23 года
Осознание ко мне пришло единовременно. Мне было 14 лет, я что-то делала, и в голову пришла мысль: «Я люблю Дашу». Даша была моей учительницей по русскому языку. Я проанализировала все, что со мной происходило, когда она рядом: у меня потели ладошки, учащалось сердцебиение, вылетали все мысли из головы. Когда она появлялась в одном помещении со мной, меня словно било молнией, а когда ее рядом не было, я много думала о ней. Причем это была не эротическая влюбленность. Она была в два раза старше, очевидно, что ни о какой связи ни шло и речи. Я тогда думала о сексе, как и большинство подростков, но мои эротические фантазии не были связаны с Дарьей. Я долго думала о том, что чувствую к этой яркой, умной женщине. Мне хотелось общаться с ней как можно больше, но при влюбленности мне очень сложно спокойно общаться, я не пыталась подружиться, стать ближе к ней. Нет, я наоборот ссорилась и провоцировала ее. Дурацкая схема, но я ее пока не могу преодолеть. Уметь любить тоже нужно. Поэтому, мы с учительницей русского языка постоянно пререкались и спорили, я ее провоцировала, а она велась, эта игра очень захватывала. Были моменты, когда на уроках русской литературы весь класс сидит и занимается своими делами, а мы общаемся — сперва по поводу литературы, обсуждая героев романов, а потом она резко переходит на мою личность. Тогда словно прожектор включался в классе, у меня подскакивала температура, в кровь выбрасывался адреналин, слово за слово мы обсуждали уже не абстрактное прекрасное, а меня и ее. Этими моментами я жила.
Это не было абсолютное принятие моей ориентации, я не могла успокоиться, просто назвав себя лесбиянкой, и жить дальше. Я много анализировала свои чувства к Даше, потом обнаружила, что мне нравятся девочки в классе. Долго думала о том, что, может, я не лесбиянка,а может, все же нет. Вспоминала свои сексуальные фантазии, наблюдала, на кого мне нравится смотреть, с кем нравится общаться, кто для меня привлекателен физически и ментально. Я пришла к следующему умозаключению — на основе того, что чувствую, и того, как отзывается мое тело: парни никогда не были мне интересны. Они есть и есть. А вот женщины… Женщины были мне по-настоящему интересны. Из-за женщин я улыбаюсь, они будоражат меня, дарят энергию, привлекают, очаровывают, выбивают из колеи. При этом я признаю и мужскую красоту — есть красивые, сексуальные мужчины, но они не для меня. И я не для них. Мне никогда не хотелось узнать получше хотя бы одного мужчину, его мысли, чувства, мечты, а с женщинами было по-другому. И для меня это был главный критерий, по которому я определила свою ориентацию.
У меня была попытка секса с парнем. Я прервала это на моменте, когда тот парень пытался возбудить меня. Не получилось. Я тоже старалась, чтобы мне было приятно от накачанного широкого тела, под прыткими движениями слишком широких рук, спешащих куда-то губ странного вкуса, но не вышло.
Для меня было сложно войти в коммьюнити. На тот момент у меня была только подруга Соня (это было еще до ее перехода и осознания себя Соней). Мы дружили, и про нас все думали, что мы парочка, нас это устраивало. Мы пытались встречаться в детстве, потом забывали об этом, и все вновь перетекало в дружбу. Когда Соня выросла, она начала встречаться с мужчинами, знакомилась через сайты, тусовалась, ходила в клубы и была моим проводником в «радужный» мир… Она была моей поддержкой, я ощущала, что я не одна в этом гетеросексуальном мире. Потому что с другой стороны на меня наваливалась стена изоляции. Я думала, если кто-нибудь из одноклассников узнает, что я лесбиянка, то со мной перестанут общаться, от меня отвернутся и я стану в школе как зверюшка в зоопарке: чудная и чужая. Я чувствовала себя абсолютно другой, мне постоянно приходилось лгать, менять местоимения, делать вид, что мне нравятся мальчики, скрывать свою симпатию, никак не выражать свои чувства, закапывать их поглубже, быть скрытной. А дома тихонечко в комнате думать об этих девчонках, о Даше, о себе, и ничего не делать дальше. У меня была только Соня, хотя бы такая поддержка, правда, она была довольно относительной. Вся моя связь с ЛГБТ-сообществом была через клубы, куда мы ходили вместе с Соней: Бурлеск, Каста-Дива (еще тогда не развалились)… Я до сих пор их люблю, потому что в моем восприятии они связаны с юностью, с принятием своей идентичности, со свободой. Помимо клуба, где я в основном танцевала, я общалась с друзьями парня Сони. Не то чтобы мне с этими взрослыми геями было интересно, но лучше чем ничего.
Я знала, что где-то точно есть ЛГБТ-сообщество, но оно было для меня абсолютно недостижимо. Как до него добраться? Я не понимала, я не знала. Вплоть до участия в «Квир Арт-мастерских» я была изолирована. Тогда я уже знала, что есть инициативы DOTYK, MAKEOUT, Community Centre, Дело Пи, что можно приходить смотреть фильмы и разговаривать. Но для меня этого было недостаточно, камерность этих мероприятий словно еще больше закупоривала меня. Я видела, что туда ходили люди уже знакомые между собой, что мне нет в этих компаниях места, что в некоторые я не хочу и сама, я все равно оставалась одна. Ощущение, что можно прикоснуться к чему-то родному, похожему на меня, оказывалось глухой стеной. Я ощущала сильную изоляцию, это было тяжело, но я справлялась. Она не убивала меня, просто было тяжело.
Первый камин-аут был перед мамой. Это были мои третьи отношения, я поняла, что про эту девушку я не хочу врать маме. Не хотела врать, что остаюсь ночевать у подруги, что до ночи говорю по телефону с подругой явно не дружеской интонацией, что нет отношений, нет расставаний, нет чувств. Я понимала, что не хочу врать, потому что эта женщина достойна, чтобы про нее не врали, я достойна того, чтобы не врать о наших отношениях. И вот я как-то прихожу домой, мы о чем-то разговариваем с мамой, у меня начинает ужасно быстро биться сердце, я уже не слышу и не понимаю, что мне говорит мама. Беру лист бумаги, пишу на нем: «Я нетрадиционной ориентации», сую его маме. Время словно замедляется, мне кажется, что я сейчас умру. Мама берет листик, отодвигается и читает громко вслух: «Я нетрадиционной ориентации». Мне показалось, что эти слова были прочитаны так громко, что их услышали все в моей квартире и за ее пределами тоже. «Я?» — переспрашивает мама. Нет, говорю, я. Она такая: «Тьфу, просто я про себя думаю, возможно, я — да». Этим высказыванием мама меня удивила и обстановка разрядилась. Мы обсудили мою ориентацию, потом мамину (гетересексуальная или бисексуальная), она приняла меня, я ее. Мне было очень страшно признаваться, у меня хорошая мама, у нее широкие взгляды на мир, она не склонна к ненависти, я знала, что она меня любит и будет любить все равно, но тем не менее, это было очень страшно. После этого я поговорила со своей старшей сестрой, она говорит, что догадывалась.
Я не хочу, чтобы моя тетя или бабушка знали о моей ориентации. У тети бывают приступы ярости, она жесткая и агрессивная женщина, которая сначала бросит камень, а потом будет думать, зачем. Мне повезло, что не я ее дочь. А бабушка очень религиозная. Иногда они говорят очень злые, ранящие вещи, у них словно открывается зияющая рана, из которой выплескивается вязкая злоба, а потом рана закрывается, и перед глазами все та же тетя, все та же любимая бабушка. Возможно, я переоцениваю важность своего камин-аута в наших отношениях, в том смысле, что, возможно, им будет окей узнать об этом, они не будут меня избегать, или тетя не будет прятать от меня своих детей. Я боюсь, что если тетя узнает о том, что я лесбиянка, я буду недопустима к семейным праздникам. Боюсь, что лишусь бабушки, а ведь я люблю бабушку и люблю деревню, люблю приезжать, гулять по окрестностям и разговаривать с бабушкой. Это моя семья, моя история, часть меня. Для меня это крайне важно. Но мне приходится врать про какие-то вещи, про выставку CIAHLICY, в которой я принимала участие, про отношения, про то, какую группу по плэйбеку я веду. И я вру. Мне приходится просить маму ничего не рассказывать, и это тоже нечестно.
Еще был камин-аут перед подругой в университете. Мы много с ней спорили, она часто говорила гомофобные вещи, меня это расстраивало. После того, как я начала проходить терапию, я поняла, что нечестно по отношению к себе не говорить о своей ориентации и нечестно по отношению к себе дружить с человеком, который может меня не принять. И я решила с ней поговорить. Меня снова трясло, как и при разговоре с мамой, весь мир сузился и сконцентрировался на моих словах: «Я лесбиянка». Я увидела удивление на лице Леры, она явно была ошарашена. Для меня это показалось странным, ведь до этого она постоянно меня подкалывала, подшучивала про мою ориентацию. Но это удивление на лице точно было подлинным. Сверхспособность моей подруги не видеть того, чего она не хочет или к чему не готова эмоционально, меня поразила тогда. Мы обсудили все, она почти не задавала вопросов, я пыталась дать ей всю информацию, чтобы она могла понять. И она поняла, за что я благодарна жизни.
После этого стало легче. Постепенно я рассказала ближайшему окружению о своей ориентации и начала чувствовать себя свободнее. Я не считаю, что надо закрываться внутри себя и всем врать, что я гетеросексуальна. Я не считаю, что нужно рассказывать всем подряд о своей ориентации. В разговоре с людьми я делаю камин-аут выборочно, считаю важным использовать правильное местоимение, когда рассказываю про романтические отношения. В остальном беседа редко переходит в такое русло, где указание факта моей ориентации является необходимым. Было бы странно, если бы в разговоре про пончики я вышла вперед и заявила, что лесбиянка. Я всегда смотрю по ситуации, насколько это безопасно. Насколько это нужно мне, насколько это нужно другим людям, есть ли у меня ресурсы потом разбираться с их реакцией. Сейчас я более открыта в социальных сетях, думаю, все мои одноклассники, которые подписаны на меня, поняли. Я ощущаю определенную внутреннюю гомофобию, но это меня не точит.
Через выход в сообщество я познакомилась с интересными для меня людьми, открылись новые возможности; я поняла немного лучше, как работают такие проекты как DOTYK и MAKEOUT. Мне стало намного проще, я не чувствую больше изоляции. Но не чувствую и острого желания общаться только с ЛГБТК-людьми.
Я понимаю и помню, какой эффект имеют истории камин-аута на сайтах. Я помню, как мои знакомые читали эти истории и им становилось легче, оттого что они не одни. Ссылка в интернете на группу — всё, что есть у людей, которые находятся в социальной изоляции. Они открывают её, читают похожие или непохожие на них истории. Поэтому я понимаю и вижу важность и полезность таких историй, того, что они есть. Плюс — после моего участия в мастерских, после выставки CIAHLICY я гораздо более осознанно отнеслась к своему камин-ауту, он прошел легче. Поэтому теперь для меня и более публичный камин-аут не страшен. Это важно, важно говорить об этом. Потому что нас много, мы разные. И мы есть.
Это не было абсолютное принятие моей ориентации, я не могла успокоиться, просто назвав себя лесбиянкой, и жить дальше. Я много анализировала свои чувства к Даше, потом обнаружила, что мне нравятся девочки в классе. Долго думала о том, что, может, я не лесбиянка,а может, все же нет. Вспоминала свои сексуальные фантазии, наблюдала, на кого мне нравится смотреть, с кем нравится общаться, кто для меня привлекателен физически и ментально. Я пришла к следующему умозаключению — на основе того, что чувствую, и того, как отзывается мое тело: парни никогда не были мне интересны. Они есть и есть. А вот женщины… Женщины были мне по-настоящему интересны. Из-за женщин я улыбаюсь, они будоражат меня, дарят энергию, привлекают, очаровывают, выбивают из колеи. При этом я признаю и мужскую красоту — есть красивые, сексуальные мужчины, но они не для меня. И я не для них. Мне никогда не хотелось узнать получше хотя бы одного мужчину, его мысли, чувства, мечты, а с женщинами было по-другому. И для меня это был главный критерий, по которому я определила свою ориентацию.
У меня была попытка секса с парнем. Я прервала это на моменте, когда тот парень пытался возбудить меня. Не получилось. Я тоже старалась, чтобы мне было приятно от накачанного широкого тела, под прыткими движениями слишком широких рук, спешащих куда-то губ странного вкуса, но не вышло.
Для меня было сложно войти в коммьюнити. На тот момент у меня была только подруга Соня (это было еще до ее перехода и осознания себя Соней). Мы дружили, и про нас все думали, что мы парочка, нас это устраивало. Мы пытались встречаться в детстве, потом забывали об этом, и все вновь перетекало в дружбу. Когда Соня выросла, она начала встречаться с мужчинами, знакомилась через сайты, тусовалась, ходила в клубы и была моим проводником в «радужный» мир… Она была моей поддержкой, я ощущала, что я не одна в этом гетеросексуальном мире. Потому что с другой стороны на меня наваливалась стена изоляции. Я думала, если кто-нибудь из одноклассников узнает, что я лесбиянка, то со мной перестанут общаться, от меня отвернутся и я стану в школе как зверюшка в зоопарке: чудная и чужая. Я чувствовала себя абсолютно другой, мне постоянно приходилось лгать, менять местоимения, делать вид, что мне нравятся мальчики, скрывать свою симпатию, никак не выражать свои чувства, закапывать их поглубже, быть скрытной. А дома тихонечко в комнате думать об этих девчонках, о Даше, о себе, и ничего не делать дальше. У меня была только Соня, хотя бы такая поддержка, правда, она была довольно относительной. Вся моя связь с ЛГБТ-сообществом была через клубы, куда мы ходили вместе с Соней: Бурлеск, Каста-Дива (еще тогда не развалились)… Я до сих пор их люблю, потому что в моем восприятии они связаны с юностью, с принятием своей идентичности, со свободой. Помимо клуба, где я в основном танцевала, я общалась с друзьями парня Сони. Не то чтобы мне с этими взрослыми геями было интересно, но лучше чем ничего.
Я знала, что где-то точно есть ЛГБТ-сообщество, но оно было для меня абсолютно недостижимо. Как до него добраться? Я не понимала, я не знала. Вплоть до участия в «Квир Арт-мастерских» я была изолирована. Тогда я уже знала, что есть инициативы DOTYK, MAKEOUT, Community Centre, Дело Пи, что можно приходить смотреть фильмы и разговаривать. Но для меня этого было недостаточно, камерность этих мероприятий словно еще больше закупоривала меня. Я видела, что туда ходили люди уже знакомые между собой, что мне нет в этих компаниях места, что в некоторые я не хочу и сама, я все равно оставалась одна. Ощущение, что можно прикоснуться к чему-то родному, похожему на меня, оказывалось глухой стеной. Я ощущала сильную изоляцию, это было тяжело, но я справлялась. Она не убивала меня, просто было тяжело.
Первый камин-аут был перед мамой. Это были мои третьи отношения, я поняла, что про эту девушку я не хочу врать маме. Не хотела врать, что остаюсь ночевать у подруги, что до ночи говорю по телефону с подругой явно не дружеской интонацией, что нет отношений, нет расставаний, нет чувств. Я понимала, что не хочу врать, потому что эта женщина достойна, чтобы про нее не врали, я достойна того, чтобы не врать о наших отношениях. И вот я как-то прихожу домой, мы о чем-то разговариваем с мамой, у меня начинает ужасно быстро биться сердце, я уже не слышу и не понимаю, что мне говорит мама. Беру лист бумаги, пишу на нем: «Я нетрадиционной ориентации», сую его маме. Время словно замедляется, мне кажется, что я сейчас умру. Мама берет листик, отодвигается и читает громко вслух: «Я нетрадиционной ориентации». Мне показалось, что эти слова были прочитаны так громко, что их услышали все в моей квартире и за ее пределами тоже. «Я?» — переспрашивает мама. Нет, говорю, я. Она такая: «Тьфу, просто я про себя думаю, возможно, я — да». Этим высказыванием мама меня удивила и обстановка разрядилась. Мы обсудили мою ориентацию, потом мамину (гетересексуальная или бисексуальная), она приняла меня, я ее. Мне было очень страшно признаваться, у меня хорошая мама, у нее широкие взгляды на мир, она не склонна к ненависти, я знала, что она меня любит и будет любить все равно, но тем не менее, это было очень страшно. После этого я поговорила со своей старшей сестрой, она говорит, что догадывалась.
Я не хочу, чтобы моя тетя или бабушка знали о моей ориентации. У тети бывают приступы ярости, она жесткая и агрессивная женщина, которая сначала бросит камень, а потом будет думать, зачем. Мне повезло, что не я ее дочь. А бабушка очень религиозная. Иногда они говорят очень злые, ранящие вещи, у них словно открывается зияющая рана, из которой выплескивается вязкая злоба, а потом рана закрывается, и перед глазами все та же тетя, все та же любимая бабушка. Возможно, я переоцениваю важность своего камин-аута в наших отношениях, в том смысле, что, возможно, им будет окей узнать об этом, они не будут меня избегать, или тетя не будет прятать от меня своих детей. Я боюсь, что если тетя узнает о том, что я лесбиянка, я буду недопустима к семейным праздникам. Боюсь, что лишусь бабушки, а ведь я люблю бабушку и люблю деревню, люблю приезжать, гулять по окрестностям и разговаривать с бабушкой. Это моя семья, моя история, часть меня. Для меня это крайне важно. Но мне приходится врать про какие-то вещи, про выставку CIAHLICY, в которой я принимала участие, про отношения, про то, какую группу по плэйбеку я веду. И я вру. Мне приходится просить маму ничего не рассказывать, и это тоже нечестно.
Еще был камин-аут перед подругой в университете. Мы много с ней спорили, она часто говорила гомофобные вещи, меня это расстраивало. После того, как я начала проходить терапию, я поняла, что нечестно по отношению к себе не говорить о своей ориентации и нечестно по отношению к себе дружить с человеком, который может меня не принять. И я решила с ней поговорить. Меня снова трясло, как и при разговоре с мамой, весь мир сузился и сконцентрировался на моих словах: «Я лесбиянка». Я увидела удивление на лице Леры, она явно была ошарашена. Для меня это показалось странным, ведь до этого она постоянно меня подкалывала, подшучивала про мою ориентацию. Но это удивление на лице точно было подлинным. Сверхспособность моей подруги не видеть того, чего она не хочет или к чему не готова эмоционально, меня поразила тогда. Мы обсудили все, она почти не задавала вопросов, я пыталась дать ей всю информацию, чтобы она могла понять. И она поняла, за что я благодарна жизни.
После этого стало легче. Постепенно я рассказала ближайшему окружению о своей ориентации и начала чувствовать себя свободнее. Я не считаю, что надо закрываться внутри себя и всем врать, что я гетеросексуальна. Я не считаю, что нужно рассказывать всем подряд о своей ориентации. В разговоре с людьми я делаю камин-аут выборочно, считаю важным использовать правильное местоимение, когда рассказываю про романтические отношения. В остальном беседа редко переходит в такое русло, где указание факта моей ориентации является необходимым. Было бы странно, если бы в разговоре про пончики я вышла вперед и заявила, что лесбиянка. Я всегда смотрю по ситуации, насколько это безопасно. Насколько это нужно мне, насколько это нужно другим людям, есть ли у меня ресурсы потом разбираться с их реакцией. Сейчас я более открыта в социальных сетях, думаю, все мои одноклассники, которые подписаны на меня, поняли. Я ощущаю определенную внутреннюю гомофобию, но это меня не точит.
Через выход в сообщество я познакомилась с интересными для меня людьми, открылись новые возможности; я поняла немного лучше, как работают такие проекты как DOTYK и MAKEOUT. Мне стало намного проще, я не чувствую больше изоляции. Но не чувствую и острого желания общаться только с ЛГБТК-людьми.
Я понимаю и помню, какой эффект имеют истории камин-аута на сайтах. Я помню, как мои знакомые читали эти истории и им становилось легче, оттого что они не одни. Ссылка в интернете на группу — всё, что есть у людей, которые находятся в социальной изоляции. Они открывают её, читают похожие или непохожие на них истории. Поэтому я понимаю и вижу важность и полезность таких историй, того, что они есть. Плюс — после моего участия в мастерских, после выставки CIAHLICY я гораздо более осознанно отнеслась к своему камин-ауту, он прошел легче. Поэтому теперь для меня и более публичный камин-аут не страшен. Это важно, важно говорить об этом. Потому что нас много, мы разные. И мы есть.
2020
