Страх попасть в больницу, закрытые границы и невозможность привезти лекарства из-за рубежа… С какими сложностями сталкиваются трансгендерные люди во время пандемии, о своём активистским опыте и о работе команды рассказывает Алиса, участница инициативы ТГ Хаус, транс*активистка и координаторка направления адресной помощи от Транс*Коалиции по Беларуси.
А невидимость проблем транс*сообщества часто завязана на цис-привилегиях: даже будучи ЛГБТ-активист_ками, цисгендерные люди не сталкиваются с экономическими или социальными последствиями системной трансфобии. Именно поэтому так важно слушать голоса транс*активистов и активисток.
В рамках большой кампании Транс*Коалиции на постсоветском пространстве по помощи транс*людям в период пандемии мы начали сотрудничество с новой беларусской инициативой «ТГ Хаус». Ее участница Алиса — транс*активистка и координаторка направления адресной помощи от Транс*Коалиции по Беларуси — согласилась поделиться с нами активистским опытом и рассказать о работе своей команды.
Милана: Расскажи, пожалуйста, как ты пришла в транс*активизм. Были ли у тебя какие-то ожидания до того, как ты стала координаторкой инициативы «ТГ Хаус»?
Алиса: Идея о «ТГ Хаус» пришла ко мне достаточно спонтанно. Несколько лет назад я пришла в организацию «Наш Дом». Сначала я выполняла там редакторскую работу, занималась проверкой текстов, переводами и т.д. А потом подумала: «А почему бы...» Есть определенные проблемы, и мне бы хотелось начать что-то делать для транс*людей. Поэтому я поговорила с директором, и она меня поддержала.
В октябре 2019 года мы провели мониторинг дискриминации трансгендерных людей в Беларуси и обозначили основные моменты, с которыми нужно сейчас работать.
Одной из основных проблем остается невозможностью изменить личный идентификационный номер в паспорте. Многие сейчас пишут, будто это уже не проблема, потому что начиная с 2012 года номер обезличен. Действительно, с 2012 года идентификационный номер в паспортах не имеет привязки к полу. Но это актуально только для новых паспортов. Фактически, все люди старше 23 лет имеют паспорта, выданные до 2012 года, где у них сохранен прежний номер. И говорить, что проблема устранена, некорректно. Помимо этого, остаётся проблема доступа к базе номеров, когда практически любой работник может зайти в базу данных своей организации и увидеть прежние данные транс-человека. Так быть не должно, фактически — это нарушение медицинской тайны и разглашения личной информации.
И конечно же, существует глобальная проблема — это проблема отношения общества. К сожалению, общество быстро не изменишь, поэтому единственный шанс на какие-то изменения — это менять законодательство. Нужно, чтобы были законы, предусматривающие ответственность в случае дискриминации. У нас же, если совершаются какие-то правонарушения в отношении ЛГБТ-людей, это пытаются замять, не упоминают, что преступление было совершено на почве ненависти, представляют его как обычное хулиганство без какого-либо гендерного подтекста.
Процедура изменения половой принадлежности в Беларуси сейчас регулируется постановлением Минздрава. Фактически, это даже не закон. У нас нет ни одного закона, где вообще упоминалась бы социальная группа ЛГБТ. Как будто нет ЛГБТ-людей — нет проблем. Поэтому важно именно на законодательном уровне прописать все основные моменты — начиная от изменения половой принадлежности и заканчивая ответственностью за преступления на почве ненависти по признаку сексуальной ориентации и гендерной идентичности.
Милана: Что вообще тебя побудило пойти в активизм?
Алиса: Это решение не было для меня простым. Я совсем не стремилась быть активисткой — скорее, активизм сам вошел в мою жизнь. Можно много говорить о том, что тебя не устраивает в текущей ситуации, но совсем другое — попробовать что-то изменить, привнести, сделать на благо.
© Коллаж Милы Ведровой / для коллажа использовано фото из архива АлисыОбычно, когда я говорю о проблемах, то исхожу из своего личного опыта: как вообще я живу, какие проблемы у меня были изначально, когда я решила изменить свою жизнь и стать собой. Первая проблема, когда ты хочешь измениться, — это семья и вопрос «как рассказать родителям».
Реакция моих родителей была просто ужасной. Мама долгое время думала, что это какой-то «прикол». Сейчас получше, конечно, мы общаемся, но в начале она совсем не хотела ничего признавать. Относилась так, как будто этого не может произойти в ее жизни.
Важно думать не только о проблемах самих транс*людей, но и о их родственниках, которые тоже сталкиваются с определенными проблемами. К примеру, какой основной страх у моих родителей? Лично я вижу, что их основной страх не в том, что я что-то делаю с собой, а в том, что подумают другие? Коллеги по работе, соседи... Например, позвонит моей маме тетя и скажет: «Как там сын?» И мама не знает, что ей ответить. Есть страх рассказать другим родственникам. Они в первую очередь думают об окружающих, и это, конечно, сложно. То есть наши близкие люди тоже страдают от трансфобности общества. Поэтому, им нужно также оказывать психологическую помощь, чтобы как-то подготовить, нормализовать психологическое состояние.
Я не виню своих родителей в том, что они не принимают меня. Я прекрасно понимаю, что они поколение старой советской закалки и что для них это сложно. У них было совершенно другое воспитание, и они вообще не понимают, «что происходит». Но не все, конечно, могут вот так взять и сказать: «Родители не приняли — ничего страшного». Многим важно понимание родителей. Когда есть принятие и понимание близких людей, сразу появляется желание жить, что-то делать, развиваться, идти дальше. Когда же непринятие остается, это накладывает негативный отпечаток. Если даже самые близкие тебя не приняли, то что говорить о других, чужих людях? Это самое «простое», что может быть — принятие родственников. Поэтому я сейчас думаю о том, что можно делать, как помогать родителям и родственникам.
Когда я только пришла в организацию «Наш Дом», сначала мне было страшно, что там будут гомофобы, трансфобы… И меня удивило нормальное, адекватное отношение к себе. Здесь меня судят не по тому, какой у меня пол, а по моей деятельности. Так и должно быть. И я замечаю, как такое отношение влияет на эффективность работы. Раньше, на других работах, в голове постоянно был вопрос: «Как меня воспримут?» Эффективность от этого сильно падала, потому что эти мысли забирали кучу времени и сил. Такая проблема — «Как воспримут?» — есть у большей части трансгендерных людей в Беларуси. И постоянно находиться в этих мыслях, конечно, сложно.
Милана: Мне кажется, это очень круто — прийти в организацию, у которой изначально была другая, более широкая, повестка, и потом предложить свою. Я думаю, что это редкая история, и она меня восхищает. Ведь даже если это НГО или какая-то гражданская активность — ты нигде не застрахована от гомофобии и трансфобии. Из-за этого, я думаю, очень многие люди из ЛГБТ-сообщества не приходят даже в те организации (широкого спектра), в которых они были бы заинтересованы, потому что есть страх, что, условно, «мы все за демократию, но не факт, что я не трансфоб и не гомофоб».
Алиса: Я не сразу приняла решение рассказать о своей идее. Мы начали сотрудничать с «Нашим Домом», и постепенно я видела, что атмосфера в целом рабочая и что люди нормально ко мне относятся. Я поняла, что они могут меня поддержать, что, возможно, у них есть понимание моей проблемы и ее принятие. Только тогда у меня появилась мысль предложить свою идею. А сразу, конечно, мне было стремно. Я думала: хорошо, что мы хотя бы просто сотрудничаем, о том, чтобы предложить что-то свое, и речи не было.
Чтобы какую-то инициативу продвинуть дальше, нужно показать, что проблема не единичная. Это не проблема какого-то одного человека, или пяти человек, или даже десяти...
Нужно понимать, что речь идет о сотнях людей, которые из-за стереотипов имеют проблемы в обществе, постоянно сталкиваются с негативной реакцией, их не принимают, считают извращенцами, у них отсутствует поддержка в семье.
Из-за этих стереотипов очень сильно страдает и социализация в обществе. Затруднен поиск работы. Очень много других проблем.
Еще до пандемии большой проблемой для многих транс*людей в Беларуси была безработица. Некоторые истории знакомых просто шокируют. Например, одна девушка устроилась помогать слабовидящей женщине. Та женщина как-то поняла, что она — транс-девушка, и попросила ее больше не приходить. У меня это вызвало полный шок. У человека были благие намерения — она пришла помочь, поработать сиделкой. И даже человек, которому самому нужна была помощь, отказал в работе.
И таких примеров масса. Одна моя знакомая занимала высокую должность, все было нормально. Начала принимать гормональные препараты, начались изменения, и на работе сразу появились вопросы. Человек много лет работала, все устраивало, были хорошие показатели… И вдруг ее уволили по каким-то формальным причинам, мол, стала плохо работать. Это очень странно.
Я сама в 2018 году пыталась устроиться на работу в Минске. Совершенно простую. Мы встретились с работодателем в офисе, поговорили, все вроде окей. Но что-то в процессе общения мне стало заметно: какая-то реакция на меня не та, какие-то есть сомнения и т.д. Хотя это была очень простая работа, фактически подработка. Я прихожу домой, думаю, ну все, пора начинать работать, пишу… А нет, мне отвечают: «Эта работа вам не подойдет». Какая-то «отмазка» звучала. У меня даже в голове не укладывалось: как так, такая простая работа — и я не подойду, ну что за бред?
Такие моменты сильно бьют по самооценке. Неудивительно, что потом очень просто впасть в депрессию. Когда даже на какую-то простую работу, где надо механически что-то делать, тебя не берут, хотя у тебя есть образование и прочее — это, конечно, очень обидно.
Милана: И я уверена, что большей части людей не отказывают прямо. Нет прямых отказов «из-за гомофобии или трансфобии». «Мы трансфобы, поэтому…»
Алиса: Нет, конечно. Постоянно какая-то придуманная причина. И если при трудоустройстве может быть сложно однозначно утверждать, отказали тебе, потому что ты такой человек, или по другой причине… Но когда ты годами работаешь, начинаешь меняться, и тебя увольняют — ну, тут уже очевидно становится. Потому что столько лет все было окей, а тут почему-то резко совпало. Как так?
© Коллаж Милы ВедровойОбидно, конечно, что люди боятся афишировать это из-за страха, что потом будут проблемы с другой работой. В итоге моя знакомая устроилась на низкоквалифицированную малооплачиваемую работу, хотя до этого занимала высокую должность. Другая моя знакомая — переводчица — сейчас работает в Макдональдсе… И у нее жуткая дисфория на фоне этого всего.
Все-таки, я считаю, даже если открыто не афишировать подобные случаи в прессе, важно все равно попробовать получить юридическую помощь. Иначе, столкнувшись с несправедливостью и не попробовав решить эту проблему, будет сложно психологически двигаться дальше. И это будет влиять на дальнейшие поиски работы.
Эта незащищенность постоянно влияет на человека. Он боится всего. Выбирает работу, которая может совершенно не подходить, не нравиться, просто потому, что нет другого выбора. Хотя есть квалификация, образование, опыт, но фактически людям приходиться выбирать ориентируясь на один критерий — где тебя примут. Других критериев нет.
Еще одна проблема, которая существовала всегда, но сейчас, во время пандемии, стала еще более явной, — это доступ транс*людей к медицинским услугам.
Наше исследование показало, что людей больше пугает не сама возможность заболеть, а то, что они могут попасть в больницу, а у них такие-то документы либо такие-то половые органы, которые «не соответствуют документам», и это вызывает страх. Я это прекрасно понимаю, потому что среди наших врачей тоже хватает тех, кто плохо относится к транс*людям.
Из того, что я вижу и слышу, общаясь со знакомыми из сообщества, — большинство вообще исключает тот факт, что может заболеть. Они будут стараться сделать все, чтобы не попасть в эту систему: прибегать к самолечению, даже если будет плохое самочувствие, чтобы только не ехать, не сдавать анализы и пр.
Конечно, я думаю, что если уже совсем выхода не будет, то люди обратятся за помощью. Я по себе сужу. Я тоже обычно терплю до последнего. Но когда понимаю, что все, больше нет других вариантов — у меня не остается страха. Я куда угодно могу обратиться, мне уже все равно. Когда речь идет о здоровье и могут быть серьезные проблемы, надо в любом случае обращаться за помощью.
Но это факт, что большинство будет тянуть. А если тянуть, то это, конечно, может обернуться негативными последствиями. Страх попасть в эту систему очень большой. Он есть даже у тех, кто уже сделал какие-то операции и т.д. Все равно остается страх, что «а вдруг заметят, узнают». Этот страх есть всегда.
Мне кажется, это очень важно — работать с такими страхами сообщества. Важно понимать, что как бы мы ни работали с обществом, как бы ни информировали, все равно останутся трансфобы и хейтеры — во всех сферах. Поэтому кроме сопротивления дискриминации важно, чтобы люди сами могли себя поддержать, избавились от страхов и развивали уверенность в себе. Я замечаю это и по себе: например, когда я участвую в конференциях, я хочу, чтобы меня видели уверенной. Когда я стесняюсь или боюсь, это всегда видно, и это словно обесценивает мои слова. А когда проявляю уверенность, инициативу, отношение к моему выступлению меняется. Это правда работает. Я всегда стараюсь себя настраивать психологически: не думай про то, что ты чем-то отличаешься, помни, что ты обычный человек. Не думай о том, как тебя будут воспринимать, как на тебя посмотрят. Когда этих мыслей нет, когда есть уверенность в себе, тогда и отношение другого человека меняется.
Понятно, что это работает не всегда и не везде, но это лучше, чем страх и стеснение, потому что они только усугубляют ситуацию. Конечно, говорить «не стесняйся, не бойся» легко. Меня тоже из крайности в крайность бросает: я могу говорить, что ничего не боюсь и все ОК, а потом в один момент все наоборот. И ситуации бывают разные, и психологически мы можем быть в разном состоянии.
© Коллаж Милы Ведровой / для коллажа использовано фото из архива АлисыНаста: Как повлияла пандемия на жизнь транс*сообщества? С безработицей, отсутствием доступа к медицине люди сталкиваются уже давно, но закрытые границы и невозможность привезти себе гормоны из-за рубежа — это новая ситуация. Как в транс*сообществе об этом говорят, какие у людей настроения и чем это отличается от обычной ситуации с рецептами?
Алиса: Раньше многие заказывали препараты за рубежом. А сейчас люди реально столкнулись с тем, что они не могут приобрести свои лекарства из-за закрытых границ. К сожалению, у нас вообще сложно получить рецепт на препараты. Я считаю, что нужно упрощать ситуацию с гормональной терапией в Беларуси: проще и быстрее давать разрешение. Чтобы человек — если уже принимает гормоны — мог получить помощь эндокринологов.
Сейчас правилами 163-го постановления прописано — гормоны можно принимать только после двух лет наблюдения, успешной социализации (интересно как это возможно, когда внешний вид без ЗГТ вообще не соответствует желаемому?), получения разрешения на смену документов и операции, то есть уже после второй комиссии. Нужно менять эту систему: если человек уже пришел к постановке на учет, принимая гормоны, если он уже начал официальную процедуру и находится в процессе изменения половой принадлежности — ему нельзя запрещать прием препаратов, пусть после обследования в РНПЦ принимает дальше. Для этого нужно, чтобы комиссия проводилась не раз в год, как сейчас, а раз в полгода, и чтобы на ней давали разрешение не только на смену документов, но и на гормональную терапию. Ведь зачастую без гормонов человек просто не сможет выглядеть так, как он хочет, они оказывают очень большое влияние на внешность и из-за этого — на социализацию.
Перерывы в приеме гормонов негативно влияют на здоровье. Например, сейчас нельзя приобрести препарат, а человек, скажем, уже год его принимает. Сдает анализы, его гормональный фон уже изменился и стабилизировался по-новому. Даже пара месяцев — очень большой срок, такие скачки нельзя делать.
Отсутствие рецептов очень усугубляет ситуацию. Без рецептов человек вынужден принимать не тот препарат, который ему подходит больше всего или ему нужен, а тот, который попадется. Сейчас есть такие, а завтра такие, какой сможешь заказать, такой и будет. Постоянства нет, порой приходится просто смиряться: есть вот такой и все.
Страшно, что людям приходится действовать на свой страх и риск, заказывать и назначать себе все самостоятельно, ведь вариантов немного. А сейчас, с закрытием границ, и подавно. Кто-то находит знакомых врачей, берет у них рецепт из-под полы. Если бы система упростила официальное получение рецептов и через полгода люди бы уже имели доступ к ЗГТ, было бы гораздо безопаснее.
Важно понимать, что люди все равно будут принимать гормоны, с этим ничего не сделаешь. Сейчас есть запугивание: «Не принимай, нельзя». Но как тогда человек будет социализироваться, как будет жить? И это не про абстрактную «красоту»: человек проходит комиссию, меняет документы — как ему жить с этими документами без ЗГТ? Иногда это просто невозможно.
Нашим эндокринологам часто не хватает знаний. Я знаю случаи, когда разным людям, с совершенно разной конституцией и результатами анализов, предлагали для феминизации одну и ту же схему, один и тот же препарат в той же дозировке. У меня нет медицинского образования, но я знаю из своего опыта уже гораздо больше, чем многие специалисты. В интернете очень много англоязычных гайдов о схемах ЗГТ, но важно понимать, что все эти схемы индивидуальны. Их нужно корректировать под каждого отдельного человека, раз в несколько месяцев сдавать анализы, подбирать... Есть очень много примеров, когда врачи этого не понимают. Например, есть один популярный препарат, который стандартно назначают по 50 мг. Ни один врач, даже моя знакомая, не верит, что 6 мг в день может быть достаточно, чтоб все было ОК. А для меня этого достаточно, чтобы по анализам иметь нормальный (для женщины) уровень ТСТ-гормона, зачем мне принимать больше? Это простой пример того, что схема всегда должна подбираться индивидуально. Поэтому я нигде не пишу никаких универсальных советов и схем.
Наста: Получается, что даже если ты проходишь комиссию и получаешь рецепт, ты все равно сталкиваешься с отсутствием специалистов, которые разбираются в ЗГТ. Это такой клубок проблем, который и вынуждает людей самостоятельно заниматься всеми этими вопросами, находить какие-то консультации…
Алиса: Вот почему так важно, чтобы у нас было сообщество: это возможность делиться информацией. К врачу все равно нужно обращаться, врач — это врач, он может грамотно расшифровать и прокомментировать анализы. Но делиться между собой опытом очень важно. Тут нет ничего уголовно наказуемого, в отличие от выдачи лекарств без рецепта: когда мы говорим о своем опыте, каждый и каждая из нас говорит за себя, но наш опыт может пригодиться другим. Те же 6 мг — это ко мне тоже не пришло само собой, мне рассказала об этом одна моя знакомая. Я сперва даже подумала, что это шутка, ориентировалась на усредненную рекомендацию для всех — про 50 мг. Но передо мной был реальный опыт другого человека. Тогда я попробовала скорректировать свою схему приема, и оказалось, что мне это подошло. Я чувствую, что уменьшение дозировки идет на пользу моему здоровью, поэтому мне кажется странным, что всем людям сразу рекомендуют максимальную дозировку, без разбора.
© Коллаж Милы ВедровойМилана: Какие еще сегодня есть проблемные моменты при постановке на учет?
Алиса: Один из основных страхов при постановке на учет касается госпитализации — это психиатрическое обследование. Как только ты приходишь становиться на учет, тебе сразу дают направление в психиатрический стационар. У меня есть знакомые, которые уже прошли все анализы, все обследования, и у них осталось одно направление — психиатрическая клиника. На эту госпитализацию очень сложно решиться. Нужно стремиться к тому, чтобы в постановлении, которое есть сейчас, обязательную госпитализацию заменили на возможность амбулаторного обследования. Например, если сейчас человек ходит к сексологу раз в три месяца, пусть он приходит чаще, пусть каждый месяц ходит, но зачем так резко его вырывать из обычной жизни, помещая в больницу закрытого типа?
При этом фактически там ничего не происходит. Я помню свое обследование — три недели. Угадайте, сколько дней там реально что-то происходило. Четыре. За полторы недели у меня уже были пройдены все анализы, и остальные полторы недели мне нужно было просто ждать какого-то доцента, чтобы он написал заключение.
Я спрашивала: ну почему я не могу пойти домой сейчас и потом прийти к этому доценту, чтобы он написал заключение? Нет, говорят, если вы пойдете домой, вы будете проходить все с нуля. Полторы недели не происходило абсолютно ничего, я просто там сидела и ждала. Какой смысл тогда такого обследования, если это все можно сделать амбулаторно? Давайте возьмем какой-то месяц, и пусть раз в неделю человек приходит в клинику, проходит тесты, обследуется… Это же такой удар сразу по психике: «ложись в психушку».
Сейчас, конечно, условия пребывания там улучшились: например, человека бесплатно помещают в отдельную палату, а раньше это было возможно только платно. Сейчас более «лайтовое» отделение: когда я лежала, нельзя было даже телефоном пользоваться, его забирали. Но все равно, какие бы ни были послабления в условиях, сам факт нахождения там, этого вынужденного контакта, неудобных вопросов... Люди ведь имеют право не обсуждать свой статус с другими, они могут не хотеть рассказывать о себе, но вы три недели пересекаетесь, ходите в столовую, и тебя начинают спрашивать: а почему ты здесь, а что ты делаешь…
У меня на обследовании был такой «интересный момент»: рядом со мной было много людей, кто на лечении, кто на обследовании, и все спрашивали: а что ты здесь, а как? Я подумала: ну ладно, скажу. А потом на комиссии меня стали упрекать, что я «всем про себя рассказываю, хочу выделяться этим» [прим. ред.: своей трансгендерностью]. Какой бред!
Или еще интересный момент: когда я пришла получать направление на госпитализацию, меня стали спрашивать: чем вы занимаетесь, какое у вас образование, где работаете? Я сказала, что окончила Варшавский университет и работаю в международной организации. И встретила такие шокированные взгляды, мол, какой Варшавский университет?! Они были в шоке, думали, наверное, что это мои фантазии. Для системы удивительно, что люди, которые приходят на комиссию, могут иметь хорошую работу, хорошее образование. Раз человек получил хорошее образование и имеет хорошую работу в международной организации, какие у него могут быть проблемы, тебе просто не верят. Если человек чем-то отличается, то от него ожидают социального дна, сразу такая стереотипная оценка. А если действительно за плечами у человека ничего, тоже начинаются упреки. Например, если у тебя нет работы, могут вообще не допустить к комиссии, говорят: «А как же вы без работы будете социализироваться?» Это просто трэш! Ведь человек в процессе прохождения комиссии может и не работать временно, потому что ожидает, чтобы пройти комиссию, получить новые документы и пойти на работу. Вообще это все — работа, образование — такие странные критерии…
Наста: В последнее время люди, заинтересованные в прохождении комиссии, писали нам о своей растерянности. Пока не ясно, что изменит пандемия для транс*сообщества: как будет работать система в период пандемии, соберется ли комиссия, как посещать специалистов, куда обращаться…
Алиса: В целом все работает как и работало. Врачи сейчас принимают нормально: и сексолог (Подоляк), и психолог (Игнатович) работают. Да, есть небольшие перебои в графике, но прием идет, к ним можно обращаться. Конечно, в такой ситуации, как сейчас, ходить в больницы может быть страшновато. Но факт остается фактом — приходить можно, на работу врачей пандемия пока не повлияла. Следующая комиссия должна была быть в начале июня: пока неизвестно, состоится ли она в намеченные даты или ее перенесут на другую дату, но она состоится в любом случае. Сейчас это вопрос конкретных сроков, а не отмены.
Дело в том, что в Беларуси в состав комиссии входит очень много людей — это всегда усложняет выбор даты. 10-15 человек — и их всех нужно собрать в 1 день. Вопрос, конечно, зачем столько членов в комиссии, зачем там люди без профильного образования... Например, представители МВД: мы шутим, что на комиссию от них, видимо, посылают того, кто провинился, ведь человек сидит и вообще не понимает, что происходит вокруг, сидит просто «чтоб все были». Если бы в комиссию входило 5-7 человек только с профильным образованием, психиатры, психологи и сексологи, было бы проще их собрать и проще назначить дату. Оптимизация состава комиссии — это тоже один из шагов, за которые необходимо бороться транс*сообществу.
Милана: Сейчас Транс*Коалиция наладила оказание адресной помощи на постсоветском пространстве. Если вы транс*персона и вам нужна материальная, медицинская, юридическая или психологическая помощь, оставьте свой запрос здесь. Наши команды тоже подключились к этой активности: на момент выхода этого текста первые пакеты с продуктами уже будут доставлены людям, попавшим в сложное положение из-за пандемии. Расскажи, как продвигается эта работа и чем сейчас занимается «ТГ Хаус». С какими сложностями вы столкнулись при сборе потребностей?
Алиса: Узнавая про программу адресной помощи, люди часто смущаются, отказываются, говорят: «Мне еще не так тяжело, помогите тому, у кого хуже ситуация, кому больше надо». Я думаю, что сама форма предоставления помощи — едой — самая сложная для человека. Продукты — такая тема, которая словно означает, что человек уже совсем на дне… Даже другие формы материальной помощи, например погашение долгов за квартиру, за телефон, просто какая-то разовая помощь деньгами, не так остро воспринимаются. Человеку кажется: раз я прошу продукты — то я уже «вообще», это так стыдно. Сложная ситуация. Важно понимать, что даже если эта форма неидеальна, сейчас есть только такая возможность оказания помощи, и она тоже нужна.
На сегодня нам передали 22 обращения, и, к сожалению, из них 11 человек вообще не оставили никаких контактов — только сам запрос о помощи, в основном про гормоны. И это учитывая, что кроме публичных заявлений о предоставлении помощи мы все также писали людям по личным контактам. Некоторые оставили запрос, а потом отказались… При этом ведь ситуация у людей не улучшилась.
Это очень показательно и касается не только транс*сообщества, но и в целом беларусского общества: мы все терпим, ждем до последнего и надеемся только на себя. Стесняемся попросить помощи. Иногда люди уже просто не верят, что им смогут помочь. Есть и еще один момент: страх оставить запрос, оставить свои данные. Кто-то привезет мне помощь, кому-то я должна дать свои контакты — это вполне объяснимые опасения в трансфобном обществе.
© Коллаж Милы Ведровой / для коллажа использовано фото из архива АлисыИменно поэтому так важно сообщество: когда мы делимся опытом, то можем друг другу рассказать о безопасных проверенных контактах: про помощь, про работу, про врачей. Например, при поиске работы очень большую роль играет сообщество: люди могут друг другу посоветовать, поделиться вариантами… Когда вокруг тебя много людей, у тебя много вариантов помощи. Это особенно ценно, если в стране — как у нас — нет закрепленной в законодательстве защиты от трудовой дискриминации на почве гендерной идентичности или сексуальной ориентации.
Трудоустройство — серьезная проблема для транс*сообщества, но, к сожалению, когда во всем мире пандемия, дискриминация мало кого волнует...
Наша инициативная группа «ТГ Хаус» все равно работает с этими вопросами. Мы можем помочь людям с юридическими тонкостями и защитой своих прав в отношениях с работодателем. Например, если человека незаконно уволили и он подозревает, что на почве трансфобии. Возможно, человек не захочет уже восстанавливаться на этом рабочем месте, но он имеет право на компенсацию по закону. К нам также можно обратиться за юридической поддержкой, если вы еще учитесь и речь идет о дискриминации в вузе или колледже.
Еще мы планируем работать с информированием — у нас есть несколько кейсов, в которых люди готовы рассказать свою историю. Транс*сообществу сегодня очень важны позитивные успешные примеры — люди должны видеть, что отстоять свои права при дискриминации на работе возможно.
Но самый важный и самый реальный этап нашей работы сегодня — это лоббирование изменений в самой системе коррекции половой принадлежности в Беларуси. Все эти проблемные моменты — про работу комиссии, про ее структуру, про назначение ЗГТ. Мы готовим список изменений и обращение в Минздрав. Здесь мы используем международный опыт, опыт других организаций. Ведь фактически это постановление не изменялось со времени принятия — были какие-то косметические изменения, но глобально оно не менялось никогда, хотя проблемы очевидны, их легко описать и главное — легко объяснить, как и зачем это нужно менять.
В ближайшее время мы также надеемся наладить регулярное оказание психологической помощи. Я лично всегда готова делиться опытом обращения к специалистам за медицинской и психологической помощью. Часто я вижу, что люди боятся становиться на учет, боятся комиссии, потому что не знают, что там будет происходить, не понимают, что их ждет. Я стараюсь помогать в таких вопросах, давать консультационную поддержку, если у человека есть вопросы про работу комиссии, про какие-то конкретные вещи по каждому врачу, если ему важно поговорить лично с человеком, который все это прошел, я готова отвечать на такие вопросы.
Если кто-то из транс*людей, прочитав эту статью, захочет присоединиться к «ТГ Хаус», я буду только рада: лишних рук не бывает, важен каждый человек, который хочет и может подключиться — своим опытом, даже советом. Мы также будем рады поддержке НГО и активистов, особенно в вопросах обращений и писем в инстанции. Чтобы добиваться изменений, важно объединяться — писать коллективные обращения. Пока транс*сообщество будет невидимым, ничего не произойдет. В этом смысле очень хороший пример — кампания «Идентичности и права» по сбору подписей под петицией. Мы с Натальей Маньковской познакомились на Школе прав человека в Вильнюсе еще в 2010 году, и сегодня я вижу, какую большую работу она проводит по адвокации и помощи транс*сообществу.
Конечно, сообществу нужно не только лоббирование — нужны неформальные встречи для транс*активистов да и просто для транс*людей. На то, чтобы просто собираться вместе, не нужно никаких затрат. Например, у нас была идея сделать транс*пикник, выехать на природу. Сейчас она, конечно, отложена, но мы обязательно вернемся к ней, когда эпидемиологическая ситуация нормализуется. Неформальное общение очень важно, ведь люди остаются одни со своими проблемами.
Сейчас в «ТГ Хаус» немного людей, но у нас каждый человек «воюет» на своем направлении. Например, одна из участниц инициативы — Вика — уже долгое время борется за возможность изменять идентификационные номера транс-людей при смене документов. Еще один активист — Влад, его больше всего волнует вопрос обязательного пребывания в психиатрическом стационаре, он все свои силы направляет туда. Каждого что-то волнует больше, и это реально круто — работать с такими людьми, у которых болит что-то одно. Если их всех объединить, каждого со своей личной проблемой, — можно действовать по всем направлениям.
Я смотрю на опыт организации «Наш дом», которая поддерживает инициативу «ТГ Хаус», в частности, на движение «Дети 328». Несколько лет назад всем казалось, что добиться результатов в этой кампании невозможно: ну как помочь этим детям, осужденным по наркотическим статьям, ну какая амнистия? А сегодня мы видим, что результаты есть, и они существенны. Международные встречи, подготовка отчетов в ООН, встречи матерей с представителями еврокомиссии — это все работает. Даже учитывая «красивые» отчеты, которые наши официальные структуры оправляют в ООН — наша страна не хочет критики со стороны международных институций, власти в ней не заинтересованы, они прислушиваются. Кампания «Дети 328» — позитивный пример, он вдохновляет. Без таких примеров мне грустно было бы что-то делать: когда ты вкладываешь свои силы в работу, а эффекта нет, ты теряешь интерес, пропадает желание бороться. Матери, которые борются, — у них есть эта личная боль, это из своей собственной проблемы они так долбят во все инстанции. Мне хочется, чтобы и транс*люди поверили и участвовали в решении своих проблем. А для этого сообществу нужны положительные примеры, активности, которые будут видны.
По вопросам юридической помощи или сотрудничества с «ТГ Хаус» можно писать на страничку в Facebook или на почту [email protected]
Милана Левицкая, Наста Манцевич для MAKEOUT
