Сегодня в Беларуси и странах-соседях качественная психологическая помощь остается недоступной для многих ЛГБТ+ людей.
Эти истории не являются количественным исследованием. Нашей целью было увидеть в рассказах повторяющиеся мотивы и вычленить «симптомы» дискриминационного подхода в психологическом сервисе для ЛГБТ+ в Беларуси. Важно отметить, что данные явления не всегда являются следствием осознанного негуманного отношения к клиенту. Корнем большинства из них остается нехватка качественных системных знаний о спектре человеческой сексуальности и современных подходах к работе с травмой. Многие из них являются следствием некритичного воспроизведения в профессиональных сообществах негативных стереотипов, стигматизирующих представлений и дискриминационных идей. Ряд из них связан с тем, что наши специалисты часто лишены возможности получить профессиональную супервизию в теме гендера и сексуальности. Особенно в этом плане уязвимы активистские организации и НГО, в которых психологический сервис является некоммерческим. Это же касается и возможности проработать тему своей собственной сексуальности и идентичности в обучающих программах и личной терапии.
Важно также отметить, что многие наши подписчики и подписчицы говорят и о продуктивном и положительном опыте психотерапии. Тем не менее, из их опыта сегодня можно выделить несколько явных негативных тенденций в психологической помощи для ЛГБТ+ клиентов.
1. Недоступность
Только половина опрошенных сказали о том, что им в момент острой необходимости была доступна терапия. Говоря о доступности, каждый второй имеет в виду активистские сервисы. Это значит, что люди, живущие закрыто или изолированно (маленький город, физическая или ментальная инвалидность и др.), часто лишены возможности посещать бесплатные консультации или группы при активистских проектах.
Кроме того, это показывает непропорционально высокую нагрузку, которая ложится на гражданский сектор в сфере обеспечения потребности ЛГБТ+ людей. Результатом такой диспропорции становится высокий риск выгорания помогающих специалистов. Попытки снизить нагрузку на сервисные организации вынуждают последние выбирать неинклюзивные методы или вводить жесткие лимиты на количество бесплатных консультаций. Так, например, бесплатная психологическая помощь в некоммерческих организациях чаще представляет собой формат групповой работы. В то же время групповая работа может быть неэффективной и небезопасной для клиента и группы, если в группу включается участник или участница с острым психотическим процессом. Для контейнирования такого рода состояний очень важна работа в личной терапии, но для некоммерческих активистских организаций обеспечение такой помощи на постоянной основе без помощи широкого круга специалистов оказывается неподъемным грузом.
Компенсировать этот дисбаланс может помочь только открытое сотрудничество профессионального сообщества с активистским сектором и вовлеченность психотерапевтического круга в социальные вопросы. В качестве удачных примеров таких начинаний в странах-соседях можно назвать посменное волонтерство психотерапевтов в проекте «Дети-404» (Россия), а также создание правозащитных инициатив в профессиональной среде, например, движение «Психология за Права Человека» (Россия).
В то же время вовлеченность в жизнь сообщества и особенно в ЛГБТ+ активизм может также стать причиной недоступности психологических сервисов. Так, люди часто говорят о пересечении контекстов, которое делает работу в группах поддержки малоэффективной. Основной причиной закрытости психотерапии для многих ЛГБТ+ клиентов сегодня остается цена частных консультаций. Здесь важно отметить, что помимо экономического аспекта, в этот вопрос включены также вопросы трудовой дискриминации (например, поиск или смену работы для ЛГБТ+ людей зачастую затрудняет закрытость, стигматизация, гендерная дисфория, несоответствие внешности и паспортных данных и т.п.)
© Иллюстрация Лены Немик / На листе бумаги в крупную клетку нарисовано 5 портретов человека с розовыми волосами: один в центре листа и четыре по краям. Все портреты выражают разные негативные эмоции: их рты искривлены, брови хмурятся. В выражениях лиц можно узнать замешательство, страх, недовольство, панику. Вокруг каждой фигуры летают стрелки: все они указывают на сами фигуры, вращаются вокруг них. Фигура в центре «закольцована» в стрелки. Сзади на черном фоне видны схематично изображенные лица людей.2. Высокая толерантность ЛГБТ+ клиентов к насилию
Только 77% опрошенных буквально называют свой опыт «негативным». Тем не менее 100% в более детализированных вопросах отметили, что сталкивались в ходе терапии с той или иной формой насилия со стороны специалиста. При этом 32% опрошенных продолжали свою терапию более года, даже осознавая ее как травмирующую и небезопасную.
Когда мы начали обсуждать наш план терапии, он спросил: ”Есть ли у тебя вопросы, которые тебя интересуют перед началом?”. Мой основной вопрос был “гомофоб ты или нет?”. Причём я понимал, что даже если бы он мне сказал “да, я не очень отношусь к таким людям, однако…”, я бы мог остаться. Когда у тебя нет терапии, ты не знаешь, что это такое, ты можешь остаться, потому что в этом мире ты постоянно сталкиваешься с непринятием
Жизнь в ситуации системной дискриминации препятствует формированию у ЛГБТ+ клиентов здорового ощущения собственных границ. В отношении ЛГБТ+ людей сегодня часто применяется не только вербальное, но и физическое насилие на почве ненависти к социальной группе, а информационное поле наполнено ксенофобией на всех уровнях (от медиа до риторики чиновников). Высокая толерантность к насилию и дискриминации, отсутствие опыта взаимодействия в гендерно-чувствительной среде могут побуждать клиента оставаться в терапии, даже если его или ее потребности в безусловном принятии регулярно депривируются специалистом.
Отчасти это вызвано уточняющими вопросами, которые он мне задаёт, например, когда комментирует, что “общество считает гомосексуальность перверсией или извращением”. Это говорит мне о том, что человек не чувствителен в этих вопросах. Я знаю, что у него очень крутой опыт. И мне он полезен, но я пользуюсь (терапией) только в каких-то “общеприменительных” вопросах, в универсальном опыте: “давай обсуждать меня как универсальный опыт, а не как отдельный. Потому что тебе это понятнее”
В такой терапии ЛГБТ+ клиенты могут годами отыгрывать привычные паттерны поведения: либо соглашаться на нарушения границ «в обмен» на частичное принятие, либо выстраивать жесткие защиты из проективного восприятия терапевта как нападающего. И в том, и в другом случае только проработанная позиция терапевта относительно своей собственной сексуальности и понимание социально-политического контекста жизни клиента (стресс меньшинств, реальность дискриминации и т.п.) позволяет терапевту избежать контрпереноса или собственного переноса. В противном случае терапия рискует превратиться в неосознаваемое повторение механизмов социального угнетения.
Важно понимать, что говоря о работе с ЛГБТ+ клиентами, мы чаще всего говорим о работе с травматиками. В подавляющем большинстве это люди, которые годами находились в ситуации травли, насилия и непринятия, в том числе со стороны значимых взрослых, а их опыт идеально описывается в таких терминах трансгенерационной терапии как «семейный секрет» или «белое пятно». Выбор специалистом нечувствительной лексики легко задевает триггеры такого клиента, делая невозможным установление доверительного контакта в перспективе. Можно ли в этом случае перекладывать ответственность за «неготовность» исцеляться и прорабатывать свои травмы на клиента, который принимает решение не продолжать терапию? Так, 55% опрошенных прекращали терапию на первой-второй сессии, до возникновения крепкого альянса, столкнувшись с пассивной агрессией или открытой ксенофобией со стороны специалиста. Уместно задать вопрос: возможен ли вообще альянс в ситуации, когда специалистом была поставлена под вопрос легитимность идентичности клиента?
Мне пришлось несколько сеансов доказывать, обращать внимание людей “пожалуйста, в мужском роде”. Я понимаю, что это – “момент социализации”, как бы “давай, выкручивайся”. Но в том состоянии, на группе поддержки, у меня просто не было ресурса, чтобы снова и снова говорить, поправлять, останавливать. Несколько встреч “пожалуйста, в мужском роде”, а люди продолжают дальше “оговариваться”. В итоге я просто сидел там и чувствовал, что рядом нет не только людей с моим опытом, но и просто чувствительных к моему опыту людей
Половина опрошенных сказали, что при обращении за психологической помощью они не получали от терапевта информацию о том, в каком подходе (подходах) работает специалист. Это касается как частной практики, так и помогающих специалистов в государственных учреждениях.
© Иллюстрация Лены Немик / Человек с розовыми волосами стоит рядом с креслом и держит в руках белый лист. Лист закрывает почти все тело человека. На ручке кресла стоит проектор: его луч падает на бумагу и высвечивает на листе схематичные фигуры людей. Одна фигура в розовом платье, на котором нарисовано «зеркало венеры», другая – в голубой майке и шортах, на майке нарисован «щит марса». Позади кресла на черном фоне летают рисунки людей с такими же пиктограммами и сами пиктограммы. Человек с розовыми волосами смотрит на лист, который держит в руках, его брови грустно опущены.К сожалению, размытость профессиональной идентичности терапевта может приводить к тому, что ему или ей сложнее опираться на установленные в профессии этические стандарты. Так, например, АПА (Американская психологическая ассоциация) много лет ведёт активную деятельность по искоренению стигматизации ЛГБТ+ людей и других угнетенных групп, а в гештальт-терапии принято понимание гомосексуальности как творческого приспособления индивида.
Я прихожу к сексологу и говорю: “Я сомневаюсь, что я женщина, давайте поговорим об этом”. Мне говорят: “Нет, ты женщина”! Что тут говорить? Я отчетливо увидел контраст с английскими статьями и материалами, которые я читал, где всё было написано очень аккуратно и принимающее… Но здесь ни х...ра! Я просто разобранный уехал… Её вообще не волновало, как я себя буду чувствовать, когда я выйду оттуда, и что мне захочется с собой сделать. Честно говоря, я не знаю, как люди проходят через сексолога здесь, в Минске
В то же время самым популярным направлением терапии, в котором они столкнулись с дискриминационным подходом, респонденты назвали гештальт-терапию, в которой давно есть чёткий стандарт признания гендерного и сексуального разнообразия и выработаны стандарты профессиональной этики. Тем не менее только 15% опрошенных сказали, что специалист, к которому они обратились, был знаком с недискриминационным подходом в вопросах СОГИ, а по шкале подкованности специалиста в данной теме самые популярные варианты оценок — это 2 балла (37%) и 1 балл (24%) из 5.
4. Информационное обслуживание вместо терапии
70% респондентов отметили недостаточную теоретическую подкованность специалиста в теме СОГИ, а 42% опрошенных ответили, что занимались информационным обслуживанием помогающего специалиста на терапии. В 94% случаев на это уходило время сессии клиента. При этом 89% опрошенных сказали, что информационное обслуживание было их собственным выходом из ситуации небезопасной коммуникации, т.к. специалист не видел проблемы в дискриминационной лексике или воспроизведении негативного стереотипа в ходе сессии.
Эти цифры — хорошая иллюстрация к ситуации в профессиональном сообществе, когда гетеронормативная ксенофобная среда не поощряет специалистов к изучению вопросов СОГИ или к проработке своей собственной сексуальности в личной терапии. Сталкиваясь в терапии со стигматизированным опытом, многим терапевтам сложно отрефлексировать необходимость супервизии или интервизии. Нагрузка по восполнению информационных лакун специалиста ложится на плечи клиента, что приводит к инверсии ролей в клиентско-терапевтических отношениях, а также усиливает чувство изоляции и отверженности клиента, чья идентичность снова оказалась «требующей легитимации».
Он неожиданно переходит на тему “ну, женщинам же нужно, там, родить ребёнка…”, “мужик – это то…”. Когда он высказывает такие предположения, я понимаю, что я с ними абсолютно не согласен. И я не могу понять, кто я тогда в этой системе, “мужик”? И кто тогда мой партнёр – тоже “мужик”? И я начинаю рассказывать, объяснять. И только потом понимаю, что терапевт забирает моё время в терапии. Я понимаю, что я прокачиваю его. Вот, в принципе, моя терапия
Отказываясь прорабатывать в терапии и в обучении вопросы СОГИ (а не только пресловутую динамику «мужескоженских процессов»), терапевт рискует оказаться в ситуации, когда свои процессы не удается «поставить на паузу». В этом случае любопытство, смущение, интерес или возбуждение терапевта не могут быть контейнированы и размещаются в сессии с ЛГБТ+ клиентами в виде прямого или косвенного запроса на информационное обслуживание. Так, 28% опрошенных сталкивались с тем, что специалист обращается к теме СОГИ клиента без запроса с их стороны.
© Иллюстрация Лены Немик / На черном фоне с серыми полосками летает одежда бумажной куклы: платье, сорочка, штаны, майка, шорты, лифчик, колготки, бусы. Все эти вещи плоские и вырезаны из бумаги, на них сделаны специальные отступы, которые крепят одежду к кукле. Внизу рисунка – объемная фигура человека с розовыми волосами. Он стоит голый, прикрываясь руками, и смотрит на вещи. В описаниях травматичного опыта ЛГБТ+ клиентов в терапии можно выделить следующие сценарии.
В действиях терапевта:
1) отсутствие современных знаний о СОГИ;
2) обвинение жертвы, перекладывание ответственности;
3) газлайт;
4) недоверие к опыту клиента, отсылки к авторитетам, призванные оправдать дискриминационную позицию;
5) патологизация;
6) прояснение идентичности клиента превращается в запрос без его или ее воли.
Чувства, возникающие в терапии с подобными сценариями:
• страх, потеря чувства безопасности;
• дискомфорт;
• усталость от информационного обслуживания, от «активизма вместо терапии»;
• бессилие, бессмысленность из-за повторяющихся объяснений;
• вина, сомнение в себе, своей нормальности, адекватности, идентичности;
• потеря энергии, мотивации к терапии.
Эти фразы “я пытаюсь вернуть тебя к реальности”... Чтобы я “принял” эту реальность, то, что меня в ней дискриминируют, и ничего странного в этом нет. Я должен с этим смириться, признать тот факт, что они меня не любят — но не то, что это несправедливо, ненормально, что так не должно быть, и другие эмоциональные окраски... И когда ты сидишь на терапии, и тебе это говорит человек с властной позиции, ты думаешь “это действительно факт”. Это факт – тебя общество ненавидит. По сути, вся ответственность ненависти общества ко мне перекладывается на мои плечи. Не на плечи людей, которые меня ненавидят. А я должен осознать, что да, я являюсь причиной этой проблемы. И живи с этим как-то…
5. Интерпретация опыта клиента в гетеронормативном ключе
Это самая популярная тенденция в опыте ЛГБТ+ клиентов, об этом рассказали 77% опрошенных людей. Зачастую такая интерпретация может восприниматься терапевтом как попытка понять клиента и приблизиться к его опыту. На деле же она приводит к потере контакта и «навешиванию» на клиента собственных проекций. Это также воспроизводит травматичный опыт многих ЛГБТ+ людей, связанный со стыдом близких в отношении их идентичности, когда они вынуждены были делать свое поведение «более понятным и приемлемым» для значимых других.
Иногда это просто… Я не знаю, как назвать это… Гетеросексуальный автоматизм? Когда гетеросексуальный человек предполагает, что всё вокруг гетеросексуально. Ну, я не виню их. Они выросли в таком обществе. Я говорю какие-то общие штуки про отношения и терапевтка автоматически: “мужчина”, “мужчина”, “мужчина”… И я поправляю: “девушка”
Одной из форм такого мнимого приближения в гетеронормативной парадигме является попытка игнорировать сексуальность или гендер клиента, а также призывы скрывать свою идентичность (или идентичность ребёнка, если речь идет о терапии родителей) из соображений «безопасности клиента». Так, в интервью и опроснике ЛГБТ+ люди отмечали такие проявления дискриминации, как:
• гипотезы об «истинном гендере» клиента на основании своих впечатлений от внешности («я вижу женщину», «я не вижу перед собой мужчину», «я (не)вижу (какие-то части тела), «по клиенту видно, что он_а не гомосексуаль_на» и т.п.);
• нивелирование СОГИ клиента до сексуального поведения;
• отстаивание терапевтом своего «права» называть трансгендерного клиента деднеймом (паспортным именем / именем до смены документов), которое, по мнению терапевта, является «истинным»;
• отстаивание «права» терапевта называть клиента том роде, в котором терапевт считывает его или ее внешность.
Когда я училась, у меня вообще не было этих слов, т.е. я пыталась про себя сказать, но не было термина “гендерно-небинарная идентичность”… Я говорила, что когда вы делитесь на “мужчин” и “женщин”, мне становится супернекомфортно. Мне важно было обозначить, что по крайней мере не записывайте меня в “женскую” часть, потому что я не женщина, я не ощущаю себя женщиной, не называйте меня женщиной и т.д. Но на тот момент у меня ещё не было этого знания — что не обязательно выбирать между “м” и “ж”, и поэтому я как-то пыталась вписываться в “мужскую” часть, и вроде бы меня даже частично приняли там, т.е. я стала “условно-мужчиной”. Вот в нашей группе есть мужчины, женщины и условно-мужчина. Когда мужчины приходили и здоровались друг с другом за руку, со мной тоже здоровались. Типа потому что я была “мужчиной” там. Сейчас я думаю, что это был стремноватый опыт, потому что я всё-таки не мужчина, но мне приходилось, чтобы быть частью группы, принимать на себя эту мужскую идентичность. Но тем не менее я ясно сказала, что я не женщина. И вот одна из участниц группы мне сказала, прямо таким текстом: «Ты говори что хочешь, но для меня ты женщина». Тогда тренера ничего не сказали… И сейчас бы я, конечно, по-другому себя повела. А тогда, ну, я думала «ну, наверное, да… наверное, я выгляжу так… она имеет право так сказать, это её часть». Но это не её часть. Это я говорю про себя
Об игнорировании своей СОГИ в терапии рассказали 54% опрошенных. Такая позиция со стороны терапевта часто связана с поверхностным и превратным пониманием дискриминации: не как механизма власти и подчинения, а как немотивированного негативного отношения по какому-либо признаку. В этом случае у специалиста может возникнуть соблазн «создать пространство без дискриминации», номинально упразднив различия (и игнорируя реальное различие в опытах, например, цисгендерного и трансгендерного человека). В этом случае послание о принятии («Я считаю твой опыт таким же достойным уважения, как и мой»), превращается в послание о невидимости («Я не слышу и не хочу слышать, о каком опыте ты говоришь») или даже в газлайт («Ничего плохого не происходит, твой опыт такой же, как и мой, а не тот, о котором ты говоришь»).
Важно понимать, что такие попытки игнорировать стресс меньшинств часто исходят из нерефлексивной позиции в отношении своих привилегий, если специалист является гетеросексуальным и/или цисгендерным человеком. Так, например, часто специалисты ставят под вопрос тяжёлые чувства гомосексуального клиента от закрытости, опираясь на опыт гетеросексуального человека, который не должен делать камин-аут в гетеронормативной культуре.
Стоит отметить, что и само явление камин-аута возможно только в культуре, которая возводит гетеросексуальность и цисгендерность в ранг нормы, а разнообразие СОГИ выстраивает в иерархическом порядке, вынуждая нас по умолчанию предполагать, что любой окружающий нас человек — гетеросексуальный и цисгендерный, «если не указано иное» (а порой даже после этого). Исходя из установки о том, что терапия возвращает клиенту ответственность за обозначения собственных границ, мы зачастую упускаем из вида тот факт, что наши цисгендерные и трансгендерные, гетеро- и гомосексуальные клиенты находятся в заведомо неравных условиях. Так, гетеросексуальному клиенту в большинстве случаев не приходится отстаивать свою гендерную идентичность или сексуальную ориентацию, встречаясь с дискурсом патологизации:
• попытками «объяснения» СОГИ клиента защитным механизмом от травматического опыта, паттерном, который должен быть скорректирован (травматическим опытом, формирующим СОГИ, в этом случае может признаваться любой (не)травматический контакт или контекст: насилие, конфликт с одним из родителей, холодность одного из родителей, моносексуальная семья, жесткие правила воспитания, негативный сексуальный опыт и т.д.);
• описанием СОГИ клиента как «задержки психосексуального развития», которая должна быть компенсирована.
Когда мы стали копаться и выяснилось, что у меня был тяжёлый опыт (у меня парень покончил с собой 5 лет назад), то после этого факта всё, вообще всё наше общение было построено на том, что этот эпизод и является причиной моих мыслей. И что всё то, что я сейчас чувствую и думаю, просто фигня. А то, что у меня до этого было, из детского сада, из школы, когда мне говорили “вот ты неженственно выглядишь, ты постоянно тусуешься с мальчиками, ты не так ходишь, не так летишь, не так свистишь”… вот это всё, весь этот опыт как будто нивелировался. Т.е. человек нашёл какую-то "единственно верную" причину и стал под это всё подводить
Эффектом влияния гетеронормативной парадигмы на психологическое сообщество часто становится фактическая невидимость опыта ЛГБТ+ людей (как клиентов, так и терапевтов), невозможность размещать его в профессиональном или терапевтическом пространстве.
© Иллюстрация Лены Немик / Человек с розовыми волосами стоит на фоне черного квадрата. Он снял маску с лица и держит ее в руках. Его рот открыт, рядом с ним - облако для реплики, в котором нарисована звезда. Из-за черного квадрата к человеку тянутся другие облака для реплик: в них нарисованы зачеркнутая звезда, звезда со знаком вопроса, стрелка в виде молнии, многоточие и знак вопроса. 6. Игнорирование социального контекста
Мы знаем, что именно процесс между клиентом и терапевтом, то самое «здесь и сейчас», является важной составляющей свободного эксперимента, позволяющего клиенту расширить рамки привычных паттернов и защит. В связи с этим в психологическом сообществе, особенно в ряде направлений, часто можно услышать тезис о том, что психотерапия должна находиться полностью вне социально-политического контекста. В этом случае привнесение клиентом в терапию своих чувств в отношении ряда негативных социальных явлений может трактоваться как интроекция, зеркальное проецирование или дефлексия.
Я хочу, чтобы терапевтка понимала момент про дискриминацию, про какие-то особенности того, что тебе приходится сталкиваться с дискриминацией только на основании твоей сексуальности. Мне это важно, потому что это большая часть моей жизни. Ну, т.е. любому негетеросексуальному человеку постоянно приходится сталкиваться с гомофобией. И ясно, что это очень сильно влияет на тебя
Однако в работе с темой насилия такой подход неизбежно приводит к газлайту и ретравме клиента. Так, в случае с ЛГБТ+ клиентами отрицание стресса меньшинств или даже реальных фактов дискриминации на основании того, что это «не происходит здесь и сейчас», снижает доверие клиента к своим чувствам, как и в случае с токсичными родителями, которые не будучи готовыми контейнировать сильные переживания ребенка, отказывают ему в праве чувствовать самостоятельно («Нет, тебе не больно»).
Иногда я говорю от лица ЛГБТК+ сообщества, и мне тогда говорят, типа, “конкретно с тобой же сейчас ничего не происходит”. Но это же моя безопасность! Это же мои люди. А мне говорят “давай про себя”. Но сообщество – это тоже важно, это тоже про мою безопасность, про меня
Отрицание системной дискриминации ЛГБТ+ людей в ходе терапии может приобретать различные формы: например, призывов «быть в реальности», когда клиент говорит о стрессе меньшинств, или нивелирования системного контекста до личностного кризиса, а насилия (например, в семье) – до подросткового кризиса или болезненной сепарации.
Когда человек начинает говорить от лица группы, терапевты часто обращают на это внимание: “А что конкретно с тобой”? Но если человек принадлежит к уязвимой группе – это по-другому переживается. В гештальт-терапии очень часто есть этот фокус “говори за себя”, и вот этот момент (опыт группы) вообще как будто убирается. И как тогда о нём говорить? Как говорить про системную дискриминацию, про то, что она на меня влияет, если я сейчас “просто отдельный человек со своим опытом”?
7. Небезопасное пространство
• 46% опрошенных столкнулись с попытками корректировать свою СОГИ без запроса
• 41% — с некорректной и дискриминационной лексикой со стороны терапевта
• 13% — с гомофобными или трансфобными шутками
• 31% опрошенных рассказали, что в ходе терапии специалист апеллировал к религиозным догмам или теме морали, чтобы сказать о «ненормативности» СОГИ клиента
• 20% респондентов рассказали, что в ходе терапии специалист проводил параллели между негетеросексуальностью / трангендерностью и преступлениями сексуального характера (педофилия, умышленное заражение ВИЧ-инфекцией и др.)
• 5% опрошенных рассказали об аутинге со стороны помогающего специалиста
• 15% сталкивались в терапии с обвинением жертвы насилия
• 13% получали отказ в психологической помощи на основании своей СОГИ
• 45% опрошенных, которые имели опыт участия в обучающих группах, не совершали в них камин-аут.
И предварительное исследование, и сама конференция подтверждают факт того, что психологическое знание, которое создаётся из ригидных социальных установок и стереотипов, не может быть гуманным и сострадательным. Выстраивая свою практику на догматичных представлениях о социальных ролях, мы не только обедняем контакт с клиентом. Мы создаём условия для ретравматизации и превращаем сервисы, которые призваны спасать жизни, в часть системы насилия.
Важно понять, что психологическое знание не свободно от социального контекста, а значит, мы как профессионалы должны учиться вырабатывать критический взгляд на то, как и почему в обществе происходят те или иные процессы. Без понимания механизмов дискриминации невозможно корректно и эффективно работать с травмой, которую оставляет насилие. Кроме того, это не даёт нам возможности вскрыть и проработать свои собственные раны, оставленные гендерной социализацией. Ведь история о гендерных стереотипах в психотерапии касается не только тех клиентов и специалистов, которые идентифицируют себя как ЛГБТ+. Гетеронормативная матрица — это системное давление, в котором размещать вопросы о своей сексуальности и гендерной идентичности небезопасно в целом. Давление гендерных стандартов и ксенофобных стереотипов сильно ощущается многими цисгендерными гетеросексуальными людьми. Однако именно ЛГБТ+ клиенты ощущают это давление 24/7, в том числе в своей терапии. И именно ЛГБТ+ терапевты остаются невидимыми в профессиональной среде, которая до сих пор патологизирует и вытесняет гендерное разнообразие.
