В последние несколько лет в моей жизни происходили события, которые раз за разом заставляли меня переосмысливать представления о себе. Я не видела смысла в жизни и будущего для себя. Я много лет по привычке цеплялась за предположение, что я всё ещё парень (просто очень феминный). Я осознала, что ничто во мне не возражает против женственности. Я думала, что у меня нет никакой гендерной дисфории и медицинский переход просто изменит моё состояние с «хорошего» на «очень хорошее». А потом я начала гормональную терапию и смогла увидеть, насколько ужасным, насколько удушающим, насколько невыносимым было моё состояние до неё — и как терапия наконец сделала меня счастливой девушкой, которая действительно любит жизнь.
Насчёт последнего пункта...
Можно подумать, что после всего этого я поняла, что всё постоянно меняется. Я должна была понять, что думать, будто моё текущее состояние продлится вечно, — это заблуждение. По этой причине многие из моих текстов стоит считать отжившими своё. Они — образы определённых моментов моей жизни, а не выводы, которым суждено пережить вечность. И чем больше времени проходит, тем дальше они отдаляются от реальности.
Тем не менее: я думала, что справилась с этим. Я думала, что нашла ответ, причину, из-за которой я была так глубоко несчастна всю свою жизнь, и единственно верное решение, которое навсегда улучшило моё состояние. Я думала, что могу вычеркнуть эту проблему как окончательно решённую.
И сейчас я опять вынуждена признать: я ошибалась. Я ошибалась, когда думала, что полностью понимаю природу моих проблем. И я ошибалась в своих оценках того, насколько сильно переход может помочь с их решением.
1. Как я испытываю дисфорию
По большей части моя дисфория не проявляется как дискомфорт из-за физической формы моего тела. Моя дисфория ощущается как депрессия. Поначалу я не догадывалась о сходстве, так как не понимала, на что похожа депрессия. Другим людям пришлось мне рассказать.
Когда я писала «8 признаков и симптомов неявной гендерной дисфории», я хотела описать эмоциональные проблемы, которые у меня были до перехода и которые прошли после него, — опыт, с которым порой сталкиваются и другие трансгендерные люди. Я постаралась как можно лучше передать свои ощущения:
- — «Я могла заставить себя разобраться с делами, но это требовало больших усилий. Я была раздражительной, сварливой, всем недовольной. Моё настроение было где-то между просто плохим и очень плохим почти каждый день».
- — «Ребёнком я могла плакать почти каждый день без малейшего повода. Что угодно могло вызвать слёзы: лёгкое порицание, неправильный ответ на уроке или любые другие мелочи, из-за которых никто, кроме меня, так часто не плакал».
- — «Чувство, что в повседневной жизни вы просто плывёте по течению, как будто читаете сценарий».
- — «Когда я работала над чем-либо, я не чувствовала, что иду к какой-то цели».
- — «Ничто не заставляло меня чувствовать себя по-настоящему удовлетворённой, как будто я не достигала ничего стоящего».
- — «Я часто задумывалась, как другие дети могут просто жить своими жизнями. Разговаривать, смеяться, быть такими спокойными и счастливыми, словно всё в порядке».
Многие трансгендерные люди говорили мне, что эта статья им очень откликнулась. Некоторые говорили, что они словно читали свой собственный блог. Другие указывали на то, что моё описание во многом похоже на симптомы депрессии. Некоторые думали, что при таком точном совпадении симптомов эта статья вообще не была внятным описанием дисфории. Как сказала одна трансгендерная женщина: «Откровенно говоря, чушь».
Чтобы показать связь между моими ощущениями и гендерной дисфорией, я опиралась на один ключевой момент: эти проблемы у меня были до перехода, и они внезапно ослабли после его начала.
А если они возвращаются, то что это значит?
2. Ограничения моего понимания
До перехода я думала, что эти всепроникающие негативные чувства — просто врождённые черты моей личности, с которыми мне нужно научиться жить:
«Я поняла, что в моих силах только игнорировать эти вещи (насколько это возможно) и сосредоточиться на том хорошем, что я смогу найти. Я потеряла надежду когда-нибудь по-настоящему исправить ситуацию».
Решив, что я просто так устроена, я не задумывалась, что эти проблемы могут быть вызваны реальной, известной причиной вроде дисфории или депрессии. Даже когда я стала лучше разбираться в своём гендере, мне не пришла в голову мысль, что поиск более подходящей идентичности и решение моих эмоциональных проблем могут быть связаны. Я воспринимала их как два параллельных потока. Каждый развивался по-своему, но они никогда не пересекались. Я не рассматривала переход как способ решить мои проблемы с настроением: среди всех причин, толкавших меня к переходу, этой просто не было.
Так что я была удивлена, когда заметила связь: я начала гормональную терапию в 2012 году и почти сразу почувствовала себя свободной от сокрушающего негатива — впервые в жизни.
Так я научилась распознавать дисфорию. Но не научилась распознавать депрессию.
Полагаю, это доказывает, насколько сильно я не понимала своих проблем. Где-то в конце 2013 года я начала испытывать знакомые симптомы:
— Всё вокруг истощало меня. Я всё время была раздражена.
— Я чувствовала себя неспособной справиться с простейшими повседневными делами.
— Я была подавлена настолько, что плакала каждый вечер.
— Я не видела никакого смысла в том, что делала. Я чувствовала, что всё бессмысленно.
— Я задумывалась, зачем я вообще живу.
Так как раньше я связала бы эти чувства с дисфорией, то первым делом я предположила, что дело снова в гендере. Вот с чего я начала: это из-за недавних изменений в дозировке прогестерона? Это из-за того, что у меня не сделаны операции? Я перешла на предыдущую дозировку — но облегчение было лишь временным (понятно, что с операциями экспериментировать не так просто).
В этом просто не было смысла: я не понимала, почему всё внезапно стало так плохо, хотя почти ничего не изменилось. Я испугалась. Раньше всё было нормально. Что это?
3. Глядя за пределы гендера
От моей невесты Хизер я часто получала полезный взгляд со стороны на мои проблемы. Хотя это звучит слишком абстрактно. На самом деле, именно благодаря ей я поняла, что мне лучше быть чьей-то подружкой, а не бойфрендом. Она первой начала называть меня «она» всё время и делала это как нечто само собой разумеющееся: просто как факт, что я та, кто есть. Она начала со мной новую жизнь, в новом месте, где все знали меня как женщину. Она дала мне понять, что начало гормональной терапии сделает меня не менее, а более привлекательной в её глазах.
Без неё мой переход был бы не столь эффективным. Или вообще не состоялся бы. Мы прожили вместе три года, и Хизер хорошо меня знает. Она также сталкивалась с депрессией, и это позволило ей в какой-то мере понять, что за херня со мной происходит на этот раз.
Когда она заметила, что я неделями могу быть несчастна и подавлена, она спросила, в чём дело. И я рассказала ей о своих чувствах: что это чересчур для меня, что я больше не справляюсь и не знаю, почему. Для неё это звучало знакомо, и она предположила, что дело может быть в депрессии. Я её спросила: так ощущается депрессия? Она подтвердила. Моим следующим, ещё более отчаянным вопросом было: насколько хорошо помогают лекарства?
4. Взаимодействие с медицинской системой, когда ты — трансгендерная женщина
Я хожу только к своему гинекологу для гормональной терапии и связанных с ней проверок и анализов крови. Мне нужно было найти кого-то ещё для этой новой... фигни (я всё ещё не была уверена, как это можно назвать, так что пользовалась выражениями вроде «эта фигня» и «разбираться с делами»). Раньше у меня не было терапевта — в основном потому, что я просто не хотела обращаться к врачам. Это не какие-то капризы: когда ты трансгендерный человек, получить адекватную и чувствительную медицинскую помощь (даже никак не связанную с переходом) — всё равно что пройтись по минному полю.
Когда транс*люди обращаются за помощью по поводу любой болезни, доктора часто советуют прекратить гормональную терапию — независимо от того, связана ли она хоть как-нибудь с этой проблемой со здоровьем или нет. Некоторые из нас не доходят даже до этого: моя подруга не могла получить медицинскую помощь для лечения астмы, так как её доктор вообще отказался лечить трансгендерных людей.
Это не единичный случай. В США было проведено национальное исследование среди более чем 6000 транс*людей: 19% сообщили, что им отказывали в медицинской помощи из-за трансгендерности; 28% подвергались преследованиям в медицинских учреждениях по той же причине; ещё 28% сообщили, что из-за неуважения и дискриминации со стороны медработников они откладывали обращение за помощью во время болезни или не обращались вовсе.
Возможно, это не самое мудрое решение. Но когда цисгендерные люди обращаются в клинику из-за гриппа или сломанного пальца, они обычно не беспокоятся, что от них отвернутся из-за их сущности. Мы беспокоимся. Так что нам может быть тяжело подумать о том, чтобы обратиться за помощью. Когда мы идём к новому незнакомому врачу, мы никогда не знаем, столкнёмся ли мы с невежеством или враждебностью. Это пугающая неизвестность.
Так что я воспользовалась вариантом, о котором мы знали лучше всего. Семейный доктор Хизер лечил её депрессию и тревожность и знал, что она квирная: Хизер рассказывала мне, как однажды расплакалась в кабинете врача, рассказывая, что на работе её каждый день обзывают «пидоркой». У Хизер никогда с ним не было проблем. Я с ним тоже встречалась, когда мы водили нашего сына на профилактические осмотры, и этот врач был по-настоящему дружелюбен ко всем нам. Для меня он выглядел лучшим вариантом. Хизер заверила меня: «Если у тебя будут с ним хоть какие-нибудь проблемы, мы откажемся от его услуг».
5. «Умеренная депрессия»
Открытость — фактор риска, из-за которого вам могут отказать в помощи: с таким отказом сталкивались 23% открытых (для медперсонала) трансгендерных людей и только 15% закрытых. Тем не менее я всё равно указала мои медикаменты в соответствующем бланке и оставила примечание вроде «я трансгендерная женщина (из мужчины в женщину)» в разделе «прочие сведения». Я не хотела разбираться с внезапными проблемами, которые могли возникнуть, если бы они поняли, что я трансгендерная, позже. Равно как и не желала иметь дело с кем-то, кто захочет меня лечить, только если я буду притворяться цисгендерной.
К счастью, я зря беспокоилась. Меня только спросили, принимаю ли я гормоны под наблюдением врача и сдавала ли я недавно анализ крови, и больше эта тема не поднималась. Врач спросил меня, как я себя чувствую, и я рассказала ему всё: про то, как жизнь стала невыносимой без видимой причины, и про тревоги, с которыми я встречала каждый день. Я объяснила ему, что такого раньше не было, что переход помог мне больше, чем я ожидала, что он действительно сделал моё состояние намного лучше и я не понимаю, что сейчас происходит.
Похоже, врач точно знал, о чём я говорю, и даже опознал чувства, о которых я ещё не говорила: всё кажется монотонным, и трудно найти мотивацию, чтобы начать хоть что-то. Его слова создавали у меня впечатление, что он хорошо в этом разбирается. Он пришёл к выводу, что так как это более «свежая» и временная, а не хроническая проблема, то, скорее всего, это форма «умеренной депрессии».
Мы подумали над таким сочетанием препаратов, которое было бы и доступным, и эффективным для меня, и остановились на первой же его рекомендации: лекарстве, которое, по мнению врача, придало бы мне сил. «Я сам его принимаю», — уверил он меня, выписывая рецепт.
6. Что угодно, кроме трансгендерности
Люди часто относятся к трансгендерности как к чему-то нежелательному. Часто цисгендерные люди просто не хотят, чтобы окружающие были трансгендерными. Такое отношение может происходить из открытой нетерпимости или же просто из сострадания и жалости к трудностям, которые мы испытываем. И трансгендерные люди, иногда даже в большей степени, чем цисгендерные, тоже часто ищут любую возможную причину признать себя не трансгендерными: так им не нужно будет иметь дело с дорогими процедурами и почти повсеместной враждебностью общества.
Это сильное желание избежать риска быть транс*человеком проявляется в ошеломляюще большом количестве отговорок и отрицаний. Цисгендерные люди вокруг нас, часто наши родители и близкие, могут утверждать, что наши чувства по поводу своего гендера могут объясняться:
— травлей в детстве;
— сексуальными домогательствами;
— негативным опытом взаимодействия с людьми того же предписанного пола;
— влиянием поддерживающих психологов;
— трендом в социальных кругах;
— порнографией;
— гомосексуальностью;
— неопределённым «замешательством»;
— демоническим влиянием сверхъестественных сил;
— низким уровнем тестостерона (для трансгендерных женщин);
— травмой мозга;
— аутизмом;
— депрессией.
Все эти вещи трансгендерные люди действительно слышат, и список далеко не полон. Учитывая распространённость этих креативных объяснений, у трансгендерных людей, ищущих возможность усомниться в своей трансгендерности, есть прекрасная возможность ухватиться и за них тоже. Врачи также часто находятся под влиянием этих невежественных домыслов.
7. Негативное отношение к трансгендерности в медицине
Доктор Кеннет Зукер — глава «Службы по “исправлению” гендерной идентичности у детей» в «Центре по проблемам зависимостей и ментального здоровья Торонто». Под его руководством эта программа подвергала детей форме репаративной терапии, чтобы «отбить у них охоту быть трансгендерными или сомневаться в своём гендере». В частности там забирали «девчачьи игрушки» у детей с приписанным при рождении мужским полом и поощряли стереотипно маскулинные интересы. Зукер использует конверсионный подход, который раньше применялся в невежественных и провальных программах по «лечению гомосексуальности».
Зукер заявляет, что кроссгендерная идентичность детей вызвана причинами, не связанными напрямую с их гендером, и называет чувства таких детей «"воображаемым решением", что если они будут другого пола, то это сделает их счастливыми» — иными словами, неправильным решением другой проблемы их жизни. Он утверждает, что их желание жить как люди другого гендера на самом деле вызвано проблемами в семье.
В первую очередь он думает, что семейная динамика играет большую роль в расстройстве гендерной идентичности у детей — не обязательно в появлении кроссгендерного поведения, но в его постоянстве. По мнению Зукера, это беспорядочная и хаотичная семья, которая не может действовать сообща, чтобы дать последовательную и здравую реакцию ребёнку. Реакция может быть примерно такой: «Мы тебя любим, но ты мальчик, а не девочка. Желание быть девочкой рано или поздно сделает тебя только несчастным, и если ты будешь притворяться девочкой, то твоя жизнь среди людей будет тяжелее». Так что первый пункт в подходе Зукера — семейная терапия. Какие бы конфликты или проблемы ни мешали родителям объединиться для «помощи» их ребёнку, ими надо заняться.
Зукер откровенен насчёт своего убеждения, что трансгендерности следует избегать насколько возможно: «Бремя жизни в качестве представитель_ницы другого гендера велико, и к нему нельзя относиться легкомысленно. <...> Если не вмешаться, то это увеличит шанс развития транссексуальности во взрослом возрасте. Как минимум, хирургическая коррекция пола — это серьёзная и перманентная процедура, у которой могут быть серьёзные побочные эффекты. Зачем подвергать мальчиков риску, когда они могут стать мужчинами-геями, быть счастливыми мужчинами?»
(Справедливости ради, Зукер упоминается как «первый, кто признаёт, что на данный момент никакие научные исследования не подтверждают эффективности того, что он делает».)
Алиса Дрегер, специалистка по биоэтике, которая сравнивала сомневающихся в своем гендере детей с теми, которые понарошку представляют себя локомотивами, продвигает похожую идею. Она цитирует неназванных врачей как согласных с тем, что эти дети — продукт «дисфункциональных» семей:
«Проблемы с гендерной идентичностью ребёнка могут быть просто симптомом других семейных проблем. “Маленький грязный секрет“ состоит в том, что у многих из этих семей серьёзные проблемы. У многих родителей не всё хорошо с ментальным здоровьем. Они думают, что как только их ребёнок совершит переход, все их проблемы магическим образом исчезнут, но корень всех зол лежит не там. Врачи не говорят такого публично, так как не хотят, чтобы про них подумали, будто они обвиняют в гендерных проблемах неблагополучные семьи».
Дрегер также описывает переход как нежелательный и настаивает на альтернативах, когда это возможно:
«Вмешательства при коррекции пола нетривиальны. Это серьёзные физические риски, включающие возможную потерю сексуальной чувствительности и пожизненную необходимости в гормональной терапии. Но каким-то образом, если мы свяжем эти вмешательства с гендерной идентичностью, мы должны поверить, что они не так уж и серьёзны? И что врачи, которые пытаются научить детей с гендерной дисфорией любить её или его природное тело, на самом деле нацисты? Я на такое не куплюсь.
Что если мальчик может пойти в школу в платье и по-прежнему оставаться мальчиком? Что если девочка может объявить, что она вырастет мужчиной, без того, чтобы её потащили в клинику для лечения?»
Я трансгендерная женщина, и на меня и мою депрессию, конечно, влияют подобные мнения. Мы живём в обществе, в котором переход рассматривается как «плохой исход», как последнее средство, к которому следует прибегать, только когда все альтернативы исчерпаны. Ты уверена, что ты не просто гей? Может быть, ты думаешь, что ты трансгендерная, потому что боишься других мужчин? А ты не можешь носить платье и по-прежнему быть мальчиком?
Нас предупреждают, что переход — это не более чем иллюзорное «воображаемое решение» настоящих проблем. Медицина из-за этого зациклена на осторожности и перестраховании, когда речь идёт о трансгендерности. В 2012 году мне пришлось искать одного из немногих врачей в многомиллионном городе, который обследовал бы меня и дал бы длинное рекомендательное письмо для начала терапии. Вместо этого я могла пойти к тому же врачу, что и остальные члены моей семьи, оказаться в кабинете с кучей постеров на тему депрессии и препаратов, которые могут помочь, и выйти с рецептом в руках через полчаса.
Трансгендерных людей часто просят задуматься, не являются ли они просто цисгендерными людьми в депрессии — но цисгендерных людей в депрессии редко просят задуматься, не являются ли они трансгендерными.
8. Взаимоотношения между дисфорией и депрессией
У идеи, что проблемы с ментальным здоровьем могут служить «альтернативным объяснением» явной гендерной дисфории, есть несколько критических (и очевидных) недостатков.
Как минимум, нет причин, по которым гендерную дисфорию и другие ментальные расстройства нужно считать взаимоисключающими. Если вы трансгендерный человек и у вас депрессия, то из-за неё вы не перестанете быть таковым (равно как и из-за травли в детстве, сексуальных домогательств, аутизма и т.д.). Стал бы кто-нибудь приводить похожий аргумент по отношению к физическим состояниям? Скажем, у вас не может быть одновременно болезни Крона и мигрени? Из-за них я тоже чувствую себя очень плохо, но будет просто нелепым заявить, что только одно из этих состояний отвечает за всю мою физическую боль. Нет причин, по которым они не могут сосуществовать как источники этой боли. Мне пришлось признать, что моя гендерная дисфория не объясняет все мои проблемы с настроением, и точно так же будет ошибкой утверждать, что моей депрессии достаточно, чтобы их объяснить.
Выглядит ли вообще правдоподобной идея, что у трансгендерных людей не бывает депрессии? Люди иногда впадают в депрессию, и транс*люди — это люди. Научные исследования вполне ожидаемо подтверждают, что гендерная дисфория и депрессия могут сосуществовать. В проведённом в 1997 году исследовании 435 трансгендерных людей показали, что ментальные расстройства встречаются у них с той же частотой, что и у цисгендерных:
«У индивидуумов с гендерной дисфорией проблемы с ментальным здоровьем встречаются так же часто, как и в обществе в целом. К сравнимым по уровню распространённости можно отнести депрессию, биполярное расстройство и шизофрению. <...> Хотя у небольшой части людей с гендерной дисфорией из данной выборки (около 7—10%) раньше диагностировали проблемы с ментальным здоровьем, это не противоречит данным по обществу в целом».
Исследование 2010 года также нашло сравнимые показатели ментального здоровья у 579 людей с диагнозом «гендерная дисфория»:
«Расстройство адаптации (6,7%, 38/579) и тревожное расстройство (3,6%, 21/579) встречались сравнительно часто. Третьим по распространённости было расстройство настроения (1,4%, 8/579)».
Более того, обследования трансгендерных людей в процессе медицинского перехода последовательно подтверждают, что проводимые процедуры очень облегчают симптомы других ментальных состояний и улучшают наше благополучие. В частности, гормональная терапия выделяется как ключевой фактор, который снижает уровень страданий.
Исследование 2013 года отслеживало состояние 57 трансгендерных людей до и после гормональной терапии и хирургических вмешательств и показало, что с началом гормональной терапии уровни депрессии и тревожности снижались:
«В разные моменты исследования отслеживалась разница в общем уровне психоневротического стресса по опроснику SCL-90 (p=0,003), и наиболее заметное снижение происходило после начала гормональной терапии (p<0,001). Было обнаружено значительное снижение по таким шкалам, как тревожность, депрессия, межличностная чувствительность и враждебность. Более того, после начала терапии результаты SCL-90 напоминают таковые для общества в целом».
Другое исследование 70 трансгендерных людей анализировало заявленный ими самими уровень стресса и уровень кортизола в крови (гормона, который связывают со стрессом). Прохождение гормональной терапии было связано с пониженным уровнем стресса и пониженным уровнем кортизола после пробуждения:
«При регистрации у транс*людей отмечался повышенный уровень кортизола после пробуждения. Их значения выходили за пределы нормы. Они сообщали о более высоком уровне стресса и большей тревожности (связанной с привязанностью) по сравнению с данными нормативной выборки. После начала гормональной терапии у трансгендерных людей был отмечен существенно более низкий уровень кортизола после пробуждения (p<0,001), и таким образом его уровни оказывались в пределах нормы. Проходившие терапию транс*люди также сообщали о более низком уровне стресса (p<0,001), сравнимом с уровнем контрольной группы».
В ещё одном исследовании начало гормональной терапии связывалось с ослаблением симптомов депрессии и тревожности:
«В целом 61% из группы пациенто_к, не получавших лечение, и 33% из группы, получавших таковое, испытывали возможные симптомы (счёт 8—10) или симптомы (счёт>11) тревоги. Похожая картина наблюдалась и для симптомов депрессии: процент был существенно выше в группе не получавших лечения (31%), чем в группе получавших таковое (8%)».
Исследование, отслеживавшее состояние 118 трансгендерных людей до и после гормональной терапии, показало, что их уровни депрессии, тревоги и функциональной дисфункции были намного ниже после гормональной терапии:
«Ментальные расстройства и функциональная дисфункция наблюдались у гораздо большего числа пациенто_к до начала терапии, чем через 12 месяцев после её начала (50% против 17% для тревожности; 42% против 23% для депрессии; 24% против 11% для психологических симптомов; 23% против 10% для функциональной дисфункции)».
А исследование 2013 года показало, что у получавших гормональную терапию было выше качество жизни, ослабевали симптомы депрессии и улучшалась самооценка:
«С поправками на возраст, гендерную идентичность, уровень образования, семейное положение, детей в семье и сексуальную ориентацию, гормональная терапия была независимым фактором, приводившим к лучшей самооценке, уменьшению тяжести симптомов депрессии и более высоким психологическим показателям качества жизни (часть о психологическом благополучии и заботе о себе "Опросника самооценки качества жизни")».
Эти исследования по сути говорят об одном: когда я почувствовала, как ослабевают симптомы депрессии и тревожности в начале гормональной терапии, это не было просто плодом моего воображения. Такое наблюдалось у множества других трансгендерных людей. И наоборот: у транс*людей, не получавших гормональной терапии, проявлялись более сильные симптомы депрессии и тревожности. Это не сулит ничего хорошего точке зрения, что трансгендерные люди должны сначала попробовать облегчить своё состояние не переходом, а другими средствами. Медицинский переход может быть именно тем, что транс*людям нужно.
Это не просто «воображаемое решение», как его описывает горстка напыщенных личностей, мелькающих в скандальных материалах СМИ. Это правда: для трансгендерных людей переход работает. Конечно, это не значит что переход — это панацея (что ей вообще может быть?). Но это значит, что он помогает.
9. Как переход помог мне
Для трансгендерных людей с депрессией лечение последней не заменяет переход: это ещё одно лечение ещё одного состояния. Решение моих проблем с депрессией не сделало мой переход хоть чуть-чуть менее необходимым или мою женственность менее важной: я всё ещё чувствую себя намного комфортнее сейчас, чем когда я была «парнем». Уж в чём я уверена, так это в том, что благодаря переходу я оказалась в намного более ресурсном состоянии, чтобы справляться с вызовами вроде депрессии.
Прежде чем я начала гормональную терапию, я рассматривала её как что-то, чего следует избегать до последнего. Это было последнее средство на случай, если дальнейшая физическая маскулинизация станет невыносимой. Со временем я поняла, что лучше предотвратить эти изменения как можно раньше. И когда я наконец начала переход, я была поражена, что так долго была лишена тех выгод для своего ментального состояния, которые даёт гормональная терапия.
Что я поняла: не жди. Мне не нужно было тратить всё это время, испытывая ежедневный дискомфорт, когда прямо передо мной было решение, которое могло помочь. И я не собиралась повторять эту ошибку. Как только я осознала, что я, вероятно, страдаю от депрессии, я записалась на приём — не было ни единой стоящей причины отложить его.
Чем раньше я получила бы лечение, тем раньше я начала бы чувствовать себя лучше.
Переход впервые в жизни дал мне почувствовать себя по-настоящему хорошо. И этот контраст показал мне: то, что было раньше, — туман постоянного беспокойства, недовольства и эмоционального онемения, — было ненормальным. Если бы я не совершила переход, то могла бы никогда не узнать, что альтернатива существует. Что мне не обязательно так себя чувствовать. Я бы не знала, что эти вечные старания справиться со своим существованием, означают, что что-то не так.
Так что когда у меня появилась депрессия, я поняла, что мой поиск ответов не должен останавливаться на «думаю, так и должно быть». Я знала, что мне нужно что-то сделать, чтобы это исправить. Так я описала свою проблему моему врачу: «Похоже на то, что было до перехода». Теперь я могла взглянуть на ситуацию с этой точки зрения, с глубоким пониманием того, насколько ужасно это чувство.
Переход просто-напросто улучшил меня. Он сделал меня более уверенной в себе, способной, восприимчивой, общительной и в целом эмоционально зрелой личностью. И он дал мне понять, что я важна. Наконец-то я люблю себя как человека, люблю лицо, которое вижу в зеркале, и разум, который в кои-то веки может работать в полную силу. Переход научил меня заботиться о себе, и теперь я знаю, что заслуживаю лучшего в жизни. Я не заслуживаю страдания.
10. Как у меня дела теперь
Как и в случае с гормональной терапией, до начала лечения я понятия не имела, как оно будет ощущаться, и не была уверена, что оно вообще сможет что-нибудь заметно поменять в моём состоянии. Но, как и в случае с гормональной терапией, теперь я знаю, что эффект от этого лечения очень заметен. К концу дня я обычно не перегружена стрессом, он быстрее проходит, а не остаётся со мной до бесконечности. Я заканчиваю больше дел, и я даже снова начала писать. Я просто счастлива — или, по крайней мере, довольна.
Раньше я боролась, чтобы держаться на плаву. Теперь это похоже на лодку со стеклянным дном. Я по-прежнему могу видеть всё, что раньше тянуло меня на дно (чувство собственной бесполезности, кажущуюся бессмысленность существования, вопрос, почему я продолжаю, убеждение, что моё тело по-прежнему неправильное) — но плохие вещи теперь за бортом, и они практически не могут наброситься на меня и укусить. Если захочу, я могу подумать о них, но обычно я этого не делаю. Мне не приходят в голову такие мысли, потому что в них мало приятного. Они редко появляются сами по себе и надолго не задерживаются.
Хизер говорит, что моё настроение больше похоже на то, что было сразу после начала перехода. И оно действительно так ощущается. Я как-то описывала гормональную терапию так: моё сознание словно проходит через фильтр шумов. И мои антидепрессанты, похоже, дают аналогичный эффект. Поэтому я уверена, что сделала правильный выбор. Он не идеален — у меня слегка участились панические атаки, и от этого меня сейчас тоже лечат. Но в целом дела идут на лад. Мой врач с этим согласен и говорит, что я могу продолжать лечение так долго, как сочту нужным. Он увидит меня снова через три месяца.
Я понимаю, что это только первые шаги, и на всё, что я говорю о депрессии и её лечении, влияет моя неопытность. Впереди несомненно ждут сюрпризы, ведь мои первые восторженные видео о гормональной терапии тоже были просто образами определенных моментов моей жизни, неспособными предсказать все последующие изменения. Депрессия, как и дисфория, может усилиться. Мои лекарства могут однажды перестать работать, как это было с гормонами. Как всегда, всё будет меняться, и я не узнаю, как именно, пока перемены не произойдут.
Я по-прежнему беспокоюсь, что эта последовательность будет повторяться, что вся моя жизнь будет просто постоянным бегом от одного вероятного решения к другому и я так и не смогу решить свои проблемы раз и навсегда. Но гормоны принесли мне хороший год, и я надеюсь, что в этом случае будет так же. Начать переход — значит вычеркнуть один пункт из списка. Лечить депрессию — значит вычеркнуть другой. Каким бы длинным ни оказался этот список, я отщипываю от него по кусочку.
