Гюнтэр

Что-то было не так — и это было ясно с самого начала. Но что конкретно не так — вопрос. Это какое-то переживание инаковости, отличности от других, от окружающих, несоответствие их ожиданиям. И непонятно было, что конкретно не так, потому что не было даже каких-то названий, не хватало слов. И вариантов, куда пойти за ответами и с кем поговорить, тоже не было. Интернет у меня появился довольно поздно.

Первые камин-ауты были про сексуальность, я говорил, что «мне нравятся девушки». Про гендер вопроса тогда не стояло вообще. Я не очень понимал — может быть, я лесбиянка, или бисексуалка, или что-то с гендерной идентичностью. На тот момент времени на букву «Т» в русскоязычной Википедии были статьи исключительно про бигендеров и транссексуалов, причем тех, кто уже пост-оп. Не было всего этого квир-спектра, который есть сейчас.

Поэтому тема повисла. На самом деле это была одна из основных тем и проблем, с которыми я пошел тогда на психотерапию. Но за два года в терапии она так и не прозвучала, потому что у меня не было для этого слов. То есть что-то есть и я хочу об этом поговорить, но не могу, потому что мне нечем об этом говорить. Было несколько моментов, когда близкие вопросы звучали, но когда нет слов, нельзя даже задать правильный вопрос.

Я сейчас использую «квир» или «гендер-квир» (gender-queer). Хотя на самом деле я уже начинаю перерастать всю эту концепцию лейблов. С одной стороны, она очень помогает вначале, когда непонятно, что с тобой, — нужно как-то себя назвать, определить, что вообще происходит. Тогда находятся эти ЛГБТ, ЛГБТКИА и прочее. Человеку есть куда себя отнести. Ты не просто висишь в воздухе, ты чем-то являешься. Для меня это было скорее про право на существование. С другой стороны, если я хочу какие-то материалы найти, по крайней мере понятно, что вбивать в Google.

Через какое-то время в это вживаешься, начинаешь думать, что конкретно мое, к чему я ближе, и тогда лейблы, наоборот, начинают мешать. Тебя все время пытаются куда-то запихнуть. Когда ты говоришь, к примеру, «Мне нравятся девушки», тебе сразу говорят: ну, ты лесбиянка тогда.

Когда я говорю людям, что не все просто с моей гендерной идентичностью, обычно первое, что меня спрашивают, — собираюсь ли я делать операцию. Это не тот вопрос, который нужно задавать. Он очень далек и специфичен. Это говорит мне лишь о том, что люди вообще не очень понимают, о чём речь, что это такое. Причем даже те, кто, казалось бы, должен в этом разбираться. Те же психологи.

Полтора года назад мой психотерапевт дала мне контакт специалиста, девушки, которая заседает в комиссии по смене пола. На тот момент мне хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, кто разбирается в теме. Но позитивного контакта не получилось. Тогда я понял, что никто мне ничего про меня не расскажет. В принципе, я могу сам искать, двигаться по спектру и смотреть, что мне комфортно. Я начал читать блоги на тумблере, книги, со знающей подругой разговаривал. Осознание того, что это не один лейбл, что люди позволяют себе быть в любой точке на всем спектре, давало мне право тоже быть там, где мне комфортно, показывало, что выбор у меня огромный.

До каких-то изменений в виде операций или приема гормонов тоже можно много чего делать. Я слегка сменил гардероб, какую-то бытовую химию. Ну и стал говорить о себе в мужском роде.

В большинстве своем люди не задают вопросов. Дело в том, что в парадигме общения нет такого вопроса, в ней нет времени, чтобы задать этот вопрос. Ты можешь спросить человека, сколько ему лет, замужем он или женат, есть ли дети, кем работает. Но в парадигме общения нет места для того, чтобы спросить о сексуальной ориентации или гендерной идентичности.

Вообще, говорить о себе в мужском роде — это интересный экспириенс. Люди могут очень долго с тобой общаться, когда ты говоришь про себя в мужском роде, а они к тебе обращаются в женском. В какой-то момент это начинает звучать странно. Я пытаюсь понять, насколько мне это комфортно, нужно ли мне исправлять. Понятно, что если я начну исправлять, нужно будет всю эту историю рассказывать, объяснять.

По сути, мне нужно каждый раз перед каждым новым человеком делать не только камин-аут, но и всю раскладку, а некоторым и ссылки на исследования давать. Иногда у меня есть желание и возможность объяснить, но непонятно, зачем тратить силы и энергию на людей, которым это неважно. С теми, кому важно и кто важен мне, я стараюсь быть открытым.

Обо мне знает мой брат и относится к этому спокойно-пофигистически. С родителями я эти темы не обсуждаю: мы не так близки. Но, думаю, они догадываются по моему поведению. Если я соберусь оформлять отношения, то родителей и партнера познакомлю обязательно.

Сейчас я стараюсь с самого начала делать так, чтобы это всегда присутствовало фоном. Как только возникает ситуация, где можно что-то внести, сказать, я говорю. Я всегда спрашиваю: «Есть ли у тебя парень или девушка?» Эта опция всегда звучит с моей стороны. Если родители говорят «Вот выйдешь замуж», я добавляю: «Или женюсь». Я всегда привношу эту опцию в разговор, чтобы был баланс. Я делаю свое маленькое дело на своем маленьком месте.

Для меня камин-аут — это больше вопрос про мою безопасность. Про то, как об этом говорить окружающим, как быть собой — и при этом быть в безопасности.

На самом деле, первая причина, по которой я отсюда уехал, — это страх за собственную жизнь, а также из-за «отказа в гражданстве». Меня очень серьезно подкашивает, когда я смотрю выступление президента, который говорит, что «у нас этим людям не место». Я тогда не очень понимаю, где мое место. Мне хочется найти какое-то место для себя.

Я не чувствую к себе какого-то специфического отношения из-за принадлежности к ЛГБТК — ни в Италии, ни в Германии. Возможно, это связано, как я это называю, с «эффектом иностранца», когда общаются люди из разных культур, с разным мировоззрением и традициями. Ты не можешь взять свой опыт, приложить его к другому человеку и сделать какие-то выводы. Единственный способ выжить в таком интернациональном комьюнити — принимать других как есть и ожидать, что так же примут и тебя.

Иностранцам дается больше свободы, от них не ожидают «правильного» поведения. К ним неприложим критерий «правильности». То, что ты другим покажешь, для них и будет «нормой».

Например, китайский коллега спит после обеда — 20 минут, полчаса, просто в офисе спит. Человек не делает ничего опасного и социально неприемлемого, но он делает что-то странное, чего остальные не делают. Но так как он иностранец, никто замечаний ему по этому поводу не озвучивает. Мало ли, может, у них так принято. Иранец тоже куда-то выходит, может, молиться. Это «странно». Но мне от этого ни горячо ни холодно. Точно такое же, мне кажется, отношение и ко мне. Они пытаются понять тебя и принимают таким, какой ты есть.

Я считаю, что рассказывать о своем опыте — это то, что я могу делать для окружающих и для всего ЛГБТК-сообщества. Я немножко разобрался в себе и хочу, чтобы люди знали, потому что вижу, что на самом деле информация позволяет другим понимать, что происходит. Люди не очень понимают, если сами через что-то не прошли, либо если не слушают внимательно. А очень хотелось бы, чтобы к таким, как я — непохожим, иным, — относились спокойно и с уважением.