История Снежаны из Минска — не только про походы по кабинетам врачей. Это личные переживания и воспоминания о значимых людях, это опыт, который не умещается в медицинские термины, пусть и начинается именно с них.
О медицинской помощи трансгендерам в Беларуси
Меня пока не хотят допускать к комиссии по смене документов. Мой психолог считает, что я на самом деле не определилась, мальчик я или девочка. Но это не соответствует действительности. Я точно знаю, кто я.
Те вопросы, которые задают врачи… они никому не понравятся. О сексе, о прошлой жизни. Врачи ждут ответов, которые подходят под их представления о женщине. Если ты в эти жесткие рамки не вписываешься, они считают, что ты не определилась. Врачи якобы знают, как транссексуалка должна думать. При этом они как будто не понимают, что люди приходят к ним со своим мировоззрением, со своим опытом. Раз я не подхожу под штампы врачей — я не транссексуалка? Мы же все живые люди, мы разные, все женщины разные. И если они хотят видеть более слабую и покладистую женщину, то это же невозможно в моей ситуации. Если бы я была слабой, я бы не выжила.
Когда ты приходишь и говоришь о своей транссексуальности, врачи хотят видеть готовую модель транссексуального человека, чтобы минимально работать с ним в смысле консультаций и реальной помощи в переходе. Врачи ожидают, чтобы человек уже на 80% сам совершил транзишн [1]. Они провоцируют на то, чтобы человек начинал принимать гормоны и делать операции без их консультаций. Только тогда они начинают верить, что ты всерьез настроена. Это всё не говорится прямо, но подразумевается. Все, кого я знаю, становятся на учет лишь после того, как уже какое-то время попринимают гормоны на свой страх и риск. Мы заказываем их в России, читаем на форумах для трансгендеров, какие дозировки нужны, советуемся со знакомыми.
Гормоны, операции — это как учиться летать после того, как всю жизнь у тебя были сломаны крылья. А ведь человек рожден для того, чтобы быть счастливым.
© Фото Дарьи Романович / На фото — героиня истории Снежана снята крупным планом на фоне зеленой кроны дерева. На девушке очки, черная куртка и цветной шейный платок. Она улыбается и смотрит влево.О гендерной дисфории и депрессии
Врачи говорили мне, что если у человека не было попытки суицида (а лучше двух-трех), то он не испытывает гендерной дисфории. Что ж, у меня она была.
На 9 мая пошли с соседом по квартире посмотреть на фейерверки — и меня так накрыло. Я смотрела, как люди радуются, и думала, что не могу дальше жить, не имея возможности ощутить счастье, которое есть у них. В том теле я не могла быть счастливой.
Я очень боялась перехода, не знала, что вообще делать, куда идти. Постоянная депрессия стала привычным состоянием. И я решила выброситься из окна. Самым весомым аргументом для меня было то, что впереди меня ничего не ждет, никакого светлого пути. Когда ты постоянно получаешь оскорбления от общества, от родителей, когда не видишь, как снять мужскую маску, — так жить невозможно.
Сосед тогда поймал меня «за шкирку». Я посидела и одумалась. Стала культивировать в себе хорошие мысли, искать оптимальное решение, без окон. У меня получилось выйти из этого самой.
В центре пограничных состояний, где я стояла на учете, мне не предлагали психологическую помощь, хотя явно было видно, что у меня депрессия. Такое чувство, что психологи там сидят как на конвейере, думают, что ты и сама разберешься. А у тебя нет сил тянуть себя из этого. В центре нет ЛГБТ-френдли психологов. Там не знают, как общаться с транссексуалами, опираются на литературу, написанную еще при Советском Союзе.
Недавно я смотрела «Девушку из Дании». И видела там свою историю. Она сложила паззл из души и тела, но ушла из жизни, так и не начав жить. Я стараюсь сделать всё, чтобы у меня получилось иначе. Жизнь ведь намного лучше, чем мне казалось раньше.
© Фото Дарьи Романович / На фото — героиня истории Снежана. Девушка идет по улице, сзади размытые очертания домов и деревьев. На девушке очки, черная куртка, белая футболка и цветной шейный платок. Она держится двумя руками за борта куртки, на ее губах улыбка. Об ощущении гендера
Врачи спрашивают у меня, испытываю ли я сексуальное возбуждение, когда надеваю одежду, которая не соответствует с точки зрения общества полу, приписанному мне с рождения. Какое возбуждение? Это просто МОЯ одежда.
Я веду себя так же, как все девушки. Ничего не «выпячиваю», не пытаюсь сделать так, чтобы меня «все видели». Мне кажется, что часто главное стремление человека с диагнозом «транссексуализм» — это не выделяться среди окружающих, чтобы не вызвать агрессию.
Я думаю, что никогда не стану «биологической» женщиной: я рождена в другом теле, у меня есть этот опыт. Со своей внешностью, со своим типом поведения я не могу делать вид, что у меня не было этой жизни в чужом теле.
В детстве я очень много копалась в себе, сомневалась. Читала литературу, в том числе медицинскую, Бенджамина, который открыл транссексуальность как явление. Я читала всё это и пыталась понять: нет ли у меня «помутнения рассудка», действительно ли мое внешнее и внутреннее не соответствуют друг другу?
Я верю, что если выхожу из квартиры и при этом не злюсь, не несу агрессию в общество, если улыбаюсь, то меня легче принять.
О детстве и отношениях с родителями
В шесть лет я четко поняла, что я девочка. Начала отращивать длинные волосы, пользовалась маминой косметикой. При этом я понимала, что своей манерой поведения и стилем одежды не соответствую тому, чего от меня ждет общество. Я стала задумываться, что же со мной не так, раз ко мне так негативно относятся люди. Когда я рассматривала девочек на улице и сравнивала их с собой, то понимала, что выгляжу не так, как они. В зеркале я видела скорее мальчика. Это очень расстраивало меня.
Мама сначала была не против: одевала меня в платья, не мешала тому, чтобы я выглядела так, как себя чувствую. Она видела мою боль от того, как на меня реагирует общество. И мама всегда хотела дочь.
Отец же настаивал на том, что мой пол — мужской. У них часто случались ссоры из-за того, как я выгляжу. Отец говорил маме: «Ты всё это придумываешь». В итоге по этой причине они развелись. С шести лет я живу без отца.
Я пошла в школу, где работала мама. Я была в платье, с бантом, и пока тестостерон не стал проявляться, всё было нормально. А потом… Коллеги матери поговорили с ней про меня. Мол, кончай фигней заниматься, дети не принимают этого, скоро будут дразнить, чтобы больше такого не было. И мама стала одевать меня в мужскую одежду.
Моя мама из семьи военных, она не умеет идти на компромиссы и относиться с сочувствием. Она просто сказала мне: «С этого момента ты мальчик. Я не хочу быть посмешищем в коллективе». В один день всё изменилось, и я не понимала, почему.
У нее не было ко мне никакого сочувствия, она зачеркивала всё, что сама начала. Она не позволяла мне выбраться наружу. Я слышала от других родственников, что меня хотят сдать в больницу, и поэтому стала скрывать свои чувства. Я надела маску мальчика, чтобы нормально социализироваться и не попасть в психиатрическую клинику, чтобы получить образование, зарабатывать деньги, помогать маме.
© Фото Дарьи Романович / На фото — героиня истории Снежана. Девушка сидит в профиль на кровати, застеленной клетчатым пледом. На ней белая футболка и яркий шейный платок. Девушка сложила руки на коленях, ее лицо серьезно, голова чуть наклонена вниз, взгляд направлен поверх очков. Сзади видны расплывчатые детали комнаты. Мама не стала ни в чем копаться, не колебалась. Не повела меня к Капустину, главному на тот момент сексологу в Беларуси. Более того, она попросила выписать мне мужские гормоны.
Для мамы мнение коллег стало важнее того, что я чувствовала. Она не просто запретила мне одеваться в женскую одежду, она вела себя со мной как с мальчиком, даже когда мы были только вдвоем. Она строила карьеру, и я была для нее не ребенком, а инструментом.
Свой взрослый камин-аут я совершила перед мамой в 33 года. Мы вместе смотрели фильм «Прекрасный боксер», и я объясняла ей, что чувствую. На тот момент она признала, что совершила большую ошибку, отвергнув меня. Но прошло несколько дней — и всё изменилось. Она показывала свою неприязнь, не хотела идти на контакт. Начались конфликты. Она не поняла, что сейчас я начинаю жизнь с чистого листа, и мне важно, чтобы она не повела себя со мной так же, как в школе.
Она сказала мне: «Да тебе надо лечиться».
И я пошла к Химко, руководителю Республиканского сексологического центра. Встала на учет в отделении сексопатологии. Говорю ей: «Видишь, мам, я сделала то, что ты хотела».
О поддержке внутри сообщества
Пообщавшись с несколькими транссексуальными девочками, я поверила, что у меня всё получится. Наибольшую поддержку я получила именно от них, от людей, которые прошли через то, что сейчас происходит со мной.
Но даже в моем возрасте, если не получаешь поддержки от мамы, самого родного человека, возникают мысли: «А вдруг я что-то не то делаю?».
О трудоустройстве
Первая специальность была навязана мне матерью. Я хотела пойти хотя бы на хлебозавод, в пекарню, но она настояла, чтобы я стала слесарем. Я училась, потом работала — для меня это была очень тяжелая среда. Долгое время я думала, что в этих условиях невозможно начинать переход, потому что как я буду тогда жить.
Я потеряла работу в апреле. На заводе узнали, что я встала на учет, и просто не продлили со мной контракт. Для людей с моей работы транссексуалка и гей — это одно и то же, и все они гомофобны. В мой адрес были не только оскорбления и насмешки. Один раз мне перебили ноги тросом — для них это была такая шутка: «ну, пускай помучается».
Полгода я стояла на бирже труда — ждала курсов мастера маникюра. Сейчас уже переобучилась: мне нравится бьюти-индустрия, я хочу чего-то в ней достичь.
Многие транссексуалки зарабатывают проституцией и так оплачивают себе операции. Из-за документов мы не можем устроиться на работу, от нас отказываются семьи. И что делать? Как мне выжить? Вот я понравилась парню, он дает мне деньги — и да, мне приходится за это расплачиваться, оказывая сексуальные услуги. Я прекрасно понимаю, что он меня не любит, для него моя транссексуальность — лишь фетиш. Я хочу другого. Хочу быть любимой, хочу любить сама. Хочу обычного счастья. Мужа, работу, детей. Я знаю, что не смогу родить сама, но это неважно. Я буду любить приемных детей так, как любят своих. Я хочу дать им то тепло, которого мне не хватало. Если я вижу, что человеку плохо, что он нуждается в помощи, — я от себя оторву, но отдам. Я знаю, что так должно быть — нужно помогать вне зависимости от того, дадут ли что-то взамен. Жизнь жестокая, и без такого будет вообще никуда.
© Фото Дарьи Романович / На фото — героиня истории Снежана. Девушка присела на одно колено возле зеленой клумбы. На ней черная куртка, синие джинсы и белая футболка. Левая рука опирается о колено. На руках - яркий маникюр. Она смотрит прямо в камеру и улыбается. Справа видны детали украшения клумбы. Сегодня
Сейчас я на фуллтайме [2], то есть всегда выгляжу феминно. Раньше я боялась, что меня принудительно станут лечить в психиатрической больнице и сделают недееспособной. Боялась, что не стану собой — так и останусь для общества непонятно кем: внешне вроде мальчик, но и девочка тоже и сама себе не принадлежу.
Теперь я уже не боюсь. Я полна надежд на светлое будущее, верю, что всё у меня получится. Со страхами я борюсь и стараюсь не задумываться над ними — и так многого натерпелась за всю жизнь. Мой опыт показывает, что не стоит бояться того, что произойдет. Потом оказывается, что не всё так страшно.
Недавно я закончила курсы маникюра. Надеюсь, что новая работа поможет мне чувствовать себя лучше и реализовываться в профессии, которая мне интересна.
Я не хочу рутины. Хочу кататься на мотоцикле, носить кожаную куртку и чувствовать свободу. Я общаюсь с минскими байкерами, и они знают, кто я. И нормально реагируют. Им важно лишь то, что я люблю мотоциклы, что у нас внутреннее родство. Говорят мне: «Снежана, скорее покупай мотоцикл. А пока можешь и сзади с нами ездить». Это для меня как семья.
Какие понятия стоит выучить, чтобы корректно говорить о трансгендерности:
1. «Транзишн» или «переход» — процесс приведения трансгендерным человеком своего тела и гендерной роли в соответствие со своей идентичностью. Процесс может включать в себя социализацию в новой гендерной роли, медицинские вмешательства, смену документов. Только сам человек может решать, что является необходимым и достаточным для его или ее перехода.
2. «Фуллтайм» — период, когда трансгендерный человек полностью социализирован в предпочитаемой гендерной роли.
Дарья Трайден для MAKEOUT
