В условиях сегодняшней цензорной политики с трудом верится в то, что первый беларусский фильм, созданный Олегом Фрелихом для «Белгоскино», называется «Проститутка». Снятая с проката почти сразу после премьеры, лента была предана забвению зрителей и поколений кинотеоретиков. Как и те, о ком она рассказывает…
Так, в кинематографе практически не затрагиваются или порицаются различные формы ненормативной сексуальности. Взаимоотношения, не соответствующие классической патриархальной формуле (где мужчина — самец, женщина — мать, а дети нарочито асексуальны), в разной степени стигматизируются. Нехитрая логика цензурирования отрицает вариативность в половом вопросе, отбрасывая на периферию самые разные социальные группы, необязательно соотносящие себя с категорией «квир». Поведение цисгендерной женщины также может быть оценено как девиантное, если превышает допустимый лимит сексуальной свободы.
В частности, тема проституции противоречит мифу о стерильном целомудрии и плодородии беларусских женщин, который усердно культивируется властью. В «стране для жизни» она закономерно встречает морализаторство [2] или абсолютную немоту. Экономические или личные причины, толкающие человека на продажу собственного тела, некогда, да и незачем разбирать. Ведь проституированные женщины — дежурный homo sacer [3] телеэкрана, то есть тот, кто не пригоден для принесения в жертву, но кого можно безнаказанно (и заслужено) линчевать.
Изо дня в день этот окаменевший в коллективном бессознательном стереотип укрепляется новыми выпусками штампованных сериалов «про ментов» (чаще всего российского производства), которые национальные телеканалы закупают сразу по несколько сезонов. В двух-трёх эпизодах проституированная женщина [4] выступает в амплуа посредника между криминальным миром и законопослушным: чаще всего она ключевой информант, которого «неожиданно» убивают для нового интригующего витка в сюжете. Сцены насилия или факт убийства проститутки не вызывают никакого эмоционального отклика, ведь и режиссёру, и зрителям заведомо ясно: сама виновата.
Гифка. Фрагмент из фильма “Проститутка”: в центре кадра крупным планом оголенные ноги, закинутые друг на друга. Человек кокетливо вращает ступней перекинутой ноги, на ногах - темные туфли на высоком каблуке, с платья свисает украшение. На следующем кадре - за накрытым обеденным столом сидит полный мужчина средних лет, одетый в костюм с небрежно повязанным галстуком. Он активно жует, прищуривая глаза как будто от удовольствия, и смотрит в сторону, постепенно опуская свой взгляд вниз.
«При такой репрезентации насилие над проституированными людьми становится в массовой культуре легитимным и не нуждается более в оправдании»
Попытка акцентировать повышенную уязвимость секс-работниц означала бы признание ряда неудобных фактов. Как минимум, двух: того, что безымянные Виолетты и Карины — это живые люди, ежедневно находящиеся в опасности и не имеющие возможности себя обезопасить; и второго — проституция как явление в Беларуси тоже существует. Однако это признание повлекло бы за собой необходимость иных тактик и создания социальных программ реабилитации секс-работниц и работников, что, естественно, может быть идеологически и экономически невыгодно.
Поэтому в условиях сегодняшней цензорной политики с трудом верится в то, что первый беларусский фильм, снятый Олегом Фрелихом для «Белгоскино», называется «Проститутка». Ему никогда не стать до конца первым — отчасти благодаря рецензиям его современников, в действительности выполняющим госзаказ и слаженно ругающим фильм то за подражание буржуазному немецкому экспрессионизму, то за слабую игру актёрской труппы. Снятая с проката вскоре после премьеры, «Проститутка» будет долго обречена на забвение (как и те, о ком она рассказывает) не только для зрителя, но и для нескольких поколений кинотеоретиков.
Гифка. Фрагмент из фильма “Проститутка”: на фоне стола с тарелками рука справа передает руке слева рюмку, в которую налита темная жидкость, и вместе с ней - свернутые купюры. Рука слева забирает купюры. Крупным планом - взрослая женщина в платке, с пучком на голове. Она улыбается, приподымая брови и смотрит вниз, туда, где на прошлом кадре были деньги.
1.
Съёмки «Проститутки» закончились в мае 1926-го [5], однако премьера была задержана более чем на полгода, уступив «Лесной были» Юрия Татрича, героизирующей крестьянское сопротивление и куда более идеологически подходящей для старта национальной кинематографии. Неоднозначное время НЭПа создало благоприятный климат для появления агиткино, проблематизирующего проституцию. Прежде всего, отмена полицейских регламентаций, роспуск домов терпимости после февральской революции 1917 года, а также дефицит «женских» рабочих мест при нарастающей волне миграции крестьянского населения в города стали условиями для массового появления секс-работниц на улицах.
Во-вторых, проституируемые женщины были приравнены к жертвам капиталистического строя, нуждающимся в социализации (хотя это и не отменило так называемых «облав» и «зачисток»). В-третьих, власть целиком закрепила за собой функцию нравственного (и полового) воспитания. И экспроприированный из частной собственности кинематограф (самое новое и актуальное медиа) был призван справляться с регулированием (навязыванием) поведенческих сценариев.
«Основополагающая идея «Проститутки» крайне проста и конкретна: проституция — следствие классового неравенства»
Повторение (и доказательство) этого тезиса воплощается многослойно: через нарратив, образы, эффекты. Три непохожих сюжетных линии, которые объясняют, что подтолкнуло главных героинь к продаже своего тела, всё же имеют сходство — это всегда экономические, а не моральные причины:
1. Люба находится на содержании родной тётки Варвары, которая её эксплуатирует и в буквальном смысле продаёт своему постояльцу, после чего выгоняет на улицу.
2. Надежда, мать двоих детей, живёт на полном обеспечении мужа, торгующего на рынке мясом. Не работает. После смерти мужа оказывается без средств к существованию с двумя маленькими детьми на руках.
3. Манька попадает в бордель наиболее распространенным путём: её выгоняют на улицу из мещанского дома, где она прислуживала.
То есть каждое из предисловий подчеркивает абсолютно зависимое положение женщины. Причём власть над ними всегда принадлежит людям, вовлечённым в поддержание исправной работы капиталистического аппарата — через коммерческую деятельность или мещанский образ жизни в принципе. При разрыве зависимых цепочек условный узник не обретает свободы для выбора новой жизни, а напротив, в нищете и тотальной безысходности отбрасывается системой ещё ниже. На так называемом социальном дне кабала уплотняется: лишенные крова голодающие героини притягивают к себе новых эксплуататоров — держателей (а чаще держательниц) домов терпимости.
Гифка. Фрагмент из фильма “Проститутка”: из-за железных ворот со стороны двора видны 2 женщины, которые стоят на улице, опустив головы. К ним подходит мужчина - на нем солдатская пилотка. Крупный план - женщины поднимают на него глаза. Одна из женщин подходит к мужчине и они удаляются из кадра.
2.
Фильм не предлагает собирательного женского портрета в единственном экземпляре. Но изображает три типажа, отличных друг от друга не характерами персонажей, а (опять же) степенью приверженности капиталистическому порядку. Мещанская женщина безапелляционно уродлива. Старуха, жадная до всего. В каждом её снующем телодвижении — жестокость и алчный расчёт: одна рука — чтобы бить, другая — пересчитывать прибыль. В одном из эпизодов тётка Любы крестится у иконы, невзначай подчёркнутая религиозность выглядит пережитком дореволюционного времени. Так и сама мещанка — тоже своеобразный анахронизм: обе олицетворяющие её героини (тётка Любы и сводня) преклонного возраста. За старостью неминуемо последует смерть, уничтожая вместе со всеми реликтами буржуазной эпохи подлость и скопидомство, которые в них уже невозможно искоренить.
Второй женский образ воплощается в трёх героинях (Люба, Надя, Манька), вынужденных заниматься проституцией. Эта женщина — в первую очередь жертва прежнего классового мира; она не так безнадёжна, значительно моложе, располагает к себе и вызывает сочувствие. В прошлой буржуазной жизни каждая из них в той или иной форме выполняла функции прислуги, и если Манька действительно была служанкой, то Надежда делала ту же работу как супруга-домохозяйка. Её опыт в этом качестве не был травматичен, как у двух других героинь, но при смене локальных (гибель кормильца) или глобальных (государственный переворот) декораций не имеющая образования и профессии женщина оказывается настолько же уязвимой, бесправной и беззащитной.
«Товар обнищавшей — её тело, которым она жертвует, неумело соблазняя прохожих, чтобы прокормить детей или самой не умереть с голоду»
Когда социализм протягивает ей руку, она с радостью принимает условия новой жизни: прилежно учится, с удовольствием работает и помогает тем, кто все ещё остаётся заложницей притонов. Словом, поэтапно преображается в советскую женщину — третий типаж, представленный эпизодически и только в одном персонаже, но даже нескольких коротких появлений доктора Бирман достаточно, чтобы зафиксировать перемены. Прежде всего, у неё престижная (традиционно мужская) должность — она врач, а значит, умна и уважаема; владеет информацией, просвещает и милосердно проявляет участие к жизни проституируемых девушек. На лекции камера запечатлевает доктора Бирман в характерном ракурсе — снизу вверх, подчёркивая авторитетность.
Для немого кинематографа крайне важен его соматографический, то есть телесный, язык. У «Проститутки» он, как и у подавляющего большинства ранних фильмов, умышленно драматичен, но и серьёзен, поскольку продолжает со зрителем антикапиталистический диалог на невербальном уровне. Лица всех антагонистов фильма (тётка Варвара, сводня, клиенты) обязательно искажаются злорадствующим оскалом, символизируя собой всё ехидство буржуазного мира над теми, кого он порабощает.
Тело же проституируемой женщины никаким образом не сексуализируется, а отношения между персонажами не предполагают интимности. В присутствии клиентов напрасно закрывающее себя тело Любы скорее изображает страх и смущение; равно как и в новой Любиной жизни телесные контакты с Шурой — не более чем дружеские, брато-сестринские, а вернее сказать — товарищеские (всё же это агитационное кино двадцатых годов). Максимум эротики воплощается в самом начале фильма: искушающими заигрываниями ножкой, обутой в красивую туфельку на каблуке, опытная «волчица» зазывает посетителя ресторана. Позже Люба рифмует эту сцену, привлекая похожим жестом клиентов на улице.
Но всё-таки тело обнажается в кадре, один раз — перед финалом. Истерзанные струпьями руки и ноги Маньки свидетельствуют о запущенной венерической болезни, вылечить которую, судя по всему, доктору Бирман уже не удастся. Умирающая плоть шокирует, предупреждая тем самым о последствиях проституции, и ставит точку.
Гифка. Фрагмент из фильма “Проститутка”: в помещении с узорными обоями стоят мужчина и женщина. Женщина одета в парчовое платье, на ней - украшения из бисера или нити жемчуга. Усатый мужчина в пиджаке курит сигару. Перед ними альбом - мужчина небрежно листает его, указывает пальцем на фотографию девушки в альбоме. Женщина услужливо следит за его действиями.
3.
От «Проститутки» принято отрекаться. Не такой уж этот фильм и беларусский, в конце концов: первые несколько лет студия «Белгоскино» располагалась в здании «Ленфильма», уличные съёмки в основном проходили вообще в Москве, да и режиссёр Олег Фрелих — не беларус. К тому же каких-то гениальных кинематографических открытий он не совершил. На протяжении десятков лет киноэксперты переписывали показания своих предшественников, давших первую оценку фильму. Ругали, вскользь упоминали или забывали совсем [6]. Разумеется, советский критик не мог позволить себе обсуждать обстоятельства, спровоцировавшие единогласные упрёки; не мог заявить, что идея «Проститутки», вышедшей в последние годы НЭПа, будет идти в разрез с идеологией следующего этапа становления СССР, где в принципе не было предусмотрено секса, а значит, и тех, кто им зарабатывает.
Кризис институциональной беларусской критики сегодня в том, что она продолжает катиться по тем же рельсам политкорректности. Губительно для неё не отсутствие предмета разговора (т.е. фильмов), а сохранение прежних (неизменно узких) ракурсов и оценки сельскохозяйственных и партизанских потенциалов кино. А также слепое следование допотопным канонам и традиции клеймить фильм паразитами «хорошо» или «плохо», сравнивая и комплексуя перед европейскими или голливудскими эталонами. Конечно, у «Проститутки» хватает и технических, и художественных несовершенств, и, как любое агитационное кино, этот фильм привирает о доброте советского режима. Однако он — прежде всего документ своей эпохи, который, очеловечивая отвергнутых и давая им право на существование, обладает преимуществом перед последними картинами «Беларусьфильма».
«Признавая проституцию как феномен, фильм помогает опосредовать предыдущий опыт, так необходимый беларусскому социуму сегодня, чтобы стать более инклюзивным»
Нельзя не учитывать, что Беларусь обладает уникальным культурным фоном, где любой западноевропейский социальный проект может дать иной эффект либо не достигнуть своей первоначальной цели. В фильме одна из героинь озвучивает идею о необходимости наказывать не девушек, вовлечённых в проституцию, а клиентов. Тем самым она не только произносит основополагающий принцип неоаболиционизма [7], но и косвенно затрагивает вопрос нашего социального (и национального) самоопределения. По сути, исключение конкретного фильма из культурного капитала из-за скабрёзности и деликатности его темы свидетельствует об огромном шаге назад. И наоборот: позиционируя себя как сообщество, которое с самого начала своей киноистории стремилось осмысливать и реагировать даже на неоднозначные социальные явления, мы, во-первых, имеем шанс наконец заговорить о своей прогрессивности вслух. А во-вторых, преодолев коллективные комплексы, обсудить создание условий, которые бы обеспечивали максимально возможную безопасность проституируемых людей. Вне зависимости от того, является такой заработок для них вынужденным шагом или осознанным выбором.
Гифка. Интертитр из фильма “Проститутка”: на черном экране белыми буквами горизонтальная надпись на русском и английском языках. Справа иероглифическая надпись на китайском. Текст гласит: “Власть должна бороться не с проститутками, а с условиями, создавшими их”.
Список источников и литературы:
[1] «Беларусь — страна для жизни» — презентационный ролик страны, созданный по заказу Министерства информации Республики Беларусь в 2015 году.
[2] Характерный пример — один из выпусков ток-шоу «Такова судьба» на канале СТВ «Сколько стоит беларусская проститутка и готова ли она платить налоги со своего дохода?» http://goo.gl/OGVESL
[3] Aгамбен Дж. Homo Sacer. Суверенная власть и голая жизнь. Доступ через интернет: http://goo.gl/uCsh9N
[4] Классическим примером может служить сериал «Улицы разбитых фонарей». Эпизоды «Мёртвых не спросишь», «Первая любовь», «На обочине», «Дневная красавица», «Запутанный след»: https://goo.gl/PoAOSg
[5] Rudata.ru — Энциклопедия кино, 1926 год в кино. Доступ через интернет: http://goo.gl/HLX9R7
[6] Авдеев И., Зайцева Л. Все белорусские фильмы: Т. 1. Игровое кино (1926—1970) / Каталог-справочник; С. 12-13
[7] Неоаболиционизм — законодательная политика, в которой фокус внимания смещается с проституируемой женщины на клиента и посредников, которые ее проституируют.
