожно. И каждый раз уточнять, спрашивать перед тем, как прикасаться.
***
Работая с трансгендерными людьми, важно помнить: принятие, забота, понимание и уважение к их идентичности — половина успеха.
! Обратите внимание: не к ним, а к их идентичности. Это очень важный компонент. К ним, конечно, тоже, но идентичность очень важна.
…и не стесняйтесь извиниться, если где-то ошиблись или чего-то не поняли. Это нормально. Гораздо лучше, чем если бы вы замяли этот вопрос. Назвали не тем именем — извинитесь. Употребили не то местоимение — извинитесь. Если вы настроены доброжелательно, вам, скорее всего, простят оплошность и всё объяснят.
Что почитать?
1. Уайт, М. Карты нарративной практики. М., «Генезис», 2010.
2. Кутузова Д.А. Психологическая помощь: на стороне социального контроля или на стороне социальных реформ? Современная критическая социальная работа за рубежом. — Московский Психотерапевтический Журнал, 2009, №4, стр. 166-187
3. Кутузова Д.А. Что такое нарративный подход в терапии и работе с сообществами?
4. Жорняк Е.С., Савельева Н.В. Нарративная психотерапия.
5. Письменные нарративные практики.
6. О нарративной практике, терапии и работе с сообществами — по-русски.
Егор Бурцев для MAKEOUT
